Уловка была весьма проста: речь шла о том, чтобы лошадь продолжила свой бег одна, без седока, а сам он остался на дороге; и тогда, чем больше индейцы будут приближаться к лошади, которая увеличит скорость, освободившись от всадника, тем больше они будут уда­ляться от него.

И потому он направил свой бег к небольшой сосновой роще, заранее освободился от шпор и, проезжая под одним из деревьев, ухватился за крепкую ветвь; он повис на ней, а лошадь помчалась дальше. Алуна зацепился ногами за ту же ветвь, за которую он держался руками, и уже через минуту добрался до середины дерева.

Около дюжины дикарей галопом проскакали мимо. Алуна видел и слышал их, но его никто из них не увидел и не услышал.

Когда они удалились и звуки галопа стихли, Алуна спустился с дерева и стал искать место, где можно было бы провести ночь. Через несколько минут он нашел одну из расщелин, столь часто встречающихся в подножии Скалистых гор; она соединялась с пещерой, просторной, но темной, поскольку свет в нее проникал лишь через проход, только что обнаруженный Алуной. Он проскольз­нул в него, словно змея, отыскал в пещере большой камень и прислонил его к входному отверстию, чтобы никому другому, ни человеку, ни зверю, не пришло в голову войти туда следом за ним, потом закутался в пончо и через мгновение, разбитый усталостью, заснул.

Но как ни крепко он спал, особенно первым сном, ему пришлось проснуться, чтобы разобраться с тем, что про­исходило с его нижними конечностями.

По ощущению Алуны, одно или несколько животных с чрезвычайно острыми когтями проделывали с его ногами то, что коты порой проделывают с метлой, зата­чивая о нее свои когти.

Алуна потряс головой, убедился, что он не спит, про­тянул руку и ощутил под ней двух молодых ягуаров вели­чиной с крупного кота; привлеченные, несомненно, запахом свежего мяса, они играли с его ногами, запуская когти туда, где прорези в штанах оставляли открытыми голые ноги.

Ему тотчас стало понятно, что он попал в пещеру, слу­жившую убежищем ягуару и его детенышам, что мать и отец, вероятно, отправились на охоту и не замедлят вер­нуться и, следовательно, ему лучше всего побыстрее отсюда убраться.

Так что он поднял ружье, скатал пончо и приготовился отвалить от входа камень, чтобы поскорее покинуть западню, куда он сам себя загнал, и выйти на открытое место.

Но стоило Алуне взяться руками за камень, как не далее чем в ста шагах послышался рев, давший ему знать, что он опоздал; это возвращалась ягуарица, и другой рев, раздавшийся уже в двадцати шагах, оповестил его, что возвращается она быстро. В ту же минуту он почувство­вал, что зверь толкнул камень, пытаясь войти внутрь.

Детеныши, со своей стороны, ответили на рев матери мяуканьем, полным нетерпения и угрозы.

У Алуны было с собой ружье, но, как мы уже гово­рили, курок ружья был сломан, и, стало быть, оно вышло из строя.

Однако Алуна нашел способ воспользоваться им.

Он оперся спиной о камень, чтобы удержать его на месте, несмотря на усилия ягуарицы, и принялся как можно быстрее заряжать ружье.

Столь простая в обычных обстоятельствах, эта опера­ция усложнялась в его нынешнем положении страшной тревогой.

В двух шагах от него, за камнем, сотрясаемым каждую минуту ее толчками, ревела ягуарица; он чувствовал, как до него доносится ее мощное дыхание, когда она просо­вывала голову в щели, остававшиеся там, где камень неплотно прилегал к стене. Один раз он даже почувство­вал, как когти ягуарицы коснулись его плеча.

Но ничто не могло отвлечь Алуну от важной операции, которую он выполнял.

Зарядив ружье, Алуна стал высекать огонь, чтобы под­жечь кусочек трута. Каждый раз, когда из-под огнива вылетали искры, взгляду охотника открывалась внутрен­ность пещеры, сплошь усеянной костями животных, которых сожрали два ягуара, а среди этих костей видне­лись два детеныша, глядевшие на него и вздрагивавшие при каждой вспышке.

Тем временем их мать продолжала яростно сражаться с камнем, загораживавшим вход.

Но Алуна уже зарядил ружье и уже поджег трут: теперь настала его очередь нападать.

Он повернулся, продолжая изо всех сил удерживать камень весом своего тела, потом просунул ствол кара­бина в ту самую щель, куда ягуарица просовывала голову и лапу.

Увидев, что к ней приблизился незнакомый предмет, который нес ей угрозу, ягуарица схватила его зубами и попыталась перегрызть его, как она это делала с костями.

На эту ее неосторожность и рассчитывал Алуна. Он поднес к запальному устройству кусок зажженного трута, раздался выстрел, и ягуарица проглотила весь заряд — свинец, порох и огонь.

За приглушенным ревом последовал хрип агонии, опо­вестивший Алуну, что он избавился от своего врага. Охотник перевел дух.

Но передышка длилась недолго. Когда он вставал с колен, раздался новый рев, ужаснее прежнего: это на крики своей самки мчался ягуар.

К счастью, ягуар прибежал слишком поздно для того, чтобы действовать с ней заодно, но все же он успел вовремя, чтобы задать Алуне новую задачу.

Впрочем, Алуна так успешно провел первую опера­цию, что у него не было никакого намерения действовать по какому-нибудь иному плану. Так что охотник приго­товился обойтись с ягуаром точно так же, как он обо­шелся с ягуарицей.

Поэтому он снова оперся спиной о камень и начал перезаряжать карабин.

Ягуар на мгновение остановился возле своей мертвой самки, жалобно завыл, а затем, после этого своеобраз­ного надгробного слова, ринулся на камень.

На это Алуна, со своей стороны, ответил ворчанием, которое можно было бы передать следующими словами: «Давай, дружок, давай, сейчас мы обсудим с тобой наши дела!»

И в самом деле, когда карабин был заряжен, Алуна приготовился высечь огонь и вдруг обнаружил, что в ходе несколько поспешных движений, которые ему пришлось проделать, он потерял трут.

Положение стало серьезным: без трута не будет огня, без огня не будет средств защиты. Карабин, из которого нельзя было выстрелить, представлял собой всего лишь полую железную трубку, способную, в крайнем случае, послужить дубиной, но не более того.

Напрасно Алуна вытягивал руки в обе стороны: ему так и не удалось ничего нащупать. Тщетно он пододвигал к себе ногами все, что лежало в пределах их досягаемо­сти: это были лишь камни и кости.

Тем временем камень у входа сотрясался от страшных толчков; в промежутках между ними ягуар шумно дышал; он вытягивал лапу и время от времени касался плеча охотника, на лбу которого начали выступать капли пота.

Нетерпение тому было причиной? Или страх? Алуна, отличавшийся честностью, признался, что причиной тому было и то, и другое.

В конце концов Алуна понял, что все поиски беспо­лезны, и если он сможет найти трут, то лишь при свете дня.

И тогда он придумал другое средство. Мы сказали, что теперь карабин мог служить ему только как дубина, но ошиблись: он мог также служить ему как пика.

Нужно было лишь прочно приладить мексиканский нож Алуны к концу карабина.

Это оказалось нетрудно: охотник в прериях всегда носит с собой ремень, с помощью которого он, если ему приходится ночевать на дереве, привязывает себя либо к ветви, либо к стволу этого дерева.

Алуна крепко-накрепко привязал свой нож к концу ствола карабина, и оружие было готово.

После этого он повернулся и, чтобы заслон, обеспечи­вавший его безопасность, и после этого оставался надеж­ным, подпер камень плечом.

По толчкам, наносимым камню, Алуна понял, что он имеет дело с противником необычайной силы.

Наконец, он дождался благоприятного момента и в ту минуту, когда ягуар бросился на препятствие, пытаясь снести его, выставил вперед свой карабин, как это делает солдат, идущий в штыковую атаку. Ягуар взревел. Что-то хрустнуло; карабин, вырванный из рук хозяина, упал в двух шагах от него, а зверь убежал, издавая вой.

Алуна поднял карабин и осмотрел его. Лезвие ножа было на две трети отломано: сохранился лишь кусок в полтора дюйма, примыкавший к рукоятке; обломок лез­вия остался в ране, нанесенной им ягуару.