— Я могу предложить вам кое-что получше, — сказал он. — У меня на службе состоит молодой француз, причем он, насколько мне известно, сын одного из ваших друзей.
Найти в Астрахани сына одного из моих друзей, да еще в то время, когда я попросил предоставить мне провожатого, — это уже было из разряда чудесного!
— И как же его зовут? — спросил я.
— Курно, — ответил г-н Струве.
— О Боже, это правда! — воскликнул я, хлопая в ладоши. — Я знал его отца, и хорошо знал!
Одно слово, одно имя отбросило меня на тридцать лет назад, в мое прошлое; в то время, приехав в Париж и, благодаря знакомству с г-ном Арно и его сыновьями, попав в круги тех, кто жил памятью об Империи, я был принят у г-жи Мешен, г-жи Реньо де Сен-Жан д'Анжели и г-жи Гамелен.
Во всех этих домах мало танцевали, зато много играли.
Я не играл по двум причинам: во-первых, у меня не было денег, а во-вторых, я не любил играть.
Но я познакомился с другом моих друзей, который был на десять лет старше меня и занимался в то время тем, что растрачивал свое небольшое состояние самым веселым и самым быстрым способом, какой был ему доступен.
Когда его состояние было растрачено, он исчез.
Никто, наверное, не тревожился о нем, кроме меня; я знал, что он уехал в Россию, стал учителем и женился.
Вот и все, что мне было о нем известно.
Этот человек был Курно.
То, что у него есть сын, было для меня новостью, и, следовательно, я ничего не знал об этом молодом человеке.
Но, по мере того как я занимался своим трудом и мое имя приобретало все более широкую известность, а моя репутация росла, молодой Курно то и дело слышал от своего отца: "Дюма? Я его хорошо знал".
Молодой человек удержал в памяти это высказывание, и, когда в Астрахань пришло известие, что я приеду в город и проведу здесь несколько дней, он, вполне естественно, сказал г-ну Струве: "Мой отец хорошо знал Дюма".
Вот потому г-ну Струве и пришла в голову блестящая мысль сделать Курно моим провожатым.
Господин Струве послал за Курно, предоставил ему недельный отпуск и прикомандировал в качестве адъютанта к моей особе.
Должен сказать, что наш молодой соотечественник воспринял эти новые обязанности с большой радостью.
Великое процветание Астрахани восходит к легендарным временам, то есть к эпохе, когда она являлась частью знаменитой империи Кыпчак, почти столь же бесследно затерянной в глубине прошедших веков, как и знаменитая империя Катай.
Разве хан Батый и Марко Поло не были современниками?
Татары назвали город Астраханью, или Звездой Пустыни, и она была одним из самых богатых поселений Золотой Орды.
В 1554 году Иван Грозный захватил ханство, прилегавшее к Каспийскому морю, и стал именовать себя царем Казанским и Астраханским.
Сейчас Астрахань уже не столица, а главный город губернии.
Астраханская губерния, имеющая площадь около двухсот тысяч квадратных верст, то есть почти пятьдесят тысяч квадратных льё, что на треть больше, чем Франция, насчитывает всего двести восемьдесят пять тысяч жителей, из которых двести тысяч — кочевники. Это менее четырех человек на одно льё. На Астрахань из этого числа приходится сорок пять тысяч душ.
Фон здесь русский, а узор армянский, персидский, татарский и калмыцкий.
Татары, которых здесь пять тысяч, занимаются главным образом скотоводством: именно они поставляют прекрасных баранов с богатейшим мехом всевозможных цветов, но в особенности белым, серым и черным, известным у нас под названием "астракан" как подбивка для шуб. Они выращивают также породу овец с необыкновенными хвостами, которые, по словам многих путешественников, животные тащат за собой на особых тележках, не имея сил передвигаться с ними самостоятельно.
Мы таких тележек не видели, но видели баранов с подобными хвостами.
Нам даже довелось отведать на озере Бестужев-Богдо такой хвост, весивший, наверное, десять — двенадцать фунтов, и, хотя он полностью (за исключением кости) состоял из жира, это было одно из самых изысканных и самых вкусных блюд, какие я когда-либо пробовал.
Когда-то в Астрахани жило некоторое количество индийцев, но они исчезли, оставив вследствие связей с калмыцкими женщинами племя метисов, очень деятельное, очень трудолюбивое и, скажу больше, очень красивое внешне, ибо оно утратило раскосые глаза матерей и смуглую кожу отцов.
Этих метисов — носильщиков, возчиков, разносчиков, матросов — можно увидеть повсюду: в порту, на набережных, на улицах; на голове у них белый колпак, напоминающий колпак балаганного пьеро, и на первый взгляд их можно принять за испанских погонщиков мулов.
Армяне в Астрахани сохранили свой изначальный тип в той же чистоте, в какой евреи сохранили свой во всех странах мира; армянские женщины, которые покидают дома только по вечерам, ходят завернувшись в длинные белые покрывала и потому в сумерках похожи на привидения. Эти покрывала, с превосходно уложенными складками, выгодно обрисовывают формы, при близком рассмотрении напоминающие изящные линии греческих статуй. Сходство с античными шедеврами усиливается еще более, когда, проявляя кокетство, эти живые привидения позволяют увидеть их лица, чистые и нежные, соединяющие в себе греческую и азиатскую красоту.
Такая роскошь, как мостовые, астраханцам совершенно неизвестна. Зной делает улицы города пыльной пустыней, дождь превращает их в озера грязи; в жаркие летние месяцы улицы совершенно безлюдны с десяти утра до четырех дня.
Между четырьмя и пятью часами из домов, как пчелы из ульев, высыпают люди, магазины открываются, улицы наводняются народом, на порогах домов толпятся зеваки, в окна высовываются головы, с любопытством разглядывающие прохожих — образцы всех азиатских и европейских рас, вавилонское смешение всех языков.
Нас все страшно пугали астраханскими комарами, но, к счастью, мы приехали в то время, когда эти жуткие насекомые, тучами затмевающие небо в августе и сентябре, уже исчезли.
Воды в Астрахани мало, и она неважная: вода в Волге горьковато-соленая, потому что она смешивается с водой Каспийского моря или, что еще вероятнее, вследствие того, что от Саратова до Лебяжинской река омывает соляные пласты. Русские власти возымели мысль вырыть там артезианский колодец, но бур, опустившись на глубину в сто тридцать метров, дал выход не воде, которая должна была бы забить фонтаном, а природному газу.
Это происшествие использовали для освещения города: с наступлением вечера газ зажигали, и он горел до рассвета, отбрасывая яркий свет. Фонтан стал фонарем.
Нам очень хвалили астраханские арбузы; их там такое количество, что, хотя они и превосходны на вкус, никто их не ест. Тщетно просили мы дать нам их попробовать: нам все время отказывали в этой еде, считая, что она нас недостойна. Чтобы все же отведать арбузы, мы были вынуждены купить их сами. Нам продали за четыре су арбуз весом в семь или восемь фунтов и, поскольку мы были иностранцы, нас еще обманули, назначив двойную цену.
Как-то раз я купил два арбуза за восемь копеек и, так как у меня не было мелочи, дал продавцу рублевую купюру; но бумажные деньги, обесцененные уже и в центре России, настолько ничего не стоят на ее границах, что продавец предпочел подарить мне эти два арбуза, лишь бы не возвращать при расчете излишек в три франка двенадцать су.
Правда, за херсонские и крымские арбузы платят очень дорого, хотя, на мой вкус, они ничуть не лучше астраханских.
Остальные фрукты, за исключением винограда, о котором я уже говорил, здесь посредственные, но, тем не менее, старинная пословица астраханские фрукты очень хвалит. Возможно, и в самом деле, во времена татар, знающих толк в искусстве ирригации, астраханские фрукты заслуживали славы, которая пережила их качество. Однако московское владычество — это нечто вроде пневматической машины, под колпаком которой из-за отсутствия воздуха ничто не может достигнуть зрелости. Хвалят ведь и фрукты Севильи, Кордовы и Альгамбры, но все это было во времена господства там арабов. Единственные съедобные фрукты в сегодняшней Испании — это те, что растут там сами по себе: апельсины и гранаты.
