Около получаса мы шли по узким и беспорядочным извилистым улицам, где все дома имеют выступающие свесы кровли, которые с каждым этажом, начиная от нижних окон и вплоть до самого конька, все больше вторгаются в пространство над улицей; в итоге наверху оно настолько сужено, что солнечный свет туда почти не проникает. По пути нам встретилось несколько мечетей, ничем, как правило, не примечательных; во всем городе только две или три из них украшены маданами^[1], но довольно невысокими и всего с одной галереей. У дверей мечетей, порог которых никогда не переступит ни один гяур, сидели истинные правоверные: они курили или играли в м а н к а л у^[2]; наконец, затратив примерно час на дорогу из порта, то есть пройдя около четверти льё, мы добрались до дома консула.

Господин де Мимо встретил нас чрезвычайно привет­ливо. Этот видный литератор и неутомимый археолог был ревностным защитником не только прав нашей нации, но и ее достоинства, и потому любой француз мог быть уверен, что он обретет в этом доме гостеприимство как путешественник и покровительство как соотече­ственник. Консул принял нас в большой комнате, где некогда останавливались Бонапарт, Клебер, Мюрат, Жюно и другие храбрейшие и известнейшие генералы Египетской экспедиции. Приехав сюда, почти все они переняли восточный образ жизни и пристрастились кофе и чубуку, то есть самым обычным здешним развле­чениям. Они курили, сидя на широких диванах, расстав­ленных вдоль стен комнаты, и нам показали на полу, в нескольких местах, следы от пепла, падавшего с их длин­ных трубок. Я привожу эту подробность, чтобы показать, насколько даже самые незначительные обстоятельства нашего пребывания в Египте остались в памяти его жите­лей.

После оживленной беседы, какая обычно завязывается между соотечественниками, оказавшимися за тысячу льё от родины, и в ходе которой г-н Тейлор изложил цель своего путешествия и порученную ему миссию к паше, мы попросили позвать проводников с ослами; на этот раз мы совершенно излечились от желания прогуливаться пешком и направились к воротам Махмудия, ведущим к развалинам древней Александрии. Теперь, застрахова­вшись от грязи и мирно расположившись в седле, мы могли предаться наблюдениям, которые здесь, в Египте, любопытнее, чем где бы то ни было еще на свете. Для нас, парижан, все было неожиданно: и природа, и обще­ственный порядок казались нам нарушенными; небо и земля здесь были такими, каких нельзя увидеть нигде больше, язык не имел ничего общего ни с каким другим языком, нравы были присущи только этой стране, а народ, казалось, избрал для себя жизнь, прямо противо­положную нашей. У нас носят длинные волосы и бреют подбородки, мусульмане же бреют голову и отращивают бороды. Мы наказываем за двоеженство и клеймим содержание наложниц, здесь же провозглашают первое и никак не ограничивают второе. В нашей жизни жен­щина — это супруга, сестра, подруга, у них же — всего лишь рабыня, еще более несчастная, чем все другие рабы; она ведет жизнь затворницы: только ее господин вправе приблизиться к ее жилищу. И чем она красивее, тем несчастнее, ибо в этом случае ее существование висит на волоске — стоит ей поднять покрывало, и голова упадет у нее с плеч!

Миновав ворота Махмудия, мы свернули в сторону и прошли несколько шагов, чтобы осмотреть небольшой пригорок, по сей день носящий помпезное название — форт Бонапарта. Александрия расположена в таком низ­ком месте, что французским инженерам, чтобы заставить город сдаться, оказалось достаточно всего лишь насыпать небольшую груду земли и установить сверху батарею.

Засвидетельствовав свое почтение и уважение этому памятнику современной истории, мы с головой углуби­лись в прошлое Древний Египет, Египет, начинавшийся от Эфиопии вместе с Нилом, сохранился лишь в развалинах Элефан- тины и Фив. За ними последовал Мемфис, повторивший судьбу Трои: его стены видели, как вместе с Псаммети- хом пало царство фараонов, которое Камбис передал в наследство своим преемникам. Затем правил Дарий: его монархия простиралась от Инда до Понта Эвксинского и от Яксарта до Эфиопии. Продолжая дело своих предше­ственников, уже полтора столетия державших в рабстве Азиатскую Грецию и пытавшихся завоевать Европейскую Грецию то несметным воинством, то золотом и кознями, Дарий замыслил новое, третье вторжение, но как раз в это время в одной из ее северных областей, ограничен­ной на востоке горой Афон, на западе Иллирией, на севере горой Гем, а на юге Олимпом, объявился двадца­тидвухлетний царь, решивший уничтожить эту огромную державу и совершить то, что тщетно пытались сделать Кимон, Агесилай и Филипп. Этого молодого царя звали Александр Македонский.

Он набирает тридцать тысяч пехотинцев, четыре тысячи пятьсот конников, снаряжает флот из ста шести­десяти галер и, взяв с собою семьдесят талантов серебра и запас провианта на сорок дней, отправляется из Пеллы, следует вдоль берегов Амфиполя, минует Стримон, пере­секает Гебр, за двадцать дней добирается до Сеста, затем, не встретив сопротивления, высаживается на побережье Малой Азии, посещает царство Приама, возлагает цветы на могилу Ахилла, своего предка по материнской линии, пересекает реку Граник, побеждает персидских сатрапов, убивает Митридата, покоряет Мизию и Лидию, завоевы­вает Сарды, Милет, Галикарнас, подчиняет себе Галатию, пересекает Каппадокию, порабощает Киликию, на рав­нинах Исса сталкивается с персами и гонит их перед собой, словно облако пыли, доходит до Дамаска, спуска­ется к Сидону, захватывает и грабит Тир, трижды объез­жает вокруг стен Газы, привязав ее управителя Батиса к своей колеснице, как некогда Ахилл — Гектора; едет в Иерусалим и Мемфис, приносит жертвы богу иудеев и богам египтян, спускается по Нилу, посещает Канопу, огибает Мареотидское озеро, достигает его северного берега и там, пораженный красотой этого побережья и преимуществами его местоположения, решает дать сопер­ника Тиру и поручает архитектору Динократу построить город, который позднее будет назван Александрией.

Архитектор исполнил приказ: он построил крепостную стену длиной в пятнадцать тысяч шагов, придав ей форму македонского плаща, и разделил город двумя пересекающимися главными улицами, чтобы дующие с севера средиземноморские ветры несли туда прохладу. Одна из этих улиц шла от моря до Мареотидского озера и имела в длину десять стадий, или тысячу сто шагов; другая пересекала весь город и тянулась от одного конца до дру­гого на сорок стадий, или пять тысяч шагов. Обе улицы были шириной в сто футов.

Причем этот новый город поднимался не постепенно, как другие города, а вырос сразу, словно из-под земли. Заложив его фундаменты, Александр отправился в храм Амона и заставил там признать себя сыном Юпитера, а когда он вернулся, новый Тир был уже построен и засе­лен. И тогда его основатель продолжил свой победонос­ный поход. Александрия, лежащая между озером и двумя своими гаванями, слышала отзвуки его шагов, удаля­вшихся в сторону Евфрата и Тигра; порыв восточного ветра донес до нее гром сражения при Арбелах, она слы­шала грохот падения Вавилона и Суз; она видела, как горизонт обагрился пожаром Персеполя, и, наконец, этот далекий шум стих за Экбатаной, в пустынях Мидии, на другом берегу реки Арий.

Восемь лет спустя Александрия увидела, как в ее стены въезжает погребальная колесница на двух осях, на кото­рых крутились четыре колеса на персидский манер, с позолоченными спицами и ободьями. Украшением сту­пиц служили львиные головы из массивного золота, сжи­мающие в пасти копье. Колесница имела четыре дышла, к каждому дышлу было привязано по четыре ярма, а в каждое ярмо было впряжено по четыре мула. У каждого мула на голове была золотая корона, по обе стороны пасти сверкали золотые колокольчики, а на шее висело ожерелье из драгоценных камней. На колеснице стояло отлитое из золота сооружение, напоминающее паланкин со сводчатым потолком, шириной в восемь локтей, дли­ной — в двенадцать; купол был украшен рубинами, кар­бункулами и изумрудами. Перед паланкином находился золотой перистиль с колоннами ионического ордера, а внутри перестиля висели четыре картины. Первая изо­бражала богатую колесницу искусной работы, в которой восседал воин, держащий в руках великолепный скипетр; колесницу окружали македонская гвардия в полном во­оружении и отряд персов, а впереди нее шли гоплиты. На второй картине была нарисована вереница слонов в боевом облачении, на шее у которых сидели индийцы, а на крупе — македонцы в доспехах. Третья изображала отряд конницы, совершающий перестроение в ходе сра­жения. И наконец, на четвертой были представлен Корабли в боевом порядке, готовые атаковать виднею­щийся вдали вражеский флот.