Так что кража привела Алуну в дурное расположение духа.

Вор оставил дверь открытой; стало быть, он не цере­монился и рассчитывал вернуться.

Алуна лег в постель, положил рядом с собой топор, служивший ему для плотницких работ, и, оставив на поясе свой мексиканский нож, стал ждать вора.

Однако для Алуны, как и для всех людей, ведущих деятельную жизнь, сон, пусть даже очень короткий, был настоятельной потребностью.

И потому, несмотря на все усилия, какие предприни­мал Алуна, чтобы остаться бодрствовать, он задремал.

Среди ночи он проснулся. Ему показалось, что кто-то беззастенчиво роется в куче маиса и сухие листья шур­шат под нажимом, который никто и не собирался утаи­вать.

Несомненно, вор даже не дал себе труда подойти к кровати и, полагая, что Алуна по-прежнему отсутствует, без всякого опасения копался в маисе.

Это показалось Алуне наглостью, и он крикнул по-испански:

— Кто здесь?

Шум прекратился, но никто не отозвался.

Алуна приподнялся на кровати и, видя, что вор хранит молчание, повторил вопрос, но уже на языке индейцев; однако, заданный и на этом языке, вопрос остался без ответа.

Такое молчание только настораживало: вошедший в хижину человек, кем бы он ни был, несомненно хотел выйти из нее так же, как вошел, то есть оставшись не­узнанным. Казалось даже, что он ступает медленным и приглушенным шагом, словно опасаясь, что его услышат, хотя время от времени дыхание, с которым он явно не мог совладать, выдавало его присутствие.

Алуне даже казалось, что эти шаги, вместо того чтобы направиться к двери, приближаются к кровати.

Вскоре никаких сомнений в этом не осталось: вор намеревался захватить его врасплох и приближался к нише, служившей ему альковом.

Алуна приготовился к схватке.

Поскольку эта схватка явно должна была стать руко­пашной, он взял в левую руку нож, в правую — топор и стал ждать.

Через минуту он скорее почувствовал, чем увидел, что противник находится всего лишь в двух шагах от него.

Он вытянул руку и наткнулся на грубую мохнатую шкуру.

Сомнений не оставалось: вор был медведем.

Алуна живо попятился, но позади него была стена, не позволявшая ему отступать дальше, поэтому поневоле приходилось принимать бой.

Алуна был не из тех, кто идет на попятную; к тому же, как он сам говорил, это было то время, когда он сошел с ума и к любым опасностям относился с безразличием, ибо для него было предпочтительно разом покончить с оставшимися ему годами жизни.

Он поднял топор и со всего размаха и наугад ударил им сверху вниз, не зная, на что натолкнется его оружие, и полагаясь в этом отношении лишь на случай или на Провидение.

Топор натолкнулся на одну из медвежьих лап и глу­боко ее рассек.

После этого удара медведь перестал хранить молчание: он страшно зарычал и, ухватив другой лапой Алуну за бок, притянул его к себе.

Алуна едва успел просунуть руку под лапу зверя и упе­реть рукоятку ножа в свой мексиканский патронташ.

В итоге, чем плотнее медведь притягивал к себе Алуну, тем глубже он всаживал нож в свою грудь.

Тем временем правой рукой Алуна бил по носу зверя оправленной в железо рукояткой своего топора.

Но медведь — животное с толстой шкурой, и ему пона­добилось немалое время, чтобы понять, что, прижимая к себе Алуну, он сам всаживает в себя нож. Алуна уже стал находить, что звериные объятия стали чересчур креп­кими, как вдруг нож, к счастью, проник в жизненно важ­ные органы тела. Медведь взревел от боли и отбросил Алуну в сторону.

Брошенный с силой, о какой он даже сам не мог соста­вить себе представление, Алуна был бы расплющен о стену, если бы по воле случая он не вылетел в открытую дверь и не откатился от нее шагов на десять.

Падая, он не сумел удержать в руке топор, а поскольку нож остался в брюхе у медведя, то Алуна оказался обе­зоружен.

К счастью, под руку ему попался дубовый кол, острый, как рогатина, заготовленный вместе с несколькими дру­гими кольями для того, чтобы поставить изгородь вокруг дома.

Алуна отлетел к этому колу и, вставая на ноги, поднял его с земли, хотя и был несколько оглушен падением. В руках такого сильного человека, как Алуна, этот кол был не менее страшным оружием, чем палица в руках Геракла.

И вскоре ему пришлось этим оружием воспользо­ваться, ибо медведь, рассвирепевший от двух своих ран, с ревом выскочил вслед за ним из хижины. Алуна не цеплялся за жизнь, но и не хотел уходить из нее столь трудным путем, каким угрожал ему этот озлобившийся на него страшный зверь; так что он собрал все свои силы и, поскольку речь явно шла о смертельной схватке, обру­шил на медведя град ударов, способных размозжить кости даже быку.

Однако медведь, проявляя ловкость опытного фехто­вальщика, отражал большую часть наносимых ему уда­ров, все время пытаясь схватить кол и вырвать его из рук Алуны; он сумел бы сделать это и раньше, не будь у него поранена лапа, но в конце концов ему это удалось. Сто­ило зверю схватить кол, как Алуна, не оказывая сопро­тивления, выпустил его; это произошло в то самое мгно­вение, когда медведь уже готов был сильным рывком вырвать его из рук охотника; зверь, ожидавший встре­тить сопротивление, опрокинулся навзничь. Воспользо­вавшись этим падением, Алуна бросился в дом и быстро закрыл за собой дверь, но медведя не устраивало, чтобы противник отделался так дешево: он оказался у двери почти в то самое мгновение, когда Алуна ее закрывал, и оба они, разделенные дверью, сорванной с петельных крюков, покатились в глубь комнаты.

Катясь по полу, Алуна сумел схватить топор, который до этого выпал у него из рук, и, из всего делая щит, точно так же, как он из всего делал оружие, поднял дверь и укрылся за ней. Тотчас же медведь схватил дверь обеими лапами; именно этого и ждал Алуна: он выпустил из рук дверь и ловко нанесенным ударом топора ранил зверя в другую лапу.

Раненный в обе лапы, с ножом, загнанным в грудь по самую рукоятку, медведь понял, что удача отвернулась от него, и стал подумывать об отступлении. Но Алуна точно рассчитал все свои движения и сумел добраться до кара­бина, которым до этого он не мог воспользоваться; почувствовав, наконец, его под рукой, он метнулся к нему, взвел курок и встал перед дверным проемом, по­вернувшись лицом к дому.

В это мгновение между двумя тучами появилась луна, словно придя на помощь Алуне и давая ему возможность как следует прицелиться.

Медведь, казалось, мгновение раздумывал, стоит ли ему выйти из дома, но, наконец, решился и со страшным ревом появился на пороге.

Алуна с ружьем в руках загораживал ему проход.

Медведь был вынужден встать на задние лапы, чтобы по своей привычке драться врукопашную. Алуна только этого и ждал: он отступил на шаг и в упор выстрелил ему в бок, противоположный тому, куда уже вошел нож.

Медведь слегка попятился и тяжело рухнул навзничь. Пуля прошла у него сквозь сердце.

Хотя это был черный медведь, ростом он не отличался от серого медведя и весил восемьсот фунтов.

Однако, если бы Алуна имел дело не с черным медве­дем, а с серым, то все, вероятно, приняло бы совершенно иной оборот, ибо серый медведь использует в схватке зубы и когти, тогда как черный, напротив, никогда их в ход не пускает. Он старается схватить противника попе­рек тела, прижать к себе и раздавить в своих чудовищных объятиях.

Понятно теперь, чем была наша охота на ланей, косу­лей и оленей для человека, привыкшего к страшной охоте, о которой я сейчас рассказал.

Позднее Алуна избежал еще многих других опасно­стей, по сравнению с которыми те, навстречу каким он шел вместе с нами, казались заурядными происшестви­ями. Разумеется, эти опасности оставили след в его сознании, но он говорил о них без страха, готовый без всяких колебаний противостоять им, если ему случится снова с ними столкнуться.

Но далеко не так обстояло дело с теми опасностями, каким Алуна, по его словам, подвергался на реке Коло­радо и в болотах восточной части Техаса, где он потерял двух лошадей, растерзанных аллигаторами и карванами.