В военное время солдату полагается съедать ежедневно капустную похлебку, или щи, и кусок говядины весом в полтора фунта.

Эти щи готовятся впрок, как наши консервы.

И вот одному дельцу пришла в голову мысль заменить при изготовлении щей мясо коровы или вола, состав­ляющее самую питательную часть солдатской похлебки, вороньим мясом.

Надо сказать, что ворон в России имеется в избытке: они летают здесь тысячами, миллионами, миллиардами и превратились чуть ли не в домашних птиц, как голуби, мясо которых в России не едят. Вороны стаями бродят на улицах, нападают на детей, которые в это время едят, и выхватывают у них из рук хлеб. В некоторых уездах Малороссии от ворон получают пользу, заставляя их высиживать куриные яйца, которые подкладывают им в гнезда вместо их собственных яиц.

В противоположность голубю, считающемуся здесь священной птицей, ворону русский народ считает пога­ной тварью.

Однако любой охотник знает, что из вороньего мяса можно приготовить превосходный суп. Так что щи из вороны, вполне вероятно, были лучше, чем щ и из коровы или вола.

Однако кто-то случайно проговорился, правда о повседневной похлебке стала известна, и солдаты, вме­сто того чтобы съедать свои щи, в течение всей кампа­нии выливали их.

Что же касается полутора фунтов мяса, причитающихся солдату ежедневно во время военных действий, то вот что рассказал мне об этом один молодой офицер, уча­ствовавший в Крымской войне.

При той ежедневной норме питания, какую мы только что назвали, одним волом можно накормить от четырех­сот до пятисот человек.

В Калужской губернии капитан купил вола.

Вола этого вели вслед за ротой.

Увидев его, полковник поинтересовался:

— Что это за вол?

— Этот вол предназначен послужить сегодня пропита­нием моим солдатам, — ответил капитан.

Вол шел так от Калужской губернии до Херсонской, то есть два с половиной месяца.

Вы, возможно, думаете, что по прибытии в Херсон солдаты съели, наконец, своего вола.

Ничего подобного: капитан его продал, а поскольку вол, в отличие от солдат, чрезвычайно хорошо питался по дороге, то капитан немало на этом заработал.

Впереди каждой роты, примерно в двух-трех переходах от нее, идет офицер, которому полковник выдает деньги на покупку дров и муки и выпечку хлеба.

Этого офицера именуют хлебопеком. Как-то раз моему молодому офицеру было по большой милости поручено всего один день исполнять эту обязанность, и он сумел безгрешно — такое выражение используют в России, когда хотят сказать о более или менее честном барыше, — заработать за этот день сто рублей, то есть четыреста франков.

Правительство закупает в Сибири большое количество сливочного масла; это масло, предназначенное для Кав­казской армии, стоит до шестидесяти франков за сорок фунтов. Выходя из рук сибирского продавца, оно обла­дает превосходными вкусовыми качествами; поставщику это прекрасно известно, поскольку он распродает его в розницу в Таганроге и заменяет самым дряным маслом, какое ему удается отыскать.

Так вот, это масло, каким бы дряным оно ни было, в свою очередь продается, и даже оно не доходит до сол­дата.

Посудите же, как рады и веселы должны быть солдаты в тех полках, которые имеют счастье находиться под командованием таких людей, как князь Дондуков- Корсаков и граф Ностиц.

В ту ночь я спал в постели: такого со мной не случа­лось уже около двух месяцев.

XVIII ПЕСЧАНАЯ ГОРА

На следующее утро нам предстояло расстаться с нашими превосходными хозяевами и тем самым в очередной раз испытать огорчение. Я не могу не повторять снова и снова: гостеприимство в России отличается какой-то особой прелестью и непринужденностью, которых не встретишь ни у какого другого народа.

Муане увозил с собой пять или шесть фотографий, а я — прижизненный портрет Хаджи-Мурада. Мне было известно, что в Тифлисе я найду зарисовку его отруб­ленной головы.

Кроме того, двое наших полковников подарили мне на память о нижегородских драгунах и от их имени лоскут знамени, отбитого ими у любимого наиба Шамиля.

Более того, мы отправились в путь на казенных лоша­дях, так как почтовое сообщение было устроено лишь до Кумтер-Кале, находящегося примерно в сорока верстах от Чир-Юрта.

Нам выделили конвой из двадцати пяти человек, но они стоили пятидесяти: это были линейные казаки.

Наши кони мчались как ветер. Час спустя мы уже были в какой-то крепости.

Татары, входившие в эту крепость, оставляли свое ору­жие у ворот.

В крепости царило волнение, затронувшее как ее насе­ление, так и ее солдат. Все находившиеся в ней линей­ные казаки приготовились выступить в поход: лазутчики, прибывшие утром, сообщили, что около шестидесяти лезгин — а мы находились как раз на границе Чечни и Лезгистана — выступили из Буртуная с намерением совершить набег.

В какую сторону направились грабители, никто не знал, но было точно известно, что они уже спустились с гор.

Нам предоставили шесть донских казаков; со своими длинными пиками, не выдерживавшими никакого срав­нения с легкими ружьями линейных казаков, эти бедо­лаги имели самый жалкий вид.

Мы снова осмотрели свое оружие, оказавшееся в пол­ном порядке, и тронулись в путь.

Наши лошади, отдохнувшие на конюшне у Али- Султана и досыта накормленные там овсом, во весь опор мчались по протяженной равнине, тянувшейся вдоль подножия гор. Без сомнения, их бег был слишком быстр для лошадей сопровождавших нас казаков, ибо одна из них вскоре осталась позади, потом ее примеру последо­вали две другие, а затем, наконец, последние три в свою очередь отстали от нас, и с какой-то возвышенности мы увидели, как эти лошади, собравшись с силами, чтобы вернуться в конюшню, развернулись и вскачь понеслись по направлению к крепости.

Таким образом силы, которыми мы теперь распола­гали, свелись к нашим собственным; однако нам было известно, что место смены лошадей и казачий пост мы найдем в селении Кумтер-Кале.

Нам было известно также, что, помимо этих лошадей и этих казаков, мы повстречаем на своем пути, по пра­вую руку от себя, одно любопытнейшее чудо природы.

Дело в том, что на этой равнине, где нет ни песчинки, высится песчаная гора высотой в шестьсот—семьсот метров.

Вскоре мы начали различать ее золотисто-желтую вер­шину, выделявшуюся на сероватом фоне окружающего пейзажа.

По мере того как мы приближались к ней, она будто поднималась из земли, тогда как земля, со своей сто­роны, словно опускалась; гора росла на наших глазах, простираясь как небольшая гряда, служащая отрогом последних склонов Кавказа, примерно на две версты.

Она имеет три или четыре вершины; одна из них выше остальных: это та самая, которая, возможно, имеет в высоту шестьсот—семьсот метров. Впрочем, нужно нахо­диться возле нее, чтобы составить себе представление о ее высоте. Пока эта гора не заслоняет собой Кавказ, она кажется пригорком.

Я вышел из тарантаса, чтобы подойти к ней поближе и рассмотреть песок; песок оказался самым мелким и самым красивым из всех, какие позволено было бы насы­пать в чернильный прибор, стоящий на письменном столе какого-нибудь столоначальника.

Песок этот подвижен; после каждой бури гора меняет форму, но, как бы ни сильна была буря, она не может разметать песок по равнине, и вершина горы сохраняет свою обычную высоту.

Татары, неспособные понять это чудо природы и незнакомые с вулканическими теориями Эли де Бомона, сочли, что гораздо проще сочинить предание, чем оты­скивать подлинную причину явления: у них, как и у нас, поэт опережает ученого.

Вот что они рассказывают.

Два брата влюбились в одну и ту же княжну; княжна жила в замке, построенном посреди озера; однако, поскольку ей наскучило, что из ее дома можно выбраться только на лодке, а у нее была страсть к верховой езде и соколиной охоте, она объявила, что ее супругом станет тот из братьев, кто превратит озеро в твердую землю.

У каждого из братьев были свои собственные сообра­жения по поводу того, как это можно сделать, но их планы, хотя и отличаясь друг от друга, вели к одной цели.