Мне неизвестно, могут ли взволновать такие рассказы городского жителя, который слушает их, сидя возле камина у себя дома, но я знаю, что в пустыне, когда вы целый день страдаете от жары, голода и жажды, когда вы видите, как на горизонте вздымаются песчаные волны, которые хамсин может накатить на вас, когда вы слы­шите вокруг себя дикий концерт гиен и шакалов, подоб­ный рассказ обретает невероятную силу. В сочетании со страхом подвергнуться нападению рептилий он оказал на меня такое воздействие, что я провел одну из самых бес­сонных за все это время ночей; к счастью, на следующий день мы должны были достичь Синая, и эта надежда слу­жила целительным бальзамом, успокаивающим все наши тревоги и все наши печали.

Проснувшись, мы приветствовали великолепное солнце, обещавшее прекрасный, но жаркий день, и про­должили путь по все той же песчаной равнине; затем наш караван снова вступил в одно из каменистых вади с вулканическими горами и гранитными отвесными сте­нами, вдоль которых струятся, словно каскады света, солнечные лучи. Нас заранее пугал предстоящий полу­денный привал среди подобного пекла, как вдруг за одним из поворотов этой долины мы остановились, заме­рев от удивления и восторга. Горы, великолепные по цвету и форме, вырисовались перед нами во всей своей суровой наготе на фоне чистейшего голубого неба.

Именно здесь разыгрывались грандиозные сцены, о которых рассказывает библейская книга Исход. Эти гра­нитные громады были достойны того, чтобы Бог избрал их своим троном, и нигде в мире, я полагаю, не нашлось бы более сурового и величественного места, где должен был прозвучать голос Господа, давшего Моисею законы, по которым предстояло жить его народу. И перед лицом этой безмолвной, нагой и печальной природы, там, где между бесплодными скалами не пробивается ни тра­винки, евреям суждено было понять, что ждать помощи им приходится только от Неба и все свои надежды воз­лагать лишь на Бога. И вот эти края, среди подобных первозданных пейзажей, избрали своей родиной наши арабы, поклоняющиеся, как и все дикие народы, вели­ким картинам природы. Горизонт, развернувшийся перед нашими глазами, был тем самым, какой они славили при каждом восходе и заходе солнца. Потрясенные, как и мы, видом этой грандиозной панорамы и к тому же уми­ленные возвращением в родные места, они затихли и прекратили всякие разговоры; после минутной оста­новки, вызванной этим неожиданным зрелищем, караван продолжил путь, пребывая в молчании и задумчивости, тогда как наши дромадеры, по собственной воле ускорив шаг, убедили нас, что им не меньше, чем их хозяевам, присуща любовь к родине. По прошествии пяти часов пути по этой великолепной пустыне мы увидели на про­тивоположной стороне лощины лагерь племени аулад- саид.

Многочисленные шатры были расставлены кольцом. Несколько из них, самые высокие, принадлежали шей­хам; все шатры стояли вплотную друг к другу, но между двумя был оставлен просвет, являвшийся входом в лагерь. Своей формой эти шатры отличались от наших палаток: основу их составляли длинные полотнища из шерстяной ткани или верблюжьего меха, украшенные белыми и коричневыми полосами и наброшенные на тростниковые жерди, которые поддерживались поперечными деревян­ными опорами. Концы таких полотнищ, образующих вместе квадратный купол, с обеих сторон опускались до самой земли, где их удерживали положенные сверху тяжелые камни. Шатры шейхов, превосходившие, как я уже говорил, высотой остальные, были построены по такому же образцу, однако внутри там с лежавшей попе­рек жерди свисал кусок материи, деливший помещение на две части. Как только нас заметили, из всех шатров стали выглядывать взволнованные лица; вскоре, узнав в тех, кто пришел, своих братьев, весь лагерь бросился нам навстречу, испуская восторженные крики и кудахтанье, похожее на то, что мы слышали во время свадебного шествия в Каире. Впереди бежали женщины вместе с детьми, и мы уже было обрадовались, что сможем раз­глядеть их вблизи, как вдруг все они обратились в бег­ство: женщины увидели, что в составе каравана есть назаряне. Наши охранники ни единым жестом не пыта­лась их удержать, так что мгновение спустя мы увидели, как они вперемешку устремились в лагерь и скрылись, каждая в собственном шатре, словно испуганные пчелы, возвращающиеся в свои улья. Остались только старики, воины и дети. Через несколько минут мы подъехали к ним, и наши дромадеры, оказавшись рядом с лагерем, сами опустились на колени, не дожидаясь сигнала Талеба.

Мы были представлены старейшинам племени, кото­рые провели нас в самый красивый шатер: это был шатер Талеба. Наш вождь любезно пригласил нас сесть и вместе с наиболее уважаемыми из своих товарищей сам сел рядом с нами. Несколько минут мы просто наслаждались прохладной тенью, а затем в шатер подали деревянную миску, полную сливок ослепительной белизны, один вид которых вызывал ощущение свежести. Я повернулся к Абдалле и глазами указал ему на эту чудесную миску, но он ответил на мой взгляд пренебрежительным жестом, который я приписал презрению со стороны человека, изучавшего кулинарное искусство в столице, к деревен­ским угощениям племени аулад-саид. После полага­ющихся в таких случаях проявлений вежливости, пока­завшихся мне весьма затянутыми, настолько мне не терпелось отведать это блюдо, г-н Тейлор отважился запустить руку в миску, зачерпнул сливок и поднес их ко рту; однако, к своему великому удивлению, я не увидел, чтобы, попробовав их, он каким-либо образом выразил свое удовольствие; тем не менее он допил оставшуюся у него в ладони жидкость, оставаясь внешне спокойным, но выражение его лица, как мне показалось, свидетель­ствовало скорее об умении этого человека владеть собой, чем о блаженстве изнывающего от жажды гостя, нашед­шего, наконец, чем ее утолить. Воспользовавшись мудрой арабской неторопливостью, обязывающей в торжествен­ных случаях делать после каждой фразы, каждого движе­ния и каждого действия перерыв на несколько секунд, я спросил у г-на Тейлора, как он находит буколический напиток, который нам поднесли.

— Ну, — ответил он с истинной мудростью, — это не похоже ни на что из того, что вам известно; попробуйте: вкус своеобразный.

Такой ответ вселил в меня некоторые сомнения, но, ободренный аппетитным видом этих злосчастных сли­вок, я в свою очередь погрузил в них руку и, поднеся пригоршню ко рту, проглотил залпом все, что она содер­жала. Ощущение, ожидавшее меня, оказалось чудовищ­ным, и, не будучи таким опытным дипломатом, как мой друг, я выдал себя в то же мгновение, причем не только выражением лица, но и речью. Громко крича, я попросил воды; мне тотчас принесли полный кувшин, который я выпил, так и не сумев избавиться от привкуса этого отвратительного пойла. Я подал знак, чтобы мне при­несли второй кувшин, половину воды из него выпил, а оставшейся прополоскал рот. Предаваясь этому занятию, я случайно остановил свой растерянный взгляд на Абдалле, смотревшем на меня с видом человека, который заранее прекрасно знал, что должно произойти, но не пожелал лишать себя этого приятного зрелища.

Как я узнал позднее, это своеобразное блюдо состояло из верблюжьего сыра, растительного масла и мелко наре­занного лука; все это сбивают, добавляя туда еще несколько подобных приправ, и итогом этого порочного смешения является та отрава, какую нам подали. Впро­чем, отвращение, испытанное нами, было, по-видимому, связано исключительно с нашими европейскими вку­сами, ибо стоило Мейеру проделать, причем с тем же результатом, испытание, оказавшееся для меня столь роковым, как арабы набросились на остававшуюся пол­ной миску и с наслаждением съели все это кушанье, которое внушило мне стойкую неприязнь к молоку, со­хранившуюся до конца путешествия.

Пока они быстро управлялись с этим первым блюдом, я с любопытством разглядывал внутреннее убранство одного из тех шатров, которые не претерпели никаких изменений со времен Авраама и привычку к которым еще Исмаил привез из земли Ханаанской в глушь Каме­нистой Аравии. Итак, я рассматривал на стене шатра одну из темных полос, изготовленных из шерсти черных овец, как вдруг мне показалось, что сквозь материю про­совывается лезвие кинжала. Оно прошло внутрь, оставив разрез длиной около двух дюймов, а затем исчезло; вза­мен него показались два тонких, изящных пальчика с красными ногтями: они раздвинули края отверстия, про­деланного кинжалом, и между ними заблестел черный глаз; это арабские женщины, стремясь увидеть назарян, но не желая показываться им на глаза, не нашли иного способа удовлетворить свое любопытство и вместе с тем не нарушить закон, как проделать это крохотное отвер­стие, в котором в течение всего времени, пока мы сидели в шатре Талеба, каждые несколько минут появлялся новый любопытный глаз.