Не слишком нарушая законы этимологии, можно усмотреть Сурам в Суриуме и Кутаис в Ките.

Однако, как я уже говорил, некоторые ученые утверж­дают, что Кутаис построен на руинах Эи.

Эя же, как известно, это не что иное как родина Медеи.

Однако Аполлоний Родосский не позволяет нам при­держиваться мнения этих ученых, и позднее станет ясно, с чем это связано.

О походе аргонавтов известно всем; мы и не говорили бы о нем, если бы у нас не было намерения удостове­рить, что именно с этого времени, от своей матери- басни, начинает зарождаться история.

В своем исследовании о греческих колониях Рауль Рошетт ни на мгновение не сомневается, что Ясон дей­ствительно существовал и поход аргонавтов в самом деле состоялся.

Ясон, а точнее говоря, Диомед, наследник трона Иолка, спрятанный своей матерью Алкимедой, чтобы избавить ребенка от преследований со стороны его дяди Пелия, воспитанный Хироном, обученный им врачева­нию и получивший свое имя Ясон от греческого глагола taaSai («лечить»), покидает однажды кентавра и идет вопросить оракула, который дает ему приказ надеть наряд магнесийца, то есть шкуру леопарда, взять два копья и в таком виде явиться ко двору Пелия; Ясон пере­правляется через реку Энипей с помощью Юноны, при­нявшей облик старухи (Юнона переносит его на своих плечах); по дороге он теряет одну из своих сандалий — обстоятельство несущественное для него, но важное для узурпатора, которому этот же оракул посоветовал не доверяться тому, кто придет к его двору обутым только на одну ногу; Ясон требует у Пелия наследство своего отца; Пелий посылает Ясона в Колхиду за Золотым руном, которое перенесли туда по воздуху Фрике и Гелла, — такова легенда.

Ясон строит корабль и с отрядом решительных людей пускается в плавание по Черному морю; он поднимается вверх по Фазису, преследуя торговую цель: вероятно, у него было намерение купить тот золотой песок, который жители Колхиды собирали в Гиппусе и Фазисе, растяги­вая в них бараньи шкуры, задерживавшие самородное золото, — такова правда.

В Колхиде во времена Страбона еще сохранялись все постройки, свидетельствовавшие об этом походе, и мы уже говорили, каким образом предание о нем навсегда сохранилось в памяти народов.

При жизни Страбона равнина Колхиды еще называ­лась Арго, и Аргу, сыну Фрикса, приписывали возведе­ние храма Левкофеи и основание Идеессы.

Однако, по всей вероятности, у аргонавтов была и другая цель, более высокая, хотя и близкая к первой: очистить Черное море от пиратов, орудовавших в его водах.

Именно это наполнило поход Ясона не только при­ключениями, но и благородством, что захватывало вооб­ражение поэтов.

Спустя сорок лет этот первый союз послужил образ­цом тому, что сложился для захвата Трои.

Тацит и Трог Помпей не ограничиваются рассказом о первом путешествии Ясона в Колхиду; они упоминают и о втором, в котором Ясон разделил между своими спод­вижниками захваченные земли и основал колонии не только по берегам Фазиса, но и внутри страны, что пре­восходно соотносится с развалинами, носящими назва­ние замка Ясона, историю которого наш друг Лука так бесхитростно нам рассказал.

Впрочем, те же самые предания существуют на Лем­носе, на берегах Пропонтиды и Геллеспонта; Синоп, как считается, построен прославленным вождем искателей приключений; название «Диоскуриада» явным образом указывает на присутствие Кастора и Поллукса среди аргонавтов. Один из мысов в Анатолии и поныне носит имя Ясона. Наконец, в Иберии, в Армении и даже в стране мидян города, храмы и всякого рода сооружения носили имя Ясона, и если следы их теперь изгладились, то лишь потому, что Парменион, друг, а прежде всего льстец Александра Македонского, опасавшийся, что славу победителя при Гранике, Арбелах и Иссе затмит слава аргонавтов, приказал уничтожить эти постройки, а заодно истребить поклонение Ясону, с давних пор суще­ствовавшее у варваров.

Это предание еще столь живо в краях, по которым мы странствовали, что многие знатные люди, носящие в Мингрелии, Имеретии и Гурии имя Ясон, настаивают на том, что они потомки героя или его сподвижников, и имеют греческий облик, подтверждающий это достослав­ное происхождение.

Более того, взгляните в Парижском музее на статую Фокиона.

На нем плащ.

Так вот, грузинская бурка явно скроена по образцу этого плаща.

А что такое башлык, как не капюшон матросов, бороз­дящих Средиземное и Эгейское моря?

После того как померк этот яркий отблеск, озаривший на время Колхиду, она снова погрузилась во мрак.

Помимо колхов, историки помещают в этой области меланхленов, а также кораксов, или обитателей Вороно­вой горы, апсилов, мисимианцев и разные прочие пле­мена, чьи имена нам почти так же неизвестны.

Но, оставив без внимания все эти непонятные имена народов, а скорее, сами эти непонятные народы, сделаем одно исключение для сваноколхов Птолемея, или соанов Страбона и Плиния.

Как говорят три этих историка, соаны еще во времена аргонавтов обосновались в горах Колхиды, выше города Диоскуриады.

Эти люди были чрезвычайно храбры, но и очень грязны, поэтому греки на своем красочном языке назы­вали их фтирофагами, то есть «поедателями вшей».

Так вот, этот народ сохранился и поныне таким же, каким его описывали Птолемей и Страбон.

Возможно, он стал еще грязнее, и только.

Позднее мы расскажем несколько забавных историй, имеющих к нему отношение.

Женщины всей древней Колхиды прекрасны, я даже намеревался сказать, что они красивее грузинок, но вовремя вспомнил, что Мингрелия, Имеретия и Гурия некогда были частью Грузии.

Но какая здесь нищета, Господи Боже! Какая бед­ность!

Она доходит до того, что, по утверждению многих, добродетель самой добродетельной женщины, происхо­дящей от Медеи, не устоит сегодня при виде золотой монеты.

Сваны, или сванеты, называющие себя «шнау», еще и сегодня самый бедный народ на Кавказе: не имея ничего для продажи, мужчины продают своих жен и детей.

Наряд их не что иное, как куча лохмотьев, обмотанных вокруг поясницы, ног и рук, и при этом все те, кто нам встречался, имеют вид богатых вельмож, которому поза­видовали бы даже князья.

Возвращаясь в Кутаис, мы увидели молодого гурий­ского вельможу, одетого в черкесское платье; его сопро­вождали два нукера, которые носили на макушке очаро­вательную красную шапочку, шитую золотом и имевшую форму пращи.

Мы остановились, глядя, как они проезжают мимо.

Красивому молодому человеку не требовалось объяв­лять о своем звании: у него на лбу было написано, что он князь.

В Петербурге я имел честь познакомиться с последней владетельницей Мингрелии — княгиней Дадиан, лишен­ной русскими престола: было бы нелегко найти более великолепный образец красоты; рядом с ней находились четверо ее детей — все они были один красивее другого и вместе с матерью составляли ансамбль, достойный античности.

Когда я обратил внимание на очаровательную форму шапочки на голове у юного князя Нико, который был бы теперь мингрельским владетелем с собственной матерью в роли регентши, если бы русские не отобрали у него владения, мать сказала ему:

— Ты вполне можешь отдать свою шапочку, Нико, раз у тебя отобрали твою корону.

И юный князь подарил мне свою шапочку, которую я с нежностью храню в память о бедном ребенке, лишен­ном престола.

Мы возвратились в немецкую гостиницу; наши бумаж­ные деньги были разменяны на звонкую монету, счет за проживание выставлен, а лошади приготовлены.

Отметим, кстати, что счет за один ужин и одну ночь, проведенную в гостинице, составил шестьдесят фран­ков.

Мы явно начали возвращаться в цивилизованную страну: воры, изгнанные с больших дорог, сделались трактирщиками.

В тот момент, когда мы навьючивали наших лошадей, возникла огромная трудность.

У меня было с собой два больших сундука.

Никакая лошадь не в силах была бы поднять их оба вместе, но при этом каждый из этих сундуков служил противовесом другому.