Какая другая эпоха, сударь, была когда-либо более удачной для того, чтобы установить ответственность министров — эту драгоценную охранительную грамоту свободы, этот твердый оплот против деспотизма, — чем та, когда первый, кто подчинится этой ответственности, должен будет давать отчет нации лишь в своих талантах и добродетелях!

После такого благотворного установления, которого вы добиваетесь сами и подчинению которому вы первым подадите пример, каждый человек, имеющий прямое сердце, чистые намерения, твердый характер и совершенно безупречную совесть, сможет, если он наделен определенным талантом, стремиться к министерской должности.

И тогда, гордый мыслью, что никакое дурное деяние, никакое пагубное потворство, никакая тайная интрига не могут укрыться от суда нации, он не побоится потаенных посягательств ненависти и зависти и будет нести в своем сердце счастливую веру в то, что правда всегда сильнее и убедительнее клеветы, когда та и другая могут повысить голос лишь перед лицом великодушной и просвещенной нации.

Подчинившись сегодня этому почетному испытанию и снова заняв должность, принять которую вас заставили лишь стремление употребить свои таланты, а также неукоснительная преданность интересам короля и нации, отныне неразрывно связанным, вы сумеете доказать Европе, ничуть не удивив ее, сколь оправданными были как всеобщие сожаления, так и всеобщее ликование, относившиеся исключительно к вам.

И если в данных обстоятельствах мне может быть позволено избежать выражения чувства, испытываемого не только мною, я скажу, сколь приятно мне связать время, славное для меня почетной обязанностью, которой я обязан лишь крайней снисходительности этого высочайшего собрания и право на которую я могу оправдать лишь своим усердием, со столь желанным временем вашего возвращения на министерский пост, пребывание на котором вы ознаменуете вашей приверженностью конституции, каковая вскоре укрепит благоденствие государства.

Выход г-на Неккера из зала заседаний сопровождался такими же бурными рукоплесканиями, какими его приветствовали при входе.

Оставался еще Париж, куда ему непременно следовало нанести визит, хотя бы за то, что там распорядились закрыть театры, когда стало известно о его изгнании. И потому он объявил, что 30 июля посетит Ратушу.

Под крики «Да здравствует Нация! Да здравствует господин Неккер!» министр проехал через Париж и около часа пополудни поднялся в главный зал Ратуши, где его встретили Байи и Лафайет.

Речи, прерванные рукоплесканиями собрания, вскоре возобновились: все расчувствовались и плакали. В ту пору существовала целая школа сентиментальных государственных мужей, с удивительной легкостью проливавших слезы, и Неккер с полным основанием заслужил право считаться главой этой школы.

Однако на этот раз пролитые собранием слезы имели положительный результат. По-прежнему взволнованный убийствами Фулона и Бертье и опасаясь, что подобное может случиться и с г-ном де Безенвалем, который, невзирая на полученное им от короля разрешение покинуть Францию и удалиться в Швейцарию, на свою родину, был задержан в Вильноксе, министр воспользовался одним из самых патетических моментов этого приема и воскликнул:

— Пощада! Прощение! Всеобщая амнистия!

Как только эти слова раздались в зале, они получили отклик за его стенами: народ так и поступил. Словно хлебное поле, которое гнется от порыва ветра, народ склоняется то к мщению, то к милосердию; в этот день он был настроен на прощение.

В ту же минуту в Вильнокс был отправлен приказ освободить г-на де Безенваля и препроводить его к границам Швейцарии, его родины.

Король написал г-ну Неккеру письмо:

«Я был введен в заблуждение на Ваш счет. Над моим характером было совершено насилие; но теперь, наконец, все для меня разъяснилось. Приезжайте, сударь, чтобы без промедления восстановить Ваши права на мое доверие, которое Вы снискали навсегда. Мое сердце Вам известно; жду Вас вместе со всей моей нацией и искренне разделяю ее нетерпение.

Засим, сударь, да хранит Вас Господь под своей святой защитой вплоть до Вашего возвращения. Подписано: ЛЮДОВИК».

После получения такого письма никаких споров по поводу формирования кабинета министров быть не могло. Господин Неккер получил полную свободу составить его по собственному разумению. Господин де Монморен был восстановлен в должности министра иностранных дел, г-н де Сен-При получил министерство внутренних дел, называвшееся тогда министерством по делам Парижа; архиепископ Бордоский был назначен хранителем печати, а граф де Ла Тур дю Пен — военным министром.

Мирабо был оставлен без внимания, то ли потому, что г-н Неккер не полагал его полезным, то ли потому — и это более вероятно, — что он считал его опасным; с того дня и начинается ненависть депутата к министру.

Между тем настал день 4 августа. На своем утреннем заседании Национальное собрание постановило, что конституции будет предшествовать Декларация прав человека и гражданина.

Вот эта декларация:

«Статья 1. Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе.

Статья 2. Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению.

Статья 3. Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации.

Статья 4. Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом.

Статья 5. Закон имеет право запрещать лишь действия, вредные для общества. Все, что не запрещено законом, то дозволено, и никто не может быть принужден делать то, что не предписано законом.

Статья 6. Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его создании. Он должен быть единым для всех, охраняет он или карает. Все граждане равны перед ним и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями.

Статья 7. Никто не может подвергаться обвинению, задержанию или заключению иначе, как в случаях, предусмотренных законом и в предписанных им формах. Тот, кто испрашивает, отдает, исполняет или заставляет исполнять основанные на произволе приказы, подлежит наказанию; но каждый гражданин, вызванный или задержанный в силу закона, должен беспрекословно повиноваться: в случае сопротивления он несет ответственность.

Статья 8. Закон должен устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые; никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, принятого и обнародованного до совершения правонарушения и надлежаще примененного.

Статья 9. Поскольку каждый считается невиновным, пока его вина не установлена, то в случаях, когда признается нужным арест лица, любые излишне суровые меры, не являющиеся необходимыми, должны строжайше пресекаться законом.

Статья 10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом.

Статья 11. Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом.

Статья 12. Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена.