Около пяти часов вечера г-н Грасс заметил, что пора вернуться домой, где нас к шести часам ждут к обеду.

Нам надо было пройти всего лишь около версты, но оставшегося у нас часа могло и не хватить, учитывая количество людей, которых мы должны были растолкать, прокладывая себе дорогу в толпе.

Когда мы проходили мимо дворца губернатора, я не мог оставить там свою визитную карточку, ибо, уезжая из Франции, забыл запастись этими своеобразными метательными снарядами и потому теперь был вынужден просто написать свое имя на листе бумаги, который слуга торжественно обещал передать генералу.

Достойный служитель сдержал свое слово, и не успели мы отобедать, как явился вестовой, пригласивший нас прийти в дом к губернатору на чай сегодня и на обед — завтра.

Невозможно было действовать с большей предупредительностью, чтобы устроить мне сюрприз, обещанный г-ном Брылкиным и г-ном Грассом.

Мы поинтересовались, в каком часу пьют чай Нижнем, и нам ответили, что это происходит от десяти до одиннадцати вечера.

Возражать не приходилось и следовало вытащить из чемоданов фрак, черные брюки, белый жилет, белый галстук и лаковые туфли — все то, что не видело дневного света после Санкт-Петербурга.

В ожидании часа чаепития мы отправились на верхнюю площадку откоса, высящегося над Волгой и, следовательно, над всей ярмаркой.

Мне было любопытно посмотреть, как освещается вся эта огромная сцена, где триста тысяч людей играют под открытым небом одну из тех комедий, в которых, как в античных пьесах, развязку устраивает бог Меркурий.

Вспыхнувшие огни казались волшебной иллюминацией, которая возникла сама по себе.

Менее чем за пять минут повсюду загорелись светильники, факелы и фонари.

Живописнее всего выглядели баржи, которые плыли по каналам, сходились и расходились, соединяя свои огни в какие-то фантастические вензеля, казалось, сплетаемые и расплетаемые духами воздуха.

Точно в десять часов мы подошли ко дворцу губернатора. Я узнал слугу, сунул ему в руку три рубля и вошел в дом.

Генерал Александр Муравьев был пока еще в семейном кругу вместе с мадемуазель Голынской, своей племянницей, княжнами Шаховскими и несколькими близкими друзьями дома, среди которых был г-н Карамзин, сын историка.

Едва я занял место в этом кружке, невольно думая о сюрпризе, который, судя по тому приему, какой мне оказал генерал, мог быть лишь приятным, дверь открылась и слуга объявил:

— Граф и графиня Анненковы.

Эти два имени заставили меня вздрогнуть и вызвали во мне неясные воспоминания.

Я встал.

Генерал взял меня за руку и подвел к вновь прибывшим:

— Господин Александр Дюма, — обращаясь к ним, произнес он. А затем, обратившись ко мне, промолвил: — Граф и графиня Анненковы, герой и героиня вашего "Учителя фехтования".

Я вскрикнул от удивления и очутился в объятиях мужа и жены.

Это были тот Алексей и та Полина, о приключениях которых мне рассказал Гризье, и это об их приключениях я написал роман.

В 1825 году Анненков принял участие в республиканском заговоре, приведшем на эшафот Павла Пестеля, Сергея Муравьева, Бестужева-Рюмина, поляка Каховского и поэта Рылеева, но, поскольку его сочли менее виновным, чем других, он был приговорен всего лишь к вечной ссылке в Сибирь.

И тогда молодая девушка, которую он любил, Полина Ксавье, хотя она и не была женой осужденного, получила от императора разрешение присоединиться к Анненкову в Петровских рудниках и совершила этот самоотверженный поступок, пройдя через множество опасностей.

Эта история дала мне сюжет для романа, строго запрещенного в России, что лишь способствовало еще большей его популярности.

Княгиня Трубецкая, подруга императрицы, жены Николая I, рассказывала мне, как однажды царица пригласила ее в отдаленный будуар своих покоев, чтобы вместе с ней почитать мой роман.

И вот в разгар этого чтения дверь открылась и вошел император Николай. Госпожа Трубецкая, выполнявшая роль чтицы, быстро спрятала книгу под диванной подушкой. Император приблизился и, стоя перед своей августейшей половиной, дрожавшей еще больше, чем обычно^[14], произнес:

— Вы читаете, сударыня.

— Да, ваше величество.

— Сказать вам, какую книгу вы читаете?

Императрица молчала.

— Вы читаете роман господина Дюма "Учитель фехтования".

— Как вам это стало известно, ваше величество?

— Право, нетрудно было догадаться: это последний роман, который я запретил.

Именно благодаря этому запрещению, как я уже сказал, роман "Учитель фехтования" стал чрезвычайно популярным в России.

Популярным настолько, что какой-то торговец тканями продавал на ярмарке платки с изображением одной из сцен этого романа — той, где волки нападают на телегу, в которой ехала Полина.

Не стоит и говорить, что мой герой и моя героиня не отпускали меня от себя весь вечер, а вернее сказать, это я их не отпускал.

Теперь Анненков рассказывал мне о своих приключениях.

После того, как он целый год находился в заключении в крепости, его вывезли оттуда на телеге, с кандалами на ногах и на руках, и препроводили в Иркутск. Их выехало четверо, но на место прибыл один лишь Анненков: другие остались в пути — умерли или тяжело заболели.

Прибыв в Нерчинск, он нашел там своих друзей: одни работали на серебряных рудниках, другие были заперты в Читинском остроге.

Такое лишение свободы имело целью помешать ссыльным вступать в сношения с населением.

И в самом деле, население Сибири с каждым годом увеличивается. Среднее число ссыльных составляет около десяти тысяч.

Когда Анненков приехал в Сибирь, там насчитывалось двести тысяч поселенцев.

Среди этих поселенцев много и тех, что приехали сюда добровольно: правда о Южной Сибири теперь известна, и всеми признано, что это край великолепный, неслыханно богатый и, благодаря ссыльным, которых туда отправляют и которые, вообще говоря, являются цветом интеллигенции, на двести лет опередивший в своем развитии другие области России.

Полина Ксавье, ставшая позднее графиней Анненковой, присоединилась к своему возлюбленному в Петровских рудниках.

Там находился и Бестужев, осужденный за участие в том же заговоре и впоследствии получивший известность как романист под именем Марлинский.

Под этим именем он опубликовал романы "Аммалат-Бек", "Мулла-Нур", "Фрегат "Надежда"" и три или четыре других произведения, имевших успех в России.

Графиня Анненкова показала мне браслет, который Бестужев навсегда скрепил у нее на руке, чтобы она не расставалась с ним даже после смерти.

Браслет и подвешенный к нему крест были выкованы из кольца железной цепи, которую носил Анненков.

Супруги прожили в Сибири с 1826 по 1853 год, то есть двадцать семь лет, и были уверены, что им предстоит там умереть, как вдруг пришло известие об их помиловании.

Они уверяли меня, что восприняли это известие без всякой радости, поскольку привыкли к краю, ставшему для них второй родиной, и превратились в настоящих сибиряков.

Что же касается Бестужева, то он покинул их задолго до этого, добившись разрешения вернуться в армию рядовым солдатом и отправиться воевать на Кавказ.

LXII. КАЗАНЬ

Мы провели в Нижнем три дня. За эти три дня нам довелось провести у генерала Александра Муравьева два вечера и один раз у него отобедать.

Возвратившись из Сибири вместе с другими узниками, он с немалым удивлением обнаружил в Перми указ о своем назначении губернатором Нижнего.

Поскольку Анненков и его жена, на имения которых был наложен секвестр, еще не знали, какая судьба ожидает их в России, генерал предложил Анненкову должность своего секретаря, на которую тот согласился и которую он до сих пор сохранял за собой, хотя новый император уже вернул ему тысячу двести крестьян из его прежнего достояния.

Генерал Муравьев — человек твердый и справедливый, и долгая ссылка способствовала тому, что в нем выработалось обостренное чувство законности.