— Это правда, на этот счет мне жаловаться не приходится, да и потом иногда случай благоприятствует.

— Ну, и как же вам помогает случай?

— Ну вот, например, однажды довелось мне найти в речке, протекающей возле деревни, где была моя канцелярия, новорожденного младенца. Что бы за этим ни стояло, несчастный случай или детоубийство, налицо был труп. Другой человек, менее дальновидный, стал бы искать виновную и требовать с нее мзду, угрожая выдать ее правосудию; не говоря уж о том, что мать чаще всего бросает ребенка в воду потому, что ей нечем его кормить, да и даже если она богата, денег с нее получишь немного.

— А как поступили вы?

— Очень просто. Поднявшись по течению реки, я отнес ребенка в верхнюю часть деревни, что дало мне право обыскивать все избы. Я точно засвидетельствовал место, где ребенок был найден, и объявил, что, дабы найти виновную, буду ходить по всем избам, от первой до последней, и осматривать груди всех женщин. Та, у которой обнаружится молоко и которая не сможет показать мне живого ребенка или доказать, что он умер естественной смертью, и будет виновной. Вы знаете, а может быть, и не знаете, какое отвращение вызывает у наших женщин подобный осмотр: в итоге каждая заплатила, лишь бы я ее не осматривал, и на этом деле мне удалось выручить тысячу рублей серебром. Затем я велел похоронить ребенка, и больше о нем не было речи… Послушайте, разве это не лучше, чем выдать бедную женщину правосудию, чтобы она умерла под ударами кнута или была отправлена на каторгу? Ведь наказание матери не вернуло бы жизнь ребенку, разве не так?

— Разумеется.

— Что ж, стало быть, то, как я действовал, было по сердцу Богу.

— У меня нет сомнений, — сказал я, — что Бог был вам признателен за это. Но с таким воображением, как ваше, вы, наверное, придумывали что-нибудь еще?

— Да, прошлой зимой, например, мне пришла в голову одна мысль.

— Какая?

— При тридцатидвухградусном морозе я собрал крестьян и сказал им:

«Братцы, вы знаете, что император пьет только шампанское, которое он выписывает из Франции. Видать, шампанское вкусно только ледяное, поэтому он требует, чтобы ему присылали лед со всех концов империи. Мы поедем колоть лед на Волгу, а потом все, у кого есть телега и лошади, повезут этот лед в Санкт-Петербург. Но, чтобы все было по справедливости, одни будут колоть лед, а другие его повезут. Только, братцы, нужно торопиться, а то не дай Бог начнется оттепель».

Как вы понимаете, никто не хотел ни колоть лед, ни везти его в Санкт-Петербург. Но я торопил, настаивал, угрожал. Однажды я собрал крестьян и сказал им:

«Друзья мои, мне пришла в голову одна мысль, которую вы все одобрите».

Воцарилось молчание, свидетельствовавшее о том, что каждый настроился меня слушать.

«Императору требуется лед, — продолжал я, — но лед — это не то, что вино, которое хорошо в одной области и никуда не годится в другой. Лед, он и есть лед, и, взят он с Волги или в другом месте, его качество от этого ничуть не меняется».

Все единодушно согласились с моими словами. Я продолжал:

«Так вот, вместо того чтобы колоть лед у нас на Волге, я велю колоть его на Ладожском озере: это ближе к

Санкт-Петербургу, лед будет доставлен скорее, и, следственно, доставка его обойдется дешевле».

«Правильно! — в один голос закричали крестьяне. — Да здравствует наш становой!»

«Сказать „Да здравствует наш становой!“, ребята, легко; но, чтобы колоть лед, мне придется взять работников; чтобы отвезти его в Санкт-Петербург, мне придется нанять телеги и ломовых извозчиков; так что все это обойдется не меньше, чем в две тысячи рублей».

Крестьяне, которые начали понимать, к чему я веду, испустили крик ужаса.

«Самое меньшее, в тысячу пятьсот, если как следует поторговаться. Даю вам три дня на размышления. Не забудьте, впереди оттепель!»

Через три дня староста принес мне тысячу пятьсот рублей.

— Ловко придумано, — сказал я.

— Время от времени, — продолжал исправник, — я тоже оказываю им услуги. Как-то раз один крестьянин из Савкина поджег свою деревню. Вам ведь известно, почтеннейший, что тут если загорится один дом, то сгорает вся деревня.

— А почему этот крестьянин поджег свою деревню?

— О! Кто знает? Бывает, что какой-нибудь мужик вообразит, будто он обижен своим помещиком, потому что тот позарился на его сестру, или велел высечь жену, или отдал сына в рекруты; и тогда, чтобы отомстить, он поджигает деревню, а сам становится бродягой. И вот, стало быть, один крестьянин поджег деревню Савкино; сгорело все, подчистую. Староста, действуя от имени крестьян, пишет помещику и спрашивает разрешения рубить деревья в его лесах. Помещик дает разрешение, но указывает для рубки лес, находящийся в восьми верстах, тогда как есть другой, у самой деревни. И что же делают мои хитрецы? Вместо того чтобы рубить нужные им сосны в лесу, указанном помещиком, они рубят их в том, который ближе к деревне… В один прекрасный день, когда дома уже были отстроены — общим числом около двухсот, — прошел слух, что помещик прознал об этом и посылает своего управляющего проверить, так ли все обстоит на самом деле. Как вы понимаете, лес изрядно поредел — на каждый из двухсот домов пошло от шестидесяти до семидесяти сосен. Речь шла о двухстах ударах розгами каждому, а для некоторых, может быть, и о Сибири. И к кому же они обращаются? Ко мне, зная, что я человек находчивый.

«Сколько у вас времени, голубчики?» — спрашиваю я.

«Месяц», — отвечают они.

«Месяц? В таком случае вы спасены».

Тут мои негодяи запрыгали от радости.

«Да, — добавил я, — но вы ведь знаете поговорку, что хорошему совету цены нет».

Мои молодцы продолжали слушать, но прыгать перестали.

«Он будет стоить вам по десять рублей серебром с каждого: это даром».

Они стали во весь голос возражать.

«Черт побери, — сказал я, — дело ваше: не хотите, так и не соглашайтесь. Однако подумайте: у вас всего месяц. Через три дня будет слишком поздно».

На следующий день они снова приходят и предлагают по пять рублей.

«Десять рублей, и ни копейки меньше».

На второй день они возвращаются и предлагают по восемь рублей.

«По десять рублей, голубчики! По десять рублей!»

На третий день они приходят, готовые отдать по десять рублей каждый.

«А вы ручаетесь, — говорят они, — что нам ничего не будет?»

«Ручаюсь, что никто даже не заметит отсутствия хотя бы одного дерева».

«А вы скажете, что нам делать, прежде чем получите от нас деньги?»

Следует вам сказать, что русские крестьяне чертовски недоверчивы. И это неудивительно: их ведь так часто обворовывают.

«Охотно, — отвечаю им я. — Итак, мы договорились: по десять рублей с избы, если я вызволю вас из беды».

«Договорились».

«Так вот, у нас сейчас ноябрь. Глубина снежного покрова — четыре фута. Санный путь установился. Пусть каждая семья срубит в дальнем лесу столько сосен, сколько у нее пошло на постройку, привезет их в ближний лес и воткнет в снег. Они, правда, упадут во время оттепели, но оттепель начнется только в мае, так что, когда управляющий приедет, он никакого обмана не заметит».

«Это хороший совет, — сказал самый старый крестьянин, — ей-Богу, хороший».

«Ну, так давайте по десять рублей с избы».

Никто не торопился доставать деньги.

«Послушайте, — промолвил тот же старик, — а может, достаточно будет по пять рублей?»

«Договорились же по десять; десять рублей и никак иначе».

«А теперь, когда мы получили ваш совет, что будет, если мы не дадим вам ничего?.. Я это просто так спрашиваю, из любопытства, вы же понимаете».

«Если вы мне ничего не дадите, мошенники, то вот что я сделаю: когда управляющий приедет, я подойду с ним к первой попавшейся сосне и скажу ему…»

«Я же пошутил, — произнес крестьянин, — вот вам десять рублей, господин становой, и покорно благодарю».

Каждый дал мне по десять рублей. Спустя три недели сосны в ближнем лесу стояли так же густо, как прежде. Управляющий приехал; ему показали сосны, стоявшие на своих местах, и вырубку в дальнем лесу. Он уехал, пребывая в убеждении, что помещику сделали ложный донос, и об этом никогда больше не было речи. Правда, год спустя меня назначили исправником, и я уехал из Саратовской губернии в Тверскую, где живу и теперь.