В пять часов дня в Каир вылетел второй голубь, неся новое письмо, совершенно отличное от первого. В нем сообщалось, что с помощью Магомета французская армия, вошедшая в Мансуру, потерпела в ней поражение, а король Франции и весь цвет его рыцарства были там убиты.

Ошибка, как мы сказали, произошла из-за того, что доспехи графа Артуа, как и доспехи его брата, были укра­шены золотыми геральдическими лилиями.

«Эта весть, — писал один из арабских авторов, — яви­лась источником радости для всех истинно верующих».

XXI. ДОМ ФАХР АД-ДИНА БЕН ЛУКМАНА

Ночь прошла беспокойно; сарацины, одержавшие победу в Мансуре, оказались побежденными на берегах канала; их лагерь теперь целиком был в руках крестоносцев, и король и военачальники поставили свои шатры вокруг захваченных метательных орудий. Жуанвиль располо­жился на ночлег справа от орудий, в шатре, который достался ему от великого магистра тамплиеров и был принесен сюда его людьми с другого берега; как ни хоте­лось ему спать и как ни велика была у него потребность в отдыхе, посреди ночи он пробудился от криков:

— Тревога! Тревога!

Жуанвиль тотчас же поднял своего спальника и при­казал ему узнать, что происходит. Через несколько мгно­вений тот вернулся, крайне испуганный:

— Вставайте, сир, вставайте! Сарацины, пешие и кон­ные, убивают тех, кто стоит на страже возле орудий!

При этих словах Жуанвиль поспешно вскочил, обла­чился в доспехи, надел на голову железный шлем и выбе­жал из шатра, созывая своих воинов. Несколько рыца­рей, привлеченных, как и он, криками охраны, выбежали из своих шатров; израненные и почти безоружные, они, тем не менее, бросились на сарацин и оттеснили их. После этого король приказал Гоше де Шатильону занять вместе со свежим отрядом, отозванным из лагеря, пози­цию между шатрами и неприятелем, и, благодаря этой предосторожности, рыцарям все же удалось поспать до утра.

Наступивший день был первой средой Великого поста. Все войско предалось покаянию, однако, взамен пепла, легат посыпал голову королю песком пустыни.

Сарацины стояли лагерем на равнине, неподалеку от христиан. Хотя бой прекратился, с обеих сторон то и дело летели стрелы, раня, а иногда и убивая воинов в обеих армиях; и тогда шестеро сарацинских командиров спешились и принялись сооружать нечто вроде загражде­ния из огромных камней, чтобы защитить себя от стрел крестоносцев. Жуанвиль и его рыцари, увидев такие при­готовления к обороне, решили разрушить эту стену, как только наступит ночь. Какой бы короткой ни была эта задержка, она явно казалась чересчур долгой священнику по имени мессир Жан де Веси: закончив исповедовать рыцарей и посыпать им головы пеплом, что он делал не снимая с себя лат, священник тотчас надел на голову шлем, взял под мышку меч, но так, чтобы сарацины не заметили, что он вооружен, и направился прямо к стене; шестеро турок не обратили внимания на одинокого чело­века, шедшего к ним, и продолжали возводить стену; но, оказавшись рядом с ними, мессир Жан де Веси выхватил меч, бросился на работавших и начал наносить им удары, прежде чем те смогли постоять за себя. Двое, из которых один был ранен, а другой убит, упали, а остальные обра­тились в бегство. Священник преследовал их какое-то время, но затем, видя, что на помощь тем, кого он про­гнал, идет большой отряд сарацин, повернул назад, к христианскому войску, преследуемый, в свою очередь, четырьмя десятками всадников, которые изо всех сил пришпоривали своих лошадей. И тогда столько же хри­стианских рыцарей и тяжеловооруженных конников вскочили в седло, чтобы прийти на выручку священнику. Но им даже не понадобилось как-нибудь иначе выказы­вать свое намерение вступить в бой: увидев их верхом, сарацины повернули коней; тем не менее рыцари устре­мились вслед за ними; не в силах догнать их, один из крестоносцев метнул со всего размаха свой кинжал, и оружие, брошенное наугад, вонзилось в бок одного из сарацин, который умчался, унося его в своем теле, но вскоре упал с лошади, убитый или смертельно раненный, ибо он так и не поднялся на ноги.

За исключением этой стычки, день прошел довольно спокойно; сарацины были заняты тем, что принимали в Мансуре юного султана Туран-шаха, прибывшего туда в день сражения; он проследовал через Каир, где султанша Шаджар ад-Дурр передала ему бразды правления, и тот­час же в сопровождении отборного войска двинулся в путь к театру военных действий. Два голубя, несшие в столицу вести: один — о нападении французов, другой — об их поражении, пролетели над головой султана, но он ничего не знал о тех новостях, какие доставляли эти гонцы, и прибыл на место вечером, как раз в то время, когда вместо Фахр ад-Дина новым командующим армией сарацины провозглашали Бейбарса, прозванного Бундук- даром, ибо он был командиром арбалетчиков. Новый султан одобрил выбор и, уверенный, как и остальные, что это сам король Франции пал под ударам сарацинских воинов, велел выставить напоказ полукафтан убитого брата короля, чтобы поднять боевой дух своих воинов. И он не ошибся: при виде этого зрелища все, как один, принялись издавать боевой клич и рваться в бой, но Бей- барс, намереваясь дать им день отдыха, назначил сраже­ние на пятницу.

Тем же вечером лазутчики известили короля о том, что произошло, и предупредили его, что на следующий день он подвергнется нападению. Людовик тотчас же собрал рыцарей и, стоя на пригорке, где был установлен его шатер, возвышавшийся над лагерем, простер руку, требуя тишины, а затем обратился к ним:

— Мои верные воины, стойко разделяющие со мною труды и опасности, знайте, что завтра на нас нападет все воинство врагов Господних. Так как же нам поступить? Если мы отойдем, наши недруги возрадуются, восторже­ствуют над нами и станут кичиться тем, что они обра­тили нас в бегство; более проворные, чем мы, и к тому же воодушевленные при виде нашей слабости, они будут без передышки преследовать нас, пока, к позору всего христианского мира, не уничтожат нас всех до единого; и тогда вселенская слава нашего дела погибнет, а Фран­ция покроется позором! Призовем же на помощь Господа, которого, должно быть, мы сильно прогневили своими грехами, устремимся, исполненные веры, на врагов, оба­гренных кровью наших братьев, и совершим благород­ную месть, дабы никто не мог сказать, что мы терпеливо сносим оскорбления, наносимые Иисусу Христу.

При этих словах короля, пишет Матвей Парижский, все, как один, воодушевились и взялись за оружие: «Armati sunt et animati quasi vir unus, universi», И тогда ко­роль, увидев доброе предзнаменование в этом едином порыве, созвал всех командиров войска и, приказав им вооружить и готовить к бою своих ратников, распоря­дился, чтобы все спали вне палаток и шатров, но рядом со входом в лагерь, чтобы не быть застигнутыми врас­плох. Благодаря этим предосторожностям ночь прошла достаточно спокойно, и крестоносцы смогли немного отдохнуть.

На рассвете король расставил свои отряды в боевом порядке.

Нашим читателям уже известно расположение христи­анского войска: тылом оно было обращено к каналу Ашмун, который течет из Нила и впадает в озеро Ман- зала; справа от него находилась Мансура с ее кровавыми воспоминаниями, слева, на западной оконечности рав­нины Дакахлия, виднелись развалины Мендеса, а впе­реди расстилалась обширная равнина, протянувшаяся до самого Каира.

Людовик расположил свое войско по всей этой линии; первый отряд, находившийся под командованием графа Анжуйского, оказался ближе всех к Мансуре; он был составлен из рыцарей, лишившихся в предыдущих боях своих лошадей, так что теперь брат короля, как и многие другие, должен был сражаться пешим.

Командирами второго отряда были мессир Ги д'Ибелин и его брат мессир Бодуэн; под их началом были кресто­носцы Кипра и Палестины, которые не участвовали в последнем сражении, так как им не удалось вовремя пре­одолеть канал, и потому они были бодрыми, отдохну­вшими и располагали всеми своими лошадьми и всем своим оружием.