С тех пор как Тифлис стал принадлежать русским и тем самым оказался защищен от вторжений персов и турок, особенно много сделали для него три человека, сменявших друг друга: это генерал Ермолов, граф Ворон­цов и князь Барятинский.

Генерал Ермолов в настоящее время является старей­шим из русских генералов. Ему восемьдесят лет: он один из героев битвы у Москвы-реки.

Он отнял у нас Главный редут, который мы затем отняли у него. Подобно Конде, бросившему свой жезл командующего в испанские ряды, он швырнул во фран­цузские ряды горсть Георгиевских крестов, которые подобрали там солдаты, бросившиеся вслед за ним в атаку.

В одном из своих кавказских романов Марлинский набросал портрет этого выдающегося человека; это о Ермолове он говорит:

Беги, чеченец, — блещет меч

Карателя Кубани;

Его дыханье — град картечь,

Глагол — перуны брани!

Окрест угрюмого чела

Толпятся роки боя ...

Взглянул — и гибель протекла

За манием героя!

Эти стихи превосходно рисуют то воздействие, какое оказывал Ермолов на горцев. Высокий, атлетически сло­женный, сильный, как житель Севера, проворный и лов­кий, как житель Юга, он на глазах у горцев одним уда­ром шашки сносил голову буйволу, в несколько минут усмирял необъезженного коня и попадал пулей в рубль, подброшенный вверх; этого было достаточно, чтобы про­извести глубокое впечатление на эти первобытные натуры.

Ермолов олицетворял собою на Кавказе террор, но это происходило в то время, когда террор мог быть благо­творным, ибо священная война еще не сплавила тогда воедино все горские племена.

Ермолов был самой влиятельной личностью, о какой сохранят память на Кавказе.

Вследствие ошибки, совершенной им в начале войны с Портой, он лишился своей должности: вместо того чтобы самому встать во главе отряда, которому предсто­яло двинуться к границе, он предоставил командование им генералу Паскевичу и тем заложил первый камень в фундамент его успехов.

Сам же Ермолов, которого непонятно по какой при­чине охватила слабость, прежде неведомая этому муже­ственному человеку, остался в Тифлисе, пребывая в нере­шительности и сомнениях.

Вот занятный рассказик, дающий представление о проницательности азиатцев.

Один из мелких султанов покорных татарских провин­ций явился однажды к Ермолову; генерал принял его чрезвычайно любезно, даже слишком любезно, и жестом пригласил сесть рядом с ним.

Султан сел и тотчас же принялся успокаивать главно­командующего насчет возможного развития войны.

Ермолов, словно лев, ужаленный пчелой, поднял голову.

— А почему ты думаешь, — спросил он султана, — что я неспокоен?

— О! — отвечал султан. — Если бы ты был спокоен, то никогда не позволил бы мне сидеть в твоем присут­ствии.

Ермолов еще жив. Я видел его портрет у князя Баря­тинского. Длинные густые белые волосы придают ему вид старого льва. Он состоит в оппозиции, цепляется за свою популярность и не может расстаться с сожалени­ями, что его великолепная карьера прервалась на пол­пути.

Ведь когда император Александр скончался и на пре­стол взошел император Николай, все переменилось.

Среди важнейших качеств императора Николая, чрез­мерно превозносимых прежде и чрезмерно оспариваемых ныне, была склонность к деспотизму, которую он желал проявлять любой ценой: всей Европе пришлось в тече­ние тридцати лет покоряться его прихотям, и одна из ошибок царствования Луи Филиппа, заслуживающих самого большого осуждения, состояла в том, что он позволил себе устрашиться этого ложного могущества.

Самое любопытное, что российскому самодержцу при­писывали честолюбивые планы, которых у него никогда не было, и вся его непреклонность имела лишь одну цель — удовлетворить собственную своенравную спесь. Любое сопротивление его власти было в глазах Николая непростительным преступлением. И потому при импера­торе Николае горцы уже не считались врагами: они были для него мятежниками.

Как только он взошел на престол, с горцами было запрещено вступать в любые переговоры; им надлежало безоговорочно покоряться, и их благополучие должно было стать следствием их покорности, раз уж они стано­вились подданными императора Николая.

При всем том, многие покорились, но не обрели бла­гополучия.

Совсем напротив: невежественные и грубые чинов­ники, наглые взяточники сделали русское господство ненавистным для горцев. Отсюда измены Хаджи-Мурада, Даниял-бека и многих других; отсюда восстания Боль­шой и Малой Чечни и Аварии — целой области Даге­стана. Если народ однажды добровольно покорился, а затем восстал, значит обвинять в этом следует лишь управление, на которое он согласился и бремя которого его задушило.

Огромное несчастье России на Кавказе состоит в том, что у нее никогда не было там общей установки, ведущей к единой цели. Каждый новый наместник прибывает с новым планом, которому он следует все то время, пока остается наместником, при условии, конечно, что его не охватит вдруг причуда изменить свои замыслы. Так что в действительности на Кавказе в воззрениях царит такой же беспорядок, как и в природе.

Паскевич сменил Ермолова, но он властвовал здесь недолго, и его самого сменил генерал Розен.

Генерал Розен был, бесспорно, лучшим правителем Кавказа. У него был удивительно верный взгляд на все происходящее, и следы его заботливости видны во всем, что было начато истинно мудрого для усмирения края.

Надо изложить всю историю Кавказа, а точнее сказать, историю правителей Кавказа, от князя Цицианова до князя Барятинского, чтобы дать объяснение той губи­тельной войны, какую Россия безрезультатно ведет на протяжении шестидесяти лет.

В Закавказье жило тринадцать христианских народов, составлявших меньшую часть населения. Армяне играли здесь роль евреев. Остальная часть края разделялась на татарские ханства: Гянджу (Елисаветполь), Шеки (Нуху), Карабах, Шемаху и Баку. У самых ворот Тифлиса нахо­дились мелкие владения, такие, как Ворчала и Шамша- дил, тоже татарские, сохранившие, наряду с кочевой жизнью, разбойничьи привычки, которые нетерпимы для цивилизованного правительства.

Все Закавказье состоит из равнин и гор. Обширные долины Куры, Аракса и Алазани обладают плодородней­шей почвой для разведения винограда, тутовых деревьев, марены и всякого рода зерновых культур. Здесь могли бы существовать крупные хозяйства; промышленность же, создавая благосостояние, порождает цивилизацию, а вслед за цивилизацией приходит мир.

Составить программу было легко, но следовать ей ока­залось трудно.

Легче убивать людей, чем просвещать их.

Чтобы убивать, надо иметь только порох и свинец; чтобы просвещать, нужна определенная социальная философия, доступная не всем правительствам.

Захват равнины был совершен за короткое время, но равнина вовсе не заключила мир с завоевателями, а просто-напросто приняла иго. Покорившись внешне, она на самом деле осталась враждебной. Права и условия собственности не были определены там законами.

Бессильная на равнине, ненависть, отступая, нашла неприступное убежище в горах; тайна сопротивления гор кроется в притеснении равнины: война горцев — всего лишь отголосок вздохов и ропота жителей равнины.

Найдите средство соединить материальные интересы мусульманского народа с христианским правлением, сде­лайте так, чтобы равнина радовалась покою и страши­лась утратить его, и горцы сами сойдут со своих вершин, чтобы принести покорность.

Вот этим способом и начал действовать генерал Розен.

К несчастью, императору Николаю пришла в голову роковая мысль совершить путешествие на Кавказ.

Он прибыл туда в скверную погоду, был постоянно болен и пребывал в дурном расположении духа.

Во время смотра войск он жестоко оскорбил генерала Розена, грубо сорвав с князя Дадиана, его зятя, флигель- адъютантские аксельбанты.

Местные жители ожидали появления ослепительного солнца, распространяющего вокруг себя жизнь, свет и тепло, а увидели всего лишь угрюмого капрала.