И в самом деле, с той высоты, на какую мне удалось подняться, я охватывал взглядом необозримый горизонт. Дромадер стоял так же, как прежде лежал: головой к северу, хвостом к югу. Справа от меня находились гроб­ницы халифов, упиравшиеся в безжизненный кряж Мукаттам, вершина которого была уже освещена, а под­ножие еще скрыто в тени; передо мной простиралось поле битвы при Гелиополе, а слева раскинулся Каир, минареты которого сверкали в первых лучах солнца. Этот изумительный вид с Нилом вдали вызвал у меня желание дополнить испытываемое мною удовольствие и охватить взглядом противоположную сторону горизонта. Я дернул недоуздок, чтобы заставить своего дромадера повернуться на месте, но он, казалось, не понял моего намерения; я дернул сильнее, и он поднял голову; я тотчас напряг все свои силы, и он зашагал прямо вперед. Тогда, за неиме­нием поводьев, я решил действовать ногами, но скоро стало понятно, что такое притязание не соответствует возможностям, отпущенным мне природой, а поскольку дромадер по-прежнему двигался вперед, увлекая меня к Дамьетте, я был вынужден позвать на помощь Бешару; он прибежал, не тая злобу, и остановил животное, а затем, дав ему на ладони несколько бобов, заставил его с покорностью дрессированного осла повернуться на месте, так что в итоге я оказался лицом к другому гори­зонту.

Горизонт этот начинался у Старого Каира и тянулся вплоть до выросшей на месте Мемфиса пальмовой рощи, над которой высились вершины пирамид Саккары; справа виднелись пирамиды Гизы, слева просматривалась горная цепь Мукаттам, поднимавшаяся к Нилу и теря­вшаяся вдали, в Верхнем Египте; еще дальше простира­лась пустыня, которая, угадываясь и за горизонтом, вос­принималась такой же необъятной, как океан.

Это созерцание пейзажа близилось к концу, когда полог палатки откинулся и из нее вышел Мейер. Я сде­лал вид, что не замечаю его; такая наигранная рассеян­ность придала мне непринужденный вид, льстивший моему самолюбию. Тем не менее, нарочито не поворачи­ваясь в его сторону, я искоса бросил на него взгляд и увидел, что он, не умея владеть своими чувствами так, как я, смотрит на меня если и не с восхищением, то, по крайней мере, с завистью и, несомнено, немало бы отдал за то, чтобы оказаться на моем месте; дело в том, что теперь зрителей было куда больше, чем за четверть часа до этого: арабы уже навьючили верблюдов и ждали теперь лишь нас, чтобы тронуться в путь.

К счастью для Мейера, на помощь ему пришло то самое обстоятельство, какое меня привело в замешатель­ство: предназначавшийся ему дромадер, видя, что все его сородичи уже стоят на ногах, тоже выпрямился, увлечен­ный их примером; арабы хотели было заставить его опу­ститься на колени, но Мейер понял, какие это дает ему преимущества, и не стал их упускать. Для него, бывалого моряка, вскарабкаться на спину какого угодно животного было парой пустяков: трудность состояла в том, чтобы там удержаться. При помощи веревки, лишь бы только она была достаточно длинной, он мог бы подняться хоть до флюгера колокольни. И теперь, заметив веревку, сви­савшую с седла, он подал знак, чтобы ему не мешали, и уже через секунду восседал на своем дромадере, что вызвало восторженные крики зрителей. Что же касается г-на Тейлора, то он, благодаря своему первому путеше­ствию в Верхний Египет и недавнему возвращению из Александрии в Каир, превратился в заправского наезд­ника.

Все были готовы, за исключением Бешары, искавшего в песке какой-то потерянный предмет; один из арабов устремился вперед, указывая нам путь; в тот же миг весь караван рысью тронулся вслед за ним. Да хранит вас Господь от рыси дромадеров!

Тем не менее я был не настолько сильно озабочен, чтобы не заметить, что верблюд Бешары покинул своего хозяина и занял место в кавалькаде, хотя, казалось, это ничуть не обеспокоило всадника: он продолжал искать потерянный предмет; наконец, то ли отыскав его, то ли опасаясь, что мы уедем слишком далеко и ему будет трудно нас догнать, он в свой черед бросился бежать вслед за нами и поравнялся со своим дромадером, еха­вшим бок о бок с моим, затем улучил момент, когда тот поднял левую ногу, поставил одну свою ногу ему на копыто, другую — на колено, оттуда прыгнул ему на шею, а с шеи — прямо в седло, причем проделал все с такой скоростью, что у меня даже не было времени рас­смотреть, как это ему удалось: я буквально остолбенел.

Бешара подъехал ко мне все с тем же простодушным видом, словно это не он только что продемонстрировал чудеса ловкости, и, заметив, что я стараюсь смягчить, насколько возможно, испытываемую мной тряску и для этого одной рукой уцепился за переднюю седельную шишку, а другой — за заднюю, стал давать мне наставле­ния по поводу того, как нужно держаться в седле. Слово «седло» напомнило мне, что он говорил, будто наши седла превосходно набиты, в то время как мое первое ощущение подсказывало мне, что я сижу на голых досках; в ответ на мое недоумение Бешара заявил, что он вовсе не обманывал нас и на первой же остановке мне будет показано, что мое седло набито чрезвычайно старательно; правда, набито оно снизу, но, добавил он, в таких поезд­ках, как наша, намного важнее беречь шкуру верблюдов, а не кожу путешественников. Я решил не снисходить до ответа на это умозаключение, показавшееся мне чисто арабским, и мы продолжили путь, не обменявшись больше ни словом.

Через полчаса наша кавалькада достигла подножия Мукаттама. Эта гранитная гряда, выжженная солнцем, совершенно лишена растительности; тропинка, выру­бленная в скале, позволяет подняться по крутым скло­нам горы, но ее ширины достаточно лишь для того, чтобы там мог пройти навьюченный верблюд. Мы выстроились цепочкой, один за другим. Араб, служив­ший нам проводником, все время шел впереди, а мы сле­довали за ним в том порядке, какой нам был угоден; этот подъем стал для нас некоторой передышкой, поскольку из-за трудностей дороги дромадерам приходилось идти шагом.

Мы поднимались таким образом около полутора часов и в конце концов оказались на вершине горы, представ­лявшей собой неровное плоскогорье, по которому мы шли еще три четверти часа и, без конца спускаясь и поднимаясь, иногда совсем теряли из виду западный горизонт, но уже через минуту вновь видели его перед своими глазами; вскоре, спустившись с последней воз­вышенности, мы перестали видеть дома Каира, а затем, в свой черед, скрылись и самые высокие его минареты; какое-то время нам еще были видны вершины пирамид Гизы и Саккары, напоминавшие остроконечные пики горной цепи; наконец, эти последние зубцы тоже скры­лись из виду, и мы оказались на восточном склоне Мукаттама.

С этой стороны гряды не было ничего, кроме бескрай­ней равнины, песчаного моря, тянувшегося от подножия гор до самого горизонта, где оно сливалось с небом; в основном этот подвижный ковер был красновато­рыжеватым, напоминая по цвету львиную шкуру; однако местами его прочерчивали белыми полосами селитряные залежи, отчего оно было похоже на покрывала, в кото­рые укутывались наши арабы. Мне уже случалось видеть такие безводные пространства, но никогда они не имели подобной протяженности, и никогда, мне казалось, солнце не жгло землю так яростно: его лучи буквально давили на тебя, а эта песчаная пыль одним своим видом возбуждала жажду.

Наша кавалькада спускалась вниз около получаса и в итоге оказалась среди развалин, вначале принятых мною за руины какого-то города; однако, заметив, что земля усеяна лишь колоннами, мы вгляделись в них вниматель­нее и поняли, что эти колонны не что иное, как стволы деревьев. Мы стали расспрашивать арабов, и они объяс­нили нам, что мы находимся среди окаменелого пальмо­вого леса; по нашему мнению, это явление природы заслуживало более глубокого обследования, чем то, какое можно было проделать со спин дромадеров, и, поскольку мы достигли подножия горы и пришло время сделать полуденный привал, Талебу было объявлено, что мы хотим сделать остановку.

Арабы соскользнули со своих дромадеров, а наши вер­блюды, понимая, что им нужно сделать, тотчас опусти­лись на колени; это было точное повторение процедуры отъезда: сначала верблюды подогнули передние ноги, потом — задние; но, поскольку на сей раз это не было для меня неожиданностью, я так крепко ухватился за седло, что отделался лишь толчком. Мейер же, который ни о чем не был предупрежден, получил два полага­ющихся удара в грудь и поясницу.