Берега Нила возле его устья покрыты рисовыми полями и радуют взор своей зеленью; по мере того, как вы про­двигаетесь вперед, деревья встречаются все реже; однако рельеф берегов не меняется, и вплоть до самого моря они тянутся с едва заметным уклоном; в каких-то местах ширина реки составляет три четверти льё, в других она ограничивается четвертью льё, а в устье, если судить на глаз, может доходить до полутора льё.

Течение здесь быстрое, а дно усеяно камнями, высту­пающими из воды и создающими большие трудности для судов. Капитан джермы, беззаботно растянувшись на ее носу, отдавал приказы двум матросам; дважды он бросал нас на буруны, и следует отдать ему должное: опасность, которой мы подвергались, по-видимому ничуть его не волновала. В девять часов мы уже были в открытом море и скользили по его ровной глади, подгоняемые легким ветерком, который дул с берега.

То был прощальный привет империи фараонов, последний вздох таинственного Египта, который вскоре стал виднеться над морем лишь как тонкая полоска зелени, похожая на морского змея и с приходом ночи растаявшая в пурпурно-золотистом небе. Мы неотрывно смотрели на эту сверкающую точку до тех пор, пока спу­стившаяся ночная мгла не сделала все горизонты похо­жими. Лишь тогда мы перестали в них всматриваться, но глаз не смыкали, возбужденные ожиданием, которое лишало нас сна: на рассвете нам предстояло приветство­вать Святую Землю.

Жиль Блас

в Калифорнии

ПРЕДИСЛОВИЕ

Монморанси, 20 июля 1851 года.

Дорогой издатель!

Я уверен, что Вам предстоит сильно удивиться, когда, обратившись к концу этого письма, Вы увидите там под­пись человека, который сочиняет больше всех на свете книг, но писем пишет меньше, чем кто-либо другой.

Все разъяснится, когда Вы увидите, что к письму при­лагается объемистая рукопись, носящая название «Год на берегах Сакраменто и Сан-Хоакина».

Но как это может быть, дорогой друг, скажите мне Вы, ведь неделю назад мы встречались с вами в Париже, а разве можно успеть за неделю съездить в Калифорнию, пробыть там год и вернуться назад?

Почитайте, дорогой мой, и Вам все станет понятно.

Вы знаете меня: нет на свете человека, в большей сте­пени, чем я, любящего путешествовать и в то же самое время более меня склонного к домоседству. Я выезжаю из Парижа, чтобы проделать три или четыре тысячи льё, или же остаюсь в своей комнате, чтобы написать сто или сто пятьдесят томов.

Так вот, невероятнейшим образом 11 июля сего года я принял решение провести два-три дня в Ангене. Однако не думайте, что я собирался там развлечься: ни в коей мере! Боже сохрани, чтобы мне в голову вообще могла прийти такая причуда! Нет, просто мне предстояло опи­сать в «Моих мемуарах» одну сцену, произошедшую в Ангене двадцать два года тому назад, и, опасаясь наде­лать ошибок, я хотел вновь взглянуть на те места, где с тех пор мне не доводилось бывать.

Мне было прекрасно известно, что в Ангене, так же как в Пьерфоне и в Отёе, открыли источник минераль­ной воды, но я совершенно ничего не знал о тех измене­ниях, какие повлекло за собой это открытие, и о том, что Анген попросту становится крупным городом вроде Женевы, Цюриха или Люцерна, в ожидании того вре­мени, когда он станет морским портом вроде Аньера.

Итак, я поехал в Анген поездом, отправлявшимся без четверти одиннадцать вечера. В одиннадцать я уже был на станции и стал спрашивать, как добраться оттуда до Ангена.

Представьте себе, дорогой мой, парижанина или про­жившего в Париже двадцать пять лет провинциала, что почти одно и то же, который спрашивает на станции в Ангене дорогу до Ангена!

Так что служащий, к которому я обратился, решил, вероятно, что я над ним насмехаюсь, хотя, уверяю вас, это никоим образом не входило в мои намерения; и потому он, не сдвинувшись с места и проявляя ту хорошо известную вежливость, какую проявляют по отношению к публике лица, которые от нее же и зависят, удостоил меня таким ответом:

— Дойдите до моста и поверните направо.

Я поблагодарил его и пошел к мосту.

Дойдя до моста, я взглянул направо; и что же я там увидел? Город, о существовании которого я и не подо­зревал.

Анген представлялся мне совсем иным.

Огромный пруд, весь заросший тростником и болот­ными травами и заполненный утками, лысухами, ныр­ками, водяными курочками и зимородками, а кроме того, два или три дома на дороге — таким для меня был мой Анген, Анген моих воспоминаний, Анген, где я охотился двадцать два года тому назад.

Так что я принял это скопление домов за лже-Анген и стал искать настоящий.

«Дойдите до моста и поверните направо».

Направо уходила небольшая дорога, непритязательная по виду и предназначенная для пешеходов. Именно такая дорога должна была привести меня в мой Анген.

И я пошел по этой дороге.

Она привела меня к полю, со всех сторон закрытому изгородями.

В моем представлении Анген еще не поднялся до уровня города, но и не опустился до уровня травы. Анген не был ни Вавилоном, сожженным Александром Маке­донским, ни Карфагеном, разрушенным Сципионом. По Ангену не прошелся плуг, никто не сеял соль в оставлен­ные им борозды, и никому не приходилось снимать страшных проклятий, тяготеющих над проклятым местом. Стало быть, я находился не там, где был Анген.

Я вернулся назад, то есть воспользовался превос­ходным средством для сбившихся с дороги путешествен­ников и потерявших мысль ораторов. Вернувшись назад, я обнаружил, опять-таки справа, нечто вроде дощатого моста, который привел меня — я хотел было сказать, в тень, но вовремя спохватился — в сумрак большой аллеи, засаженной деревьями, сквозь листву которых, по левую сторону, в отсветах облачного неба виднелась, как мне показалось, дрожащая темная поверхность пруда.

(Я упорно называю водоем Ангена прудом: мне не было известно, что, уменьшившись наполовину, он пре­вратился в озеро.)

Теперь я смело продолжил путь. Раз стала видна вода, Анген должен быть где-то близко.

Приближение к цели моего путешествие доставляло мне тем большее удовольствие, что с неба начали падать капли довольно частого дождя, а я был в легких туфлях и нанковых брюках.

Я ускорил шаг и шел еще около четверти часа. Это длилось чересчур долго, даже принимая во внимание смутность моих воспоминаний: мне было непонятно это полное отсутствие домов, однако меня успокаивало то, что слева постоянно виднелась вода. Так что я не отчаи­вался и продолжал идти вперед.

Наконец в листве показался просвет. Я поспешил к нему и тотчас разобрался в топографии моего маршрута, прежде достаточно запутанной.

Сам того не подозревая, я обошел озеро кругом от его южной оконечности до северной.

На другом конце водоема горело два или три огонька, указывая мне на расположение домов, которые я до того безуспешно искал, а справа и слева от меня, столь же неожиданно, как театральные декорации, появляющиеся по свистку машиниста сцены, вдруг поднялись готиче­ские замки, швейцарские шале, итальянские виллы, английские коттеджи, а на озере вместо уток, нырков, лысух, водяных курочек и зимородков поверхность воды бороздили во всех направлениях тысячи белых точек, в которых, приглядевшись, я через несколько секунд рас­познал лебедей.

Помните того парижанина, который заключил пари, что он сможет пройти босиком по льду большого бас­сейна Тюильри, но, дойдя до середины, остановился со словами: «Честно говоря, слишком холодно, лучше уж я проиграю пари» и повернул назад?

Я чуть было не последовал его примеру, но, то ли по глупости, то ли из упрямства, продолжил свой путь.

Ну а кроме того, на память мне пришли все те колко­сти, какие были написаны по поводу того, что у меня не получилось совершить путешествие вокруг Средиземного моря в 1834 году. Я подумал, что их написали бы куда больше, если бы стало известно, что мне не удалось обойти вокруг Ангенского озера в 1851 году, и, как уже было сказано, вновь двинулся вперед.