Из этих двух распоряжений было исполнено лишь одно. Когда спустилась ночь, темная и потому благопри­ятствующая крестоносцам, все стали собираться в путь. Как обычно, на берегу разожгли костры — не только для того, чтобы согреть больных, но и чтобы не вызывать подозрений у сарацин. Жуанвиль поднялся на свою галеру в сопровождении двух рыцарей и нескольких ору­женосцев, остатками своей военной свиты, и уже достиг- нул середины реки, как вдруг при свете костров он уви­дел, что сарацины проникли в лагерь. То ли из-за предательства, то ли из-за невозможности исполнить приказ короля, Жослен де Корно и его работники не раз­рушили мост, и теперь он оказался в руках сарацин, которые тысячами переправлялись на другой берег и рас­полагались гигантским полукругом, охватившим все французское войско.

Тотчас же все помыслы обратились на короля, и все усилия направились на то, чтобы без промедления под­нять его на корабль. Но, даже больной и изнуренный, облаченный в шелковый камзол, а не в доспехи и сиде­вший верхом на слабосильной лошади, а не на своем боевом скакуне, король остановился при первом же сиг­нале тревоги, заявив, что он не взойдет на корабль до тех пор, пока больные и солдаты, все до последнего, у него на глазах не погрузятся на суда. Корабельщики, то ли растерявшись, то ли думая лишь о собственном спасе­нии, перерубили канаты, удерживавшие галеры, на кото­рые успело погрузиться не более трети войска, и, под­хваченные течением, отплыли от берега, несмотря на возгласы рыцарей, кричавших со всех сторон: «Подо­ждите короля! Спасите короля!» Жуанвиль, находившийся на своем судне, увидел, как прямо на него движется эта обезумевшая флотилия, помышлявшая лишь о бегстве, и оказался зажат и почти раздавлен большими кораблями. Между тем несколько корабельщиков, уступив настоя­ниям рыцарей, вернулись к берегу; но едва они прича­лили, как Людовик приказал поднять на борт больных и раненых и, когда суда были заполнены до отказа, велел корабельщикам пускаться в путь, а сам остался на берегу, заявив, что он скорее умрет, чем покинет свое войско.

Этот пример душевного величия вернул рыцарям силы, а что касается мужества, то его никто не утратил даже в этих страшных обстоятельствах. Эрар де Валери и Жоф- фруа де Саржин остались возле короля, поклявшись защищать его до последнего вздоха. Случай сдержать эту клятву не замедлил им представиться: сарацины, как стая волков, ринулись на больных и раненых, убивая без раз­бора и без передышки. Скоро подоспели арбалетчики с греческим огнем. Тысячи горящих стрел прочертили небо, осветив поле сражения и открыв взору творящиеся там ужасы и сумятицу. Стрелы сыпались в таком количе­стве, что казалось, будто начался звездный дождь. Гибель стала теперь неминуема: галеры отошли далеко от берега, кто-то из раненых и больных, собрав последние силы, ринулся в воду, чтобы плыть вслед за кораблями, тогда как другие встали на колени и ждали смерти. Резня шла повсюду. На пространстве в два льё равнина преврати­лась в одно огромное смертное ложе; и все же король не желал покидать это страшное побоище; рыдая и воздевая руки к небу, он взывал к Божьему милосердию. Остава­лось последнее судно, это была галера папского легата, и все торопили Людовика подняться на ее борт. Но он за­явил, что пойдет по берегу, чтобы защищать, насколько это будет в его силах, остатки своего войска, и приказал корабельщикам догонять флотилию. Те подчинились. И тогда Людовик велел своему отряду идти под предводи­тельством Эрара де Валери к Дамьетте, а сам, по-прежнему в сопровождении своего верного Саржина, занял место в арьергарде.

Небольшой королевский отряд шел всю ночь. На рас­свете поднялся сильнейший ветер и отогнал всю флоти­лию к Мансуре. Но, подвергая еще большей опасности тех, кто находился на кораблях, этот ураган в то же самое время давал некоторую передышку тем, кто двигался по берегу, ибо он поднимал между ними и теми, кто их пре­следовал, такую плотную пелену пыли, что за ней ничего не было видно. И тогда, если верить арабскому историку Салиху, Бог христиан настолько отвернулся от них, что стоило кади Газаль ад-Дину, заметившему, что победа ускользает от сарацин, воззвать к ветру, крикнув ему во всю мочь: «Именем Магомета приказываю тебе напра­вить свое дыхание против французов!», как ветер пови­новался.

Это изменение направления ветра, независимо от того, произошло оно случайно или по волшебству, привело к тому, что на Ниле поднялись волны; несколько судов, нагруженных сверх меры, затонули, а другие были выбро­шены на берег. В числе последних оказалась и галера Жуанвиля. С того места, где его судно село на мель, Жуанвиль видел, как на другом берегу реки многие корабли уже попали в руки неверных, которые расправ­лялись с командой, бросая в воду мертвые тела, и тащили на сушу захваченные сундуки и ратные доспехи. Одно­временно он заметил, что к нему приближается отряд турок, которые, увидев севшее на мель судно, спешили захватить его; но страх перед ожидавшей их участью при­дал людям Жуанвиля силы, и ценой неслыханных усилий им удалось столкнуть корабль в воду. Сарацины примча­лись к берегу как раз в ту минуту, когда французы поки­нули его; видя, что им не догнать крестоносцев, невер­ные забросали их дротиками и стрелами, причем в таком количестве, что Жуанвилю, хотя он и был весь изранен, пришлось надеть на себя кольчугу, чтобы защититься от этого губительного града, падавшего на его судно. Выведя галеру на середину Нила, кормчий продолжил плыть к противоположному берегу, при том что Жуанвиль не уло­вил его замысла; но тут один из людей сенешаля при­нялся кричать:

— Сир, сир, наш корабельщик, страшась сарацин, которые ему угрожают, хочет высадить нас на берег, где мы все будем зарезаны и убиты!

Жуанвиль тотчас же приказал кормчему держаться течения, но тот не внял этому распоряжению, и тогда славный сенешаль, которому помогли подняться, выхва­тил меч и пригрозил кормчему, что, если тот хоть на шаг приблизится к суше, он убьет его без всякой жалости. Угроза подействовала, и кормчий стал вести судно посре­дине реки, на одинаковом удалении от обоих берегов; но вскоре корабли дошли до того места, где Нил перегоро­дила флотилия султана. И тогда кормчий спросил у Жуанвиля, что тот предпочитает: по-прежнему двигаться вперед, причалить к берегу или же бросить якорь посре­дине реки? Жуанвиль решил бросить якорь, но едва начали выполнять эту команду, как появились четыре галеры султана, на борту которых было более тысячи человек; они двигались бок о бок, намереваясь блокиро­вать французскую флотилию и лишить ее всякой надежды на спасение. Увидев это, Жуанвиль стал держать совет со своими рыцарями: кому им следует сдаваться: тем сара­цинам, что на берегу, или же тем, что на кораблях? По общему мнению, сдаваться надо было сарацинам на кораблях, ибо такое решение, по крайней мере, давало шанс, что пленников не разлучат. Среди всей команды нашелся лишь один человек, не желавший сдаваться в плен: это был церковник, требовавший, чтобы все умерт­вили себя, дабы вместе отправиться к Господу Богу, но никто не согласился с его мнением.

Тогда Жуанвиль взял небольшую шкатулку, где он хра­нил свои драгоценности и самые священные реликвии, и, чтобы она не попала в руки неверных, швырнул ее в воду. Один из матросов подошел к Жуанвилю и сказал, что они все погибнут, если он не позволит заявить сара­цинам, что их пленник — родич короля. Жуанвиль раз­решил ему говорить все что заблагорассудится. В эту минуту вплотную к ним подошли галеры сарацин, и одна из них бросила якорь, встав на траверзе корабля хри­стиан. Доблестный рыцарь уже считал себя погибшим и препоручал свою душу Господу, как вдруг какой-то сара­цин, вероятно проникшись к Жуанвилю жалостью, добрался вплавь до его галеры и сказал ему:

— Сир, если вы не доверитесь мне, вы погибли. Ско­рее прыгайте в воду; они вас не заметят, так как будут грабить ваш корабль, а я тем временем спасу вас.

Жуанвиль, не ожидавший подобной помощи, не стал терять ни минуты и, воспользовавшись советом, прыгнул в Нил. Сарацин поддержал сенешаля, так как тот был слаб и один неминуемо утонул бы. Вдвоем они доплыли до берега, но стоило им ступить на землю, как на них набросились душегубы; однако сарацин прикрыл Жуан- виля своим телом и крикнул: