Смерть г-жи де Шатору стала для герцога де Ришелье причиной не только огромной печали, но еще и огромного страха. У г-жи де Шатору, задушевной подруги герцога и женщины, на честность которой он всегда мог полагаться, в особой папке хранились все его письма к ней, а в этих письмах Ришелье нередко давал ей советы в отношении короля. Почти все эти советы касались слабостей короля; дело в том, что Ришелье, желая помочь прекрасной фаворитке крепче держать в руках своего августейшего любовника, рассчитывал куда больше на пороки короля, чем на его добродетели.
Так что в своих письмах герцог нисколько не щадил короля, и если бы по какой-нибудь случайности его величество обнаружил эту папку, то герцогу де Ришелье наверняка грозило бы лишиться его благорасположения.
Должно быть, Ришелье испытал сильный страх, если в своих мемуарах герцог признается, что при известии о смерти г-жи де Шатору он упал на колени и в страстном порыве, исполненном веры, а главное, эгоизма, воскликнул:
— О Боже! Сделай так, чтобы король не нашел эту папку!
Однако король ничего не нашел или притворился, что ничего не нашел. В итоге герцог де Ришелье, не слыша никаких разговоров об этой папке и не видя никаких именных указов в отношении себя, успокоился и вернулся в Париж, где король, которого болтовня герцога необычайно развлекала, принял его еще ласковее, чем обычно.
Как нетрудно понять, первая забота Ришелье, видевшего, до какой степени печален и одинок король, состояла в том, чтобы отыскать ему подругу. Вначале он попытал счастья у г-жи де Флавакур, поскольку это не вывело бы любовные интересы короля за пределы одной семьи: четыре сестры уже побывали любовницами его величества, поэтому представлялось вполне естественным, чтобы его любовницей стала и пятая. Так что герцог отправился к прекрасной маркизе и стал искушать ее всевозможными способами. Она жаждет богатств? Так ведь король — самый богатый государь на свете. Она честолюбива? Так ведь властители всех стран будут отправлять к ней своих послов, чтобы вести переговоры о мире и войне. Ей хочется возвысить свою семью? Так ведь она станет источником милостей и сама будет раздавать должности.
Маркиза с улыбкой смотрела на искусителя.
— Все это прекрасно, — сказала она, — я это понимаю, но…
— Но? — повторил герцог.
— … но всему этому я предпочитаю уважение современников.
Это было все, чего смог добиться от нее герцог.
Тогда он возложил свои надежды на маркизу де Рошшуар; она происходила из рода Мортемаров, то есть была красива и остроумна; но, несмотря на свое остроумие и свою красоту, маркиза потерпела неудачу.
Тем временем король становился все более грустным и его одолевала все большая скука.
У герцога оставалась надежда на городские празднества.
Эти чисто буржуазные празднества, которые устраивал город Париж, были совершенно новыми для короля, привыкшего лишь к придворным увеселениям. Старшины ремесленных цехов объединяли усилия и возводили бальные залы то в одном месте, то в другом: сегодня на Вандомской площади, завтра на площади Побед. Каждый вносил свою долю: плотники строили зал, обивщики мебели его обставляли, продавцы фарфора приносили туда самые красивые вазы, торговцы цветами превращали его в сады Исфахана или Багдада. Таким образом, благодаря объединению различных ремесел, удавалось создать роскошь, недостижимую даже для тех, кто обладал огромными королевскими богатствами. Среди этих цветов виноторговцы устраивали фонтаны, из которых текли шампанское и бордо; лимонадчики зажигали чаши с пуншем; мороженщики воздвигли целые Альпы с белоснежным основанием и острыми пиками того розового оттенка, который заходящее солнце разливает по горным вершинам: короче, эти празднества были каким-то чудом!
Но что особенно развлекало короля, так это непринужденная веселость горожанок, которые вначале робели, но вскоре, ободренные комплиментом, шуткой или улыбкой, танцевали аллеманду и англез с веселостью и увлечением, каких он никогда не видел ни в Версале, ни в Трианоне, ни в Шуази.
А главное, среди всего этого должно было внезапно появиться то, чего ждало его опустошенное сердце: новая любовь.
На этот раз бал-маскарад происходил на Гревской площади. С некоторого времени все в Париже делалось на восточный лад, причем на восточный лад так, как это понимали в царствование Людовика XV; Галлан переводил «Тысячу и одну ночь», Монтескьё писал «Персидские письма», Вольтер ставил на сцене «Заиру», и потому на этом балу было множество гурий, множество султанш, множество баядерок. Внезапно король увидел, что среди всех этих масок в нарядах из золотой и серебряной парчи к нему приближается скромная Диана-охотница с луком в руке и с колчаном за плечами, являя взору округлую и белоснежную руку, изящную ножку и достойную богини кисть. Прекрасная Диана была в маске, однако по флюидам, которые она распространяла вокруг себя, король догадался, что это не иностранка. Она заговорила, явив взору свои жемчужные зубки, и сквозь эти зубки так и посыпались тонкие шутки, исполненные утонченного кокетства и остроумной лести. Она еще не сняла маски, а король уже был без ума от нее; когда же она открыла свое лицо, дело стало еще хуже, поскольку в прекрасной Диане-охотнице он узнал нимфу из Сенарского леса, которая являлась ему то несущейся верхом на лошади, то полулежащей в одной из тех перламутровых раковин, какие на полотнах Буше служили колесницами для его Венер и Амфитрит; короче, он узнал в ней прекрасную г-жу д’Этьоль, из-за которой однажды вечером несчастная герцогиня де Шатору отдавила ногу г-же де Шеврёз.
Женщинам присущи предчувствия такого рода.
Госпожа д’Этьоль не была знатной дамой, как г-жа де Вентимий или г-жа де Майи, о которых мы уже говорили, однако она не была и простолюдинкой, как Жанна Вобернье, о которой мы будем говорить позднее. Ее звали Антуанетта Пуассон; одни называют ее дочерью богатого откупщика из Ла-Ферте-су-Жуара, другие утверждают, что ее отец был поставщиком мяса в дом Инвалидов; как бы то ни было, она вышла замуж за г-на Ленормана д’Этьоля, богатейшего откупщика. Ей было двадцать два года, она была отличной музыкантшей, писала на холсте прелестные пейзажи, а на картоне восхитительные пастели, любила охоту, удовольствия, роскошь и искусства; в ней было нечто от Венеры и Магдалины одновременно; словом, это была женщина, которую тщетно искал герцог де Ришелье и которая сама предложила себя Людовику XV.
Для короля и г-жи д’Этьоль был устроен ужин. Бине, родственник прекрасной Дианы и камердинер дофина, стал посредником в этой новой любовной связи. Ужин происходил 22 апреля 1745 года; на нем присутствовали герцог Люксембургский и г-н де Ришелье.
Безупречное чутье придворного, никогда не изменявшее герцогу де Ришелье, на этот раз изменило ему. Он не увидел в г-же д’Этьоль ни того, что она представляла собой тогда, ни того, что ей суждено было представлять собой впоследствии; он был холоден с ней, с пренебрежением отнесся к ее остроумию и остался равнодушен к ее красоте, и она никогда не простила ему этого.
Ужин был весьма веселым, а ночь весьма долгой. Король расстался с г-жой д’Этьоль лишь на другой день, в одиннадцать часов утра, и она заняла прежние покои г-жи де Майи.
О, какие грустные мемуары написали бы стены некоторых комнат, если бы стены могли писать!
С этого времени при дворе сложились две явственно различные партии: партия дофина, которую называли партией ханжей, и партия новой фаворитки.
Все это случилось в то время, когда г-н Ленорман, обожавший жену, находился в имении г-на де Савалетта, одного из своих друзей, куда он отправился провести Пасху. Именно там он узнал от г-на де Турнеама, что жена покинула дом, поселилась в Версале и стала официальной любовницей короля. Пришлось прятать от него всякое оружие: он пребывал в отчаянии и хотел лишить себя жизни. В горести он написал жене письмо и поручил г-ну де Турнеаму доставить ей это послание.
Госпожа д’Этьоль прежде всего показала это письмо королю, который прочитал его с большим вниманием, а затем вернул ей, сказав:
