Штурм этот был ужасен: русские вошли через брешь, образовавшуюся от взрыва пороховой мины, которую подвел под Кремль царский инженер Розмысл. Борьба за каждый дом и каждую улицу велась с тем ожесточением, какое вкладывают и в нападение, и в защиту враждебные по своим обычаям, происхождению и вере народы.

В тот самый день, когда была взята Казань, Иван Грозный приказал возвести небольшую деревянную церковь, полностью готовый сруб который он привез с собой и которая была сооружена от основания до кровли всего за шесть часов. В ней отслужили благодарственный молебен и панихиду за русских, павших в этом сражении.

По всей вероятности, эта маленькая церковь была построена там, где теперь высится каменный монумент.

Сожженная в 1774 году Пугачевым, казаком, который пытался выдать себя за Петра III и которого привезли в Москву и показывали народу сидящим в железной клетке, Казань была вновь отстроена по приказу Екатерины и снова сгорела в 1815 году. В пламени пожара погибло двадцать две церкви, три монастыря и три пятых города.

Этим и объясняется то обстоятельство, что Казань, с ее восточной историей и мусульманским господством, теперь русский город: в нем девятьсот восемьдесят улиц, десять мостов, четыре заставы, четыре тысячи триста домов, пятьдесят восемь церквей, четыре собора, четыре монастыря, десять мечетей, две гостиницы для путешественников, семь трактиров, два кабака, пятьдесят тысяч двести сорок четыре жителя, из которых пятнадцать тысяч магометане, а остальные христиане: православные, раскольники и протестанты.

Как вы понимаете, все эти подсчеты произвел не я, а немецкий ученый-историк по имени Эрдман.

У немецкого народа особое дарование по части статистики.

Конечно же, на складе у г-на Грасса и речи не могло быть о кроватях. Мы простились с кроватями в Елпа-тьеве, с тем чтобы встретиться с ними вновь только в Нижнем, а в Нижнем — чтобы встретиться с ними вновь лишь в Тифлисе.

Впрочем, я ошибаюсь: еще одну кровать мне удалось обнаружить во дворце князя Тюменя, у калмыков. Мы еще побеседуем об этой кровати, когда придет время.

Муане, который не мог привыкнуть к простой доске, заменяющей у славян кровать, проснулся на рассвете и отправился на разведку местности. Через час он возвратился, испуская крики восхищения. Поскольку ему не был присущ чрезмерный восторг в отношении России, это его состояние вынуждало меня поверить, что он и в самом деле обнаружил нечто достойное подобного воодушевления.

Я соскочил со своей лавки и последовал за Муане, изъявившим готовность стать моим экскурсоводом.

Дом, в котором мы разместились, был расположен так, что нам нужно было пройти пол версты по диагонали, чтобы увидеть Казань. Мы двинулись по этой диагонали, и за окраиной своего рода предместья, где находилось наше пристанище, обнаружили ту обширную равнину, на которой разбил свой лагерь Иван IV.

Теперь ее перерезает огромная дамба длиной в пять верст, такая прямая, словно ее протянули по струнке. Эта дамба высотой в пять-шесть метров и такой же ширины, выше уровня самых высоких половодий на Волге и, даже во время самых сильных наводнений, обеспечивает легкий и надежный проход от реки в город.

Если смотреть на Казань с этой дамбы, то город высится как бы посреди огромного озера и со своим старым Кремлем, до которого никогда не добирался никакой пожар, и колокольнями своих шестидесяти двух церквей являет собой самое фантастическое зрелище.

Однако более всего поражает величавая и вместе с тем живописная громада памятника русским, павшим при штурме города; датируемый 1811 годом, он, по моему мнению, не может быть отнесен ни к какому из известных архитектурных стилей и своими низкими мрачными формами полностью отвечает той цели, какую предназначил ему архитектор, — служить погребальным монументом.

Поднимаются к нему по четырем лестницам, прилегающим к каждому из его четырех фасадов. Внутри устроена часовня, а посреди часовни возвышается огромная гробница, заполненная черепами.

Остальные части скелетов находятся в своего рода катакомбах, расположенных под часовней.

Сторож, показывавший нам это хранилище костей, утверждал, что трупы убитых разбирали не так тщательно, как гласит история: по его мнению, в число православных скелетов затесались кое-какие языческие, и, указывая нам на некоторые черепа с выступающими скулами и вдавленным лбом, он заявлял, что распознает в них татарское происхождение.

Посетив погребальный монумент, мы продолжили путь в Казань, представавшей перед нами самой величественной своей стороной, то есть той, где расположен Кремль.

Я никого не знал в Казани, но, как помнит читатель, вез с собой письмо от офицера, отвечавшего за лагерное расположение войск; письмо было на имя главного интенданта и давало мне право получить на складе полковничью палатку. Ничего более мне и не требовалось для того, чтобы быть уверенным, что уже на следующий день вся Казань узнает о моем приезде и, благодаря русскому гостеприимству, мне не надо будет больше ни о чем беспокоиться: ни о житейских мелочах, ни о провожатых. Поэтому я отправился вручить письмо г-ну Ябло-новскому. Так звали интенданта.

Чтобы войти в Казань, нужно перейти по мосту огромный овраг, за которым сохранилось арабское название Булак.

Здесь начинается наполовину магометанское, наполовину христианское предание с татарским началом и русским концом.

В Банном озере жил огромный дракон. (В Казани два озера: Черное и Банное.) Дракон заключил договор с обитателями Казани: он пророет канал, который даст им воду, и будет служить им защитой, если они, со своей стороны, возьмут на себя заботу о его ежедневном пропитании и каждое утро будут приносить ему на вершину горы, находящейся в трех верстах от Казани, одного быка, двух свиней и четырех овец. Как только договор был заключен, дракон принялся так рьяно орудовать своим заостренным хвостом со стальным шипом на конце, что вырыл канал, существующий еще и сегодня.

Первые пятьдесят — шестьдесят лет жители Казани держали слово и каждый день видели, как дракон выходил из озера, разворачивая в прорытом им канале свои огромные кольца, и поднимался на гору, чтобы пожирать там быка, двух свиней и четырех откормленных баранов.

По прошествии этого времени горожане начали воспринимать договор с драконом как кабальный и стали искать способ уклониться от его выполнения, как вдруг в их края явились святой Амвросий и святой Зилантий.

Горожане изложили им суть дела.

Святые пообещали помочь.

Наверное, не очень порядочно было нарушать слово, данное честному дракону, который сдержал свое обещание, но дракон был татарский, а с язычниками не принято было особенно церемониться.

Однажды утром дракон поднялся на свою гору, но вместо привычного дневного рациона обнаружил там лишь святого Амвросия.

Истощенный постом и покаянием, святой был отнюдь не равноценной заменой быка, двух свиней и четырех откормленных баранов. И потому дракон так грозно зарычал, что все горожане задрожали от страха.

Однако святой Амвросий объяснил дракону, что договор был заключен им с мусульманами, но теперь жители Казани обратились в христианскую веру, и потому соглашение лишилось силы. Дракон зарычал еще громче. Он счел такой предлог неудачным.

Тогда святой Амвросий добавил, что если он, дракон, пожелает принять крещение и спокойно кормиться в своем озере рыбами, которые там водятся, и даже животными, которые туда случайно падают, то он, со своей стороны, вполне готов не только не искать с ним ссоры, но и относиться к нему как к одному из своих прихожан.

Вместо ответа дракон раскрыл пасть и двинулся на святого Амвросия, явно намереваясь проглотить его.

Тогда святой Амвросий одной рукой поднял распятие, а другой осенил себя крестным знамением.

Стоило ему перекреститься, как дракон издох.

Но смерть дракона стала причиной другой беды, куда хуже первой: тело чудовища занимало пол-льё земли, и потому увезти его в другое место или зарыть не было никакой возможности. Разлагающийся труп отравлял воздух, и в городе началась чума.