Я осознаю, как мне и должно, цену лестных отзывов, полученных мною от государя, который вызывает восхищение всей Европы и который, осмеливаюсь сказать, в еще большей степени вызывает восхищение у меня лично; и все же мне очень хотелось бы иметь возможность заслужить его благосклонность, оказав ему услугу в великом деле, совершить которое он, по-видимому, желает и которому, по его мнению, я могу содействовать.

Пользуюсь случаем представить Вашему Величеству доказательства своего глубочайшего почтения и пр.

РИШЕЛЬЕ».

Однако все это нисколько не успокаивает Фридриха. Король Англии ему просто не отвечает, а ответ герцога де Ришелье уклончив. Прежде чем инструкции, которых ожидает герцог, придут к нему из Версаля, круг, в который зажат Фридрих, может стянуться до такой степени, что удушит его. Поэтому, как Ганнибалу при Заме, как Катону в Утике, как Бруту в Филиппах, ему приходит в голову мысль о самоубийстве. Подобно Гамлету, он рассуждает о смерти и жизни и в этом мрачном разговоре отводит Вольтеру роль своего Горацио.

Вольтер отвечает ему:

«Государь, Вы хотите умереть! Я не стану говорить здесь о горестном ужасе, вызываемом во мне этим намерением. Умоляю Вас, подумайте, по крайней мере, о том, что на той высоте, на какой Вы находитесь, у Вас нет возможности видеть, каково общественное мнение и каков дух времени. Как королю Вам никто этого не скажет; как философ и как великий человек Вы видите лишь примеры великих людей древности. Вы любите славу и полагаете ее сегодня в том, чтобы умереть таким способом, какой другие люди избирают редко и какой ни одному из государей Европы никогда не приходил в голову со времен падения Римской империи. Прибавлю, ибо теперь пришла пора высказать все, что никто не будет смотреть на Вас как на мученика свободы. Следует признать свою вину, государь; Вам известно, в скольких дворах воспринимают Ваше вторжение в Саксонию как нарушение международного права. Что скажут при этих дворах? Что Вы отомстили себе сами за это вторжение. То, что я разъясняю Вашему Величеству, есть сама истина. Тот, кого я называю Северным Соломоном, скажет себе об этом больше в глубине собственного сердца. Человек, который является всего лишь королем, может считать себя чрезвычайно несчастным, если он утратит свое государство; но философ может обойтись без государства. Притом, никоим образом не вмешиваясь в политику, я не могу поверить, будто у Вас не осталось достаточно владений для того, чтобы по-прежнему быть значительным сувереном. Так стоит ли труда быть философом, если Вы не умеете жить в качестве частного человека или, оставаясь сувереном, не умеете сносить превратности судьбы?

Поверьте, государь, и пр.

ВОЛЬТЕР».

Таковы были разумные доводы, которые Вольтер высказал Фридриху; однако тем, что более всего склонило Фридриха к решению остаться в живых, стали неудачные маневры, проделанные принцем де Субизом.

Фридрих, как мы уже говорили, вследствие совместных маневров союзных войск попал в центр большого круга, который постепенно суживался, как это бывает в тех облавах в Индии, где у царя зверей, все более теснимого со всех сторон, в определенный момент остается лишь одна возможность: искать проход в том месте, какое менее всего защищено слонами и охотниками. Фридрих оглядывается вокруг себя и берет в расчет, что самым слабым местом в кольце окружения является то, где стоят немецкие отряды и находящиеся под командованием принца де Субиза французские вспомогательные войска; что там находятся солдаты, собранные из всех провинций Германии: вюртембержцы, баварцы и баденцы; что французские солдаты не доверяют своим союзникам, а союзники ненавидят французов, что принц де Субиз и принц фон Саксен-Хильдбургхаузен завидуют друг другу; что у неприятеля там шестьдесят тысяч солдат, но разношерстных, а у него тридцать пять тысяч, но сплоченных и бесстрашных. И Фридрих прорвется сквозь ряды французов, вюртембержцев, баденцев и баварцев; он одержит победу над принцем де Субизом и принцем фон Саксен-Хильдбургхаузеном; битва, которую он даст, будет называться битвой при Росбахе и, подобно битвам при Мальплаке, Рамильи и Гохштедте, числиться среди самых крупных наших поражений.

Известие о поражении при Росбахе было получено в то время, когда при дворе царило праздничное настроение: дофина только что произвела на свет сына, названного графом д’Артуа.

Два из последних внуков короля родились в злосчастный час. Герцог Беррийский, которому предстояло стать Людовиком XVI, увидел свет в разгар распрей двора с Парламентом и народных бунтов, которым сорок лет спустя предстояло превратиться в революцию.

Граф д’Артуа, которому предстояло стать Карлом X, родился накануне военного поражения.

Хотя принц де Субиз и совершил промахи, подобающие плохому генералу, он вел себя лично как храбрый солдат. Оставшись последним на поле сражения, он со шпагой в руке трижды шел в атаку на врага; наконец, не имея рядом с собой никого, кроме двух швейцарских полков, построившихся в каре, он пытался, но тщетно, поддерживать порядок при отступлении, которое из-за бегства немцев вскоре обратилось в полный разгром.

Личное мужество принца де Субиза не помешало тому, что его жестоко высмеивали в песенках; вот одна из тысячи таких эпиграмм:

Фонарь держа, Субиз во мраке бродит

И про себя бубнит, тревогой обуян:

«Куда, к чертям, исчезла армия моя?

С утра еще вчера была здесь вроде.

На все мои призывы нет ответа —

Видать, придется ждать рассвета…

Не чудо ли?! Своих солдат я вижу вновь,

От счастья горячее в жилах кровь!..

Но Боже мой, сам черт явил рога:

Ошибся я, ведь это рать врага!»

А вот другая:

Напрасно хвастаться, любезная маркиза,

Что в белые одежды рядите вы Субиза:

Не смыть пятно на лбу у генерала —

Его навеки там оставила опала,

И как бы ни старались вы, похоже,

Все будут говорить одно и то же:

«Субиза отбелить желает Помпадур,

А вот утюжит прусский самодур!»

С этого времени король Пруссии не говорит больше ни Ришелье о мире, ни Вольтеру о самоубийстве.

Кроме того, к нему пришла неожиданная помощь. Хотя король Георг и не ответил ему на письмо, он, тем не менее, отказался утвердить Клостер-Цефенское соглашение, заключенное между герцогом де Ришелье и герцогом Камберлендским, и ганноверцы, невзирая на то, что статья договора понуждала их прекратить все действия вплоть до заключения мира, снова взялись за оружие и выступили в поход, вследствие чего в руках у герцога Брауншвейгского оказалась превосходная армия.

Именно тогда Ришелье понял сделанную им ошибку и написал немецкому принцу:

«Ваше Высочество!

Хотя на протяжении уже нескольких дней я видел передвижения ганноверских войск, формирующихся в целые корпуса, я никак не мог вообразить, что целью этих передвижений являлось нарушение соглашения о нейтралитете, заключенного 8 и 10 сентября между Его Королевским Высочеством герцогом Камберлендским и мною. Однако беспрестанно приходящие ко мне из всех штабов известия о дурных намерениях ганноверцев раскрыли, наконец, мне глаза, и теперь можно ясно видеть, что составлен план разорвать соглашение, которое должно было быть свято и нерушимо. Но если Вы, Ваше Высочество, совершите какое-нибудь враждебное действие, то я доведу дело до последней крайности, полагая себя вправе действовать так по законам войны: я превращу в пепел все дворцы, королевские дома и сады; я разорю города и деревни, не пощадив даже самых убогих лачуг; одним словом, страна эта испытает все ужасы войны. Я советую Вашему Королевскому Высочеству подумать об этом и не вынуждать меня прибегать к мщению, столь противоречащему человеколюбию французского народа и моему личному характеру».

Поскольку у нас нет возможности следить за всеми подробностями континентальной войны и войны морской, то мы приведем лишь даты и итоги главных сражений, данных на суше и на море и составляющих эпизоды борьбы, которая закончилась подписанием 10 февраля 1763 года в Париже мирного договора между королем Франции, королем Испании и королем Англии, а затем подписанием 15 февраля того же года в Губертсбурге, в Саксонии, мира между императрицей и королем Пруссии.