На этих шутовских свадьбах всем поручались обязан­ности, соответствующие тем, какие выполняют свиде­тели, родители или священники во время настоящих венчаний.

Обязанности эти исполнялись с замечательной серьез­ностью.

Одновременно была учреждена еще одна должность, чрезвычайно серьезная и требовавшая полной беспри­страстности.

Речь идет о должности третейского судьи.

Вот по какому случаю она была создана.

Один из наших друзей, Б***, увез с собой любовницу: это была одна из трех замужних женщин у нас на кора­бле, и, уезжая из Франции, он в ущерб собственным интересам, вместо товаров на продажу, погрузил на борт вещи для ее личного пользования: шелковые платья, шерстяные платья, поплиновые платья, большие и маленькие шали, чепчики, шляпки и тому подобное.

Но случилось так, что уже в море, по одному из тех капризов, какие всегда надо приписывать особой обста­новке в путешествии, мадемуазель X*** нашла, что г-н Д*** лучше ее первого любовника, и, не дав себе труда получить развод, вышла замуж за г-на Д***.

За этим последовали жалобы и требования брошен­ного мужа, утверждавшего, что если свои права на жену он и утратил, то они сохранились у него в отношении ее вещей, и в итоге однажды утром он завладел всем ее гар­деробом, оставив мадемуазель X*** в одной лишь рубашке.

Как ни жарко было на экваторе, где происходили эти события, рубашка все же была слишком легкой одеждой; так что мадемуазель X*** тоже стала жаловаться и со своими жалобами обращалась ко всем нам.

Хотя нам казалось, что подобный наряд восхитительно шел мадемуазель X***, мы были слишком беспри­страстны, чтобы не ответить на ее зов. Был образован суд, и суд назначил третейских судей.

Отсюда и проистекает учреждение этой новой долж­ности.

Судьи вынесли решение, которое, на мой взгляд, может стоять на одном уровне с Соломоновым судом.

Они постановили:

1°. Мадемуазель X*** вправе располагать собой, как ей угодно и даже как ей будет угодно.

2°. Она не может оставаться полностью раздетой, ибо только одна Юния имела право быть увиденной

красивой без прикрас,

От сна оторванной в полночный час^[26],

и потому Б*** обязан оставить ей самое необходимое, а именно: рубашки, белье, обувь, шляпку и чепчик.

3°. Все остальные личные вещи, поскольку они рас­ценены как излишества, переходят в распоряжение £***

Решение было сообщено Б*** с соблюдением всех по­лагающихся формальностей, а поскольку апелляция не допускалась, Б*** пришлось безропотно подчиниться.

Таким образом, мадемуазель X*** принесла в качестве приданого своему новому супругу лишь самое необходи­мое, что Д*** попытался смягчить, подарив ей собствен­ный халат, который был переделан ею в платье, и покры­вало, из которого она смастерила себе плащ.

Следует сказать, что в этих новых нарядах мадемуазель X*** была очаровательна.

Наш путь продолжался с попутным ветром. Несколько раз нам было видно побережье Бразилии. Мы прошли рядом с Монтевидео и издали увидели эту новую Трою, вот уже восемь лет находившуюся в осаде.

III. ИЗ ВАЛЬПАРАИСО В САН-ФРАНЦИСКО

За две недели до прибытия в Вальпараисо у нас закончи­лись запасы картофеля. Его отсутствие ощущалось весьма болезненно.

Исчезнувшие блюда заменяли порцией муки, водкой и патокой.

Восемь сотрапезников, питавшихся из общей миски, объединяли свои восемь порций и, замешав нечто вроде плумпудинга, варили его в мешках в кипящей воде.

Но каким бы изобретательным ни был человек, карто­фель не может заменить хлеб, а плумпудинг — карто­фель.

Поэтому Вальпараисо стал для нас землей обетован­ной; всюду кругом слышалось лишь это слово: «Вальпа­раисо! Вальпараисо!» Наше плавание продолжалось вот уже три месяца без единого захода в порт, и после Валь­параисо нам оставалось проделать лишь четверть пути.

Остальные три четверти были позади — забытые, исчезнувшие, унесенные бурей у мыса Горн.

Наконец, в один прекрасный день, это был вторник, с марса раздался крик: «Земля! Земля!» Убедившись соб­ственными глазами в истинности этого известия, каждый из пассажиров поспешил получше одеться, подготовиться к высадке на сушу и подсчитать свою денежную налич­ность, чтобы понять, сколько у него осталось на рас­ходы.

Мы бросили якорь на главном рейде, то есть в трех четвертях льё от берега. И тотчас же на глазах у нас около дюжины лодок, именуемых обычно вельботами, отчалили от Вальпараисо и, проявляя такой пыл, словно речь шла о завоевании приза в соревновании гребных судов, устре­мились в нашу сторону.

Через четверть часа эти лодки обступили наше судно со всех сторон.

Но с первых же слов, которые сидевшие в этих лодках чилийцы произнесли по поводу стоимости перевозки, стало ясно, что у них безумные притязания. По их утверждению, они не могли доставить нас на берег дешевле, чем за тридцать шесть су с человека, то есть за три чилийских реала.

Понятно, что подобная сумма была непомерной для людей, которые прошли через руки калифорнийских компаний, две недели провели в Нанте, из Нанта пере­ехали в Гавр и оставались там полтора месяца.

За такую цену лишь половина пассажиров могла бы добраться до берега, при том что половина от этой поло­вины не имела бы возможности вернуться назад.

Горячо поторговавшись, мы сговорились на реале (две­надцать с половиной су).

Добавим, что именно в этих обстоятельствах сложи­вшееся на корабле братство проявило себя во всей своей возвышенной простоте: те, у кого были деньги, взяли их в руку и с улыбкой протянули своим товарищам. Те же, у кого денег было мало или не было совсем, позаимство­вали их из этих рук.

При такой цене за перевозку каждый из нас был в состоянии добраться до суши, провести там полтора дня и вернуться обратно, так что все мы ринулись в лодки и уже четверть часа спустя высаживались на берег.

Было четыре часа пополудни.

Все разбрелись кто куда, отправившись на поиски приключений, соответствующих причудам своего вооб­ражения, а главное, весу своего кошелька.

Мой кошелек был не слишком тяжелым, и в нем явно недоставало наличности, но зато я располагал опытом своего первого путешествия.

Направляясь с адмиралом Дюпти-Туаром к Маркиз­ским островам, я уже побывал в Вальпараисо.

Так что эти края были мне знакомы.

Мирандоль, знавший о моем прошлом, доверился мне и заявил, что он не покинет меня.

Мы остановились в гостинице «Коммерция» и, поскольку заняться в городе в этот день было нечем, а пробило только пять часов, отправились осматривать театр, великолепное здание, выросшее в промежутке между двумя моими приездами сюда.

Театр расположен на одной из четырех сторон пло­щади, которая сама по себе если и не одна из красивей­ших, то, по крайней мере, одна из восхитительнейших площадей на свете, с ее фонтаном посередине и с целой рощей апельсиновых деревьев, густой, словно дубовый лес, и полной золотых плодов.

Не имея иных развлечений, кроме собственных мечта­ний, наслаждаясь свежестью вечернего ветерка и вдыхая благоухание апельсиновых деревьев, мы провели на этой площади два прекраснейших часа своей жизни.

Что же касается наших спутников, то они разбрелись, словно ватага школьников на перемене, и перебегали из «Фортопа» в «Ментоп».

Что такое «Фортоп» и «Ментоп»? Откуда происходят эти странные названия?

О происхождении этих названий я ничего не знаю и потому ограничусь ответом лишь на первый вопрос.

«Фортоп» и «Ментоп» — это два городских танцеваль­ных зала, по сравнению с которыми «Мабиль» и «Шомьер» выглядят чрезвычайно чопорно. В Вальпара­исо «Фортоп» и «Ментоп» — то же самое, что музыкаль­ные кабачки в Амстердаме и Гааге.

Именно там можно увидеть красавиц-чилиек со сму­глой кожей, с огромными черными глазами, разрез кото­рых доходит до висков, с гладко зачесанными иссиня- черными волосами и в ярких шелковых нарядах с глубоким вырезом до самого пояса; именно там танцуют польку и чилью, о которых понятия не имеют во Фран­ции: их исполняют под аккомпанемент гитар и голосов, а ритм им отбивают ладонями по столам; именно там вспыхивают короткие ссоры, за которыми следует долгое мщение; именно там из-за опрометчивых слов начина­ются поединки, которые у выхода заканчиваются поно­жовщиной.