Как я уже говорил, в Сан-Франциско, построенном полностью из дерева, этот крик наводит ужас, особенно теперь, когда городские улицы, вместо того чтобы оста­ваться со своим естественным покрытием — землей, пылью или грязью, замощены деревом и служат провод­ником для пожара, распространяя его с одной стороны улицы на другую.

Так что, заслышав крик «Пожар!», следует прежде всего думать о том, чтобы спастись самому.

Несмотря на эту аксиому, представляющую собой не­оспоримую истину, я прежде всего бросился к своему чемодану, запер его на ключ и выбросил в окно; после этого я натянул штаны и вознамерился бежать по лест­нице.

Но было уже слишком поздно: у меня оставался лишь путь, проделанный моим чемоданом, да и то мне следо­вало поспешить.

Я решился и выпрыгнул в окно.

Пожар начался в подвале соседнего дома, в котором никто не жил; каким образом это произошло? Этого я так никогда и не узнал. Когда он перекинулся на мой подвал, полный вина и крепких спиртных напитков, там все превратилось в один гигантский пунш, погасить который неспособны были усилия всех пожарных Сан- Франциско.

Что же касается сундука, то и думать не приходилось о том, чтобы его спасать, и вся надежда была на то, что это он спасет свое содержимое.

Пожар продолжался два с половиной часа и уничтожил три сотни домов, весь квартал булочников. К счастью, мой булочник жил в верхней части улицы Пасифик- Стрит, и огонь до него не дошел. Он предложил мне приют, и я согласился.

Этот славный малый носил имя человека, славивше­гося своей справедливостью: его звали Аристид.

У меня оставалась последняя надежда: мой сундук. Я с тревогой ждал, когда зола остынет в достаточной сте­пени, чтобы можно было начать раскопки, в которых мне намеревались помочь мои друзья Тийе, Мирандоль и Готье, а также оба моих официанта. Поочередно один из нас охранял пепелище, чтобы те, кто порасторопнее, не опередили нас; наконец, по прошествии трех дней, можно было пускать в ход лопату и копаться в облом­ках.

Я знал, где сундук находился в общем зале и, следова­тельно, где он должен был оказаться в подвале, поскольку тяжесть сундука служила гарантией того, что он не мог упасть далеко в сторону, но сколько мы ни рыли, сколько ни копали, сколько ни прощупывали, нам не удалось найти его следов. У меня не было сомнений, что мой бедный сундук украли.

Неожиданно я наткнулся на своего рода железный ста­лактит размером не более яйца, весь шероховатый, отли­вающий изумительными оттенками золота и серебра. Мой сундук расплавился, как воск, в огненном пекле, и это было все, что от него осталось. Я отыскал коринф­скую бронзу!

Признаться, я не мог поверить, что из массы объемом в два кубических фута осталось нечто величиной с яйцо; признаться, я не мог уразуметь, что сундук весом в шестьдесят фунтов превратился в золоченый железный сталактит весом в пять или шесть унций. Тем не менее следовало это уразуметь, следовало в это поверить.

Правда, один англичанин предлагал мне сто пиастров за этот кусок железа: он хотел преподнести его в дар лон­донскому кабинету минералогии. Я отказался от этого предложения.

Однако мне очень нужны были сто пиастров. Я поте­рял все, за исключением того, что оказалось в моем чемодане; к счастью, в нем лежало несколько золотых самородков, которые я нашел во время работы на приис­ках и хранил, чтобы привести их в качестве подарков во Францию. Я немедленно обратил их в золотые и серебря­ные монеты.

Продав все, что не было для меня безусловно необхо­димо, я собрал триста или четыреста пиастров. Этого вполне хватило бы на то, чтобы снова начать какое- нибудь собственное дело, но я устал бороться с неуда­чами.

Мне стало казаться, что судьба твердо решила не позволить мне подняться выше определенного уровня. Если бы я был полностью лишен денежных средств во Франции, то, возможно, я бы продолжал сопротивляться, я бы упорствовал и в конце концов победил бы злой рок.

Но во Франции у меня осталась семья и сохранились кое-какие денежные средства. И я решил уступить свое место многочисленным соперникам, которые ежедневно толпятся в порту, полные надежд, а поскольку у капитана д’Оди, владельца судна «Мазагран», не было первого помощника, я договорился с ним, что буду выполнять у него на борту обязанности первого помощника во время плавания из Сан-Франциско в Бордо, в Брест или в Гавр.

Сделка была заключена быстро. Я не привередничал по поводу жалованья. Более всего мне хотелось вернуться во Францию, не уменьшив издержками на плавание то немногое, что у меня осталось. Отъезд был назначен на первые числа октября, но откладывался до 18-го.

24 сентября я был внесен в список судовой команды и с этого дня начал свою службу на борту. Моя обязанность состояла в том, чтобы готовить балласт из гальки.

В воскресенье 17 октября мы в последний раз сошли на берег: несколько французов ждали меня в гостинице «Ришелье», чтобы устроить мне прощальный ужин. Трудно сказать, был ли этот ужин печальнее или веселее, чем застолье в Гавре. В Гавре нас поддерживала надежда, в Сан-Франциско нас удручало разочарование.

На другой день, 18 октября, мы подняли якорь и, под­гоняемые превосходным восточным бризом, который позволял нам идти со скоростью восемь или девять узлов, в тот же вечер потеряли землю из виду.

XX. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Что же сказать теперь о той земле, которую я покидал почти с таким же нетерпением, с каким ехал искать ее? Только правду.

Пока Калифорния была известна лишь своими под­линными богатствами, то есть восхитительным клима­том, плодородием земли, богатством растительности и судоходностью рек, она была неизведана и к ней относи­лись с пренебрежением. После захвата Сан-Хуан де Улуа правительство Мексики предлагало ее Франции, но та отказалась. После захвата Мехико правительство Мек­сики отдало Калифорнию за пятнадцать миллионов дол­ларов американцам, которые, впрочем, купили ее исклю­чительно из опасения, что она на глазах у них перейдет в руки англичан. Некоторое время Калифорния остава­лась в их руках такой, какой она была и прежде, то есть уголком земного шара, забытым всеми, за исключением нескольких упрямых монахов, нескольких кочевых индейцев и нескольких отважных переселенцев.

Все знают, как был брошен громкий крик, самый оглу­шительный из всех: «Золото!» Сначала его воспринимали с равнодушным сомнением. Американцы, эти трудолю­бивые освоители целинных земель, уже распознали под­линное богатство этого края, то есть плодородие почвы. Всякий, кто хоть раз посеял и сжал хлеб и мог сопоста­вить посевы и урожай, уже не сомневался в своем успехе. Разве ему нужно было отрывать взгляд от плуга, заслы­шав крик «Золото!»?

Более того: образцы этого золота были показаны. Их привезли с Американского Трезубца; но капитан Фол­сом, тот, кому их показали, пожал плечами и сказал:

— Это слюда.

Между тем двое или трое гонцов в сопровождении дюжины индейцев прибыли из форта Саттер. Им требо­вались инструменты, пригодные для промывки грунта. Их карманы были наполнены золотым песком, и они рассказывали чудеса об этом недавнем открытии, пре­вратившем Сакраменто в новый Пактол.

Несколько горожан последовали за ними с намере­нием поступить на службу к г-ну Саттеру, который нани­мал рабочих. Однако через неделю они вернулись в поис­ках оборудования, чтобы работать уже на себя, и рассказывали о приисках нечто еще более удивительное, чем те, кто появился прежде.

И тогда началось нечто вроде помутнения разума, которое охватило жителей города, портовых рабочих и корабельных матросов.

Вот что писал 29 июля г-н Колтон, алькальд Сономы:

«Старательская лихорадка докатилась и до нас, как, впрочем, это произошло повсюду; уже не найти ни рабо­чих, ни земледельцев, и все поголовно мужчины из нашего города отправились в Сьерра-Неваду, Все заступы, лопаты, кастрюли, глиняные миски, бутылки, склянки, табакерки, кирки, бочонки и даже перегонные кубы при­влечены к делу и покинули город вместе со старате­лями».