Князь Барятинский, рассказав нам один забавный слу­чай из своей жизни, предупредил нас о трудности, с которой мы столкнемся.

Однажды, следуя по той же дороге, что и мы, но в обратном направлении, то есть из Владикавказа в Тиф­лис, он был немного выше Пасанаура остановлен снеж­ной лавиной, преградившей ему путь. Пока расчищали дорогу, чтобы по ней могли проехать его экипажи, князь, потеряв терпение, сошел с саней и в простой офицерской шинели, с тросточкой в руке, отважно пустился в путь, решив идти до тех пор, пока экипажи не догонят его, а если понадобится, то и всю дорогу проделать пешком.

Дорога эта, однако, довольно длинная: ее протяжен­ность, как мы уже говорили, составляет двадцать две вер­сты.

Князь прошагал уже верст двенадцать и начал было оглядываться, надеясь увидеть на дороге свои экипажи, которые никак не появлялись, как вдруг он заметил, что с горной тропы, восседая на низкорослой, но сильной лошади и что-то напевая, на дорогу выехал жизнерадост­ный грузин с красным носом, выдающим славного люби­теля выпить.

Князь с завистью поглядел на человека, а особенно — на его лошадь.

В полную противоположность грузину князь шел пеш­ком, он замерз на заснеженной дороге, и с ним не было, чтобы шептать ему на ухо песенку, того веселого спут­ника, что зовется опьянением.

Мы вынуждены употребить это слово, не сумев подо­брать другого: грузин никогда не бывает пьян.

Грузин выпивает за обедом свои восемь или десять бутылок вина, но это заметно лишь по тому, что он ста­новится еще веселее и общительнее.

Князь Барятинский подарил мне великолепную кулу, принадлежавшую предпоследнему грузинскому царю: она вмещает четыре бутылки. Царь опустошал ее не переводя дыхания.

Грузин, о котором идет рассказ, затруднился бы ска­зать, сколько кул он опорожнил, однако он мог бы под­твердить, что находится в том блаженном состоянии, когда настоящий бражник следует заповеди Евангелия, любя своего ближнего, как самого себя.

А потому, видя своего ближнего прогуливающимся с тросточкой в руке по снегу, он приблизился к нему и начал с того, что произнес обычное грузинское привет­ствие «Гамарджоба», то есть «Да будет с тобой победа».

Князь ответил: «Гагимарджос», то есть «И с тобою тоже».

Но так как князь знал по-грузински только эти два слова, он спросил всадника, не говорит ли тот по-русски.

— Да, немного, — ответил грузин.

И завязался разговор.

Грузин всегда ходит с открытой душой и открытым сердцем, и потому он, ничего не тая, начал рассказывать о себе своему дорожному спутнику.

Это был мелкопоместный дворянин, каких много в Грузии с тех пор, как там исчезла знать; у него была одна лошадь и шесть или восемь десятин земли. Он был при­глашен на свадьбу в горы и возвращался оттуда. Перед отъездом все выпили на посошок, после чего он отпра­вился в путь, чтобы вернуться в Тифлис.

Князь не прерывал его, а затем, когда тот кончил, про­изнес:

— Друг мой, вам следовало бы сделать одно доброе дело.

— Какое? — спросил грузин.

— Вам следовало бы дать мне напрокат свою лошадь. До Ананура остается восемь или десять верст, для вас это пустяки, вы ведь не устали, а для меня, прошедшего пешком уже десять или двенадцать верст, это немало.

— Дать напрокат? Да полноте! — воскликнул грузин. — Вот уступить вам — извольте!

И он спешился, напевая грузинскую песню, смысл которой:

Меж братьев принято друг другу помогать.

— Да нет же, нет, — сказал князь, вынимая из кармана десятирублевую купюру и пытаясь заставить грузина принять ее.

Жестом, исполненным царского величия, грузин отверг купюру и, одной рукой передавая князю поводья, другой поддержал ему стремя.

— Сделайте милость, садитесь, — сказал он.

Князю было известно, что если грузин предлагает что- нибудь, то делает это от чистого сердца, и потому он сел на лошадь и поехал шагом возле спешенного всадника.

— За каким чертом вы это делаете? — спросил его гру­зин.

— Вы же видите, — отвечал князь, — я хочу составить вам компанию.

— Мне не нужно вашей компании, а вот вам нужен хороший очаг и стакан вина. Скачите прямо в Ананур, и через час вы будете на месте.

— А ваша лошадь?

— Вы оставите ее в какой-нибудь конюшне и скажете: эта лошадь принадлежит одному добряку, который усту­пил ее мне и идет вслед за мной. Вот и все.

— Стало быть, вы позволяете?

— А как же! Более того, я вас прошу.

Князь не заставил его повторять эти слова и поскакал так быстро, как это позволяла делать дорога.

И в самом деле, через час он был в Анануре.

Там его ждал обед, там весь гарнизон был на ногах и там, наконец, он обрел все почести, приличествующие его положению.

Князь сел за стол, приказав поджидать грузина и дать его лошади двойную порцию овса.

После этого он пообедал так, как подобает человеку, проделавшему двенадцать верст пешком и десять вер­хом.

Когда князь приступил к десерту, дверь тихо приот­крылась, и он увидел веселое лицо грузина, предшеству­емое носом, который служил ему маяком.

— А, вот и вы, дружище! Садитесь, ешьте и пейте.

Грузин пробормотал что-то и, сев за стол, начал есть и пить.

Он ел целый час и пил два часа, не поднимаясь из-за стола.

Наконец, князь встал.

Грузин поступил так же.

Князь был утомлен и хотел прилечь отдохнуть, но гру­зин, хотя и встав, не трогался с места.

Князь подал гостю руку и пожелал ему доброго вечера.

Грузин дошел до двери, но возле нее остановился.

Определенно, он хотел что-то сказать князю, но не мог на это решиться.

Князь подошел к нему.

— Ну же, говорите откровенно, — спросил он его, — вы хотите мне что-то сказать?

— Да, ваше сиятельство, я хотел сказать, что, когда мы встретились, я принял вас за бедного русского офицера, равного мне, и отказался от десяти рублей, которые вы мне предлагали; но теперь, когда выяснилось, что вы князь, вельможа и богаты, как падишах, мне кажется, что дело обстоит совсем иначе и я могу получить от вас то, что вы хотели мне дать.

Князь счел требование справедливым, однако вместо десяти рублей он дал грузину двадцать.

Мы рассказали эту забавную историю потому, что она представляется нам очаровательной в своей простоте и превосходно рисующей нравы этой страны.

Говоря выше о дороге от Тифлиса до Владикавказа и vice versa^[12], пересекающей Кавказ во всю его ширину, я повторил распространенную поговорку:

«Если собрать деньги, издержанные на дорогу от Тиф­лиса до Владикавказа, то можно было бы вымостить всю эту дорогу рублями».

Именно в Пасанауре начинается та новая дорога, какая должна идти напрямую из Пасанаура к Казбеку, оставляя в стороне Кайшаур и Коби, то есть две почтовые стан­ции, на которые, а точнее говоря, между которыми обру­шиваются снежные лавины. Трудно сказать, сколько лет строится эта дорога, протянувшаяся на сегодня на пят­надцать или восемнадцать верст, но, вероятно, она полностью разрушится с одного конца, когда будет завершен другой.

Если когда-нибудь строительство этой дороги завер­шится, она окажется широкой, ровной и удобной; она будет виться среди гор, не пугающих своей высотой и не имеющих крутых склонов, и на ней, следовательно, почти не придется опасаться снежных лавин и камнепа­дов.

Небольшую долину, вдоль которой идет эта новая дорога, в пяти-шести верстах от Казбека внезапно пре­граждает высокий холм, не позволяющий его обогнуть; через него дорога пройдет зигзагами, как на горе Ахсу; это не сократит путь, а лишь сделает его более удоб­ным.

Ночью нам стали известны новости о дороге: в горах три дня шел снег, и нас уверяли, что высота снежного покрова там должна быть, по крайней мере, футов в пять или шесть. Продолжать путь в тарантасе было уже невоз­можно, но вряд ли его можно было проделать и на санях.

Мы поменяли наш тарантас на сани, в которые впрягли пять лошадей; нас предупредили, что, по всей вероятно­сти, в Квишете нам придется заменить этих лошадей волами.