Вот эти исторические воспоминания и влекли меня в Углич: я хотел увидеть дворец юного царевича, сохранившийся в том виде, каким он был в пору его гибели. Я хотел увидеть сбереженные реликвии, оставшиеся от этого предпоследнего потомка Рюриковичей.

Дворец царевича стоит между двумя церквами; в той, чья колокольня накренилась, находился колокол, послуживший набатом.

Пока мы поднимались по склону холма, на котором расположен Углич, стемнело; накрапывал мелкий дождь, сопровождаемый холодным северным ветром. Со мной пошли все офицеры, полюбопытствовавшие взглянуть на Углич, который большая часть из них никогда не видела.

Музыканты остались на борту парохода.

Все было заперто.

Мы послали за ключами; к великому моему удивлению, явились два или три священника и все ризничие.

Мой эскорт произвел должное впечатление; священнослужителям было сказано — уж не знаю, какой весельчак позволил себе эту шутку, — что я английский посол, а офицеры, которые меня сопровождают, делают это по приказу императора Александра.

Можно не спрашивать, какой мне был после такого сообщения оказан прием.

Мы начали с осмотра дома юного Дмитрия. Дом этот превратили в часовню, в которой сохранились кое-какие предметы обстановки, служившие царевичу, и носилки, на которых его тело перенесли в Москву.

Из дворца царевича мы перешли в церковь Дмитрия-на-Крови, построенную столетием позже. Здесь хранится серебряный гроб, в котором покоилось тело юного князя.

В гробу — доска из позолоченного серебра, размером с книгу ин-кварто. По четырем углам доски прикреплены скобами, выполненными в виде когтей, четыре ореха, которыми мальчик играл; посередине, в сосуде, предназначенном для этой цели, видна горсть земли красного цвета.

Это земля, пропитанная его кровью.

Возможно, у вас возникает вопрос, зачем нужно было такое почитание этих реликвий и какой смысл был Борису выставлять на всеобщее обозрение эту смерть.

Политика узурпатора была очень проста: надеть маску благочестия.

Борис был весьма заинтересован в том, чтобы смерть наследника престола не скрывали и она стала бы известной всем.

Во-первых, она открывала ему путь к трону.

Во-вторых, его прозорливый ум предвидел, вероятно, появление Лжедмитрия, и Борис хотел закрыть для него всякую возможность злоупотребить общественным доверием.

Но в этом отношении он сделал недостаточно.

Вслед за голодом и чумой, которые обрушились на Россию в 1601–1603 годах и упорно толковались русскими как предзнаменование скорого падения узурпатора, с границ Литвы донесся слух, с ужасающей быстротой распространившийся во всех областях государства.

Царевич Дмитрий, якобы убитый в Угличе, жив и только что объявился в Польше.

Это был молодой человек двадцати двух лет, то есть как раз того возраста, какой был бы у царевича; небольшого роста, но широкий в плечах, как Иван Грозный; смуглый, как мать, царица Мария Федоровна; рыжеволосый, широколицый, скуластый, с крупным носом и толстыми губами, жидкой бородой и двумя бородавками на лице: одной на лбу, другой под глазом.

Претендент рассчитывал, что его опознают в особенности по этим двум бородавкам, которые были заметны и на лице царевича Дмитрия.

Вот как, согласно легенде, молодой царевич дал себя распознать.

Однажды в Брагине, когда князь Адам Вишневецкий был в бане, молодой камердинер, поступивший к нему на службу всего за несколько дней до этого, неловко выполнил приказание хозяина.

Князь, который отличался весьма вспыльчивым нравом и, как все вельможи в те времена, легко давал волю рукам, обозвал его сукиным сыном, что служит обычной оскорбительной бранью у поляков и у русских, и дал ему пощечину.

Молодой камердинер отступил на шаг и, никак иначе не жалуясь, кротко произнес:

"О князь Адам, если бы ты знал, кто я, ты бы со мной так не обращался, но мне нечего возразить, поскольку я сам взял на себя роль слуги".

"Кто же ты и откуда явился?"

"Я царевич Дмитрий, — отвечал молодой человек, — сын Ивана Грозного".

"Ты царевич Дмитрий?! — воскликнул князь. — Полно! Всем известно, что царевич был убит в Угличе пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года по приказу Бориса Годунова".

"Все заблуждаются, — ответил молодой человек, — и вот доказательство тому: сын Ивана Грозного перед твоими глазами".

Князь потребовал объяснений, и молодой человек рассказал ему следующее.

Борис, желая избавиться от царевича, призвал валашского лекаря по имени Симон и предложил ему значительное вознаграждение, если тот согласится убить Дмитрия. Решив, напротив, спасти царевича, лекарь притворился, будто он разделяет намерения Бориса, а сам предупредил о заговоре царицу. В итоге в ночь, назначенную для убийства — ибо, согласно рассказу претендента, оно совершилось ночью, — царевича спрятали за печью, а в его постель положили сына какого-то холопа. Именно этот ребенок и был зарезан. Из своего укрытия царевич видел, как закололи кинжалом несчастного, занявшего его место. Среди всеобщего смятения, последовавшего за убийством, лекарь сумел увести царевича и препроводил его на Украину, к князю Мстиславскому; затем, после смерти князя, царевич решил направиться в Литву, но перед этим добрался до Москвы, а оттуда поехал в Вологду. Из этого города он и явился, прежде чем поступить на службу к князю Вишневецкому.

И поскольку после этого рассказа князь, видимо, еще сомневался, молодой человек вынул из-за пазухи русскую печать с именем и гербом царевича и украшенный бриллиантами крест, который, по его словам, подарил ему в день, когда он был крещен, его крестный отец, князь Иван Мстиславский.

Услышав эти слова и увидев печать и крест князя, Адам перешел от удивления к полной уверенности, попросил прощения у молодого человека за нанесенное ему словесное оскорбление и за пощечину, а затем пригласил остаться в бане и дождаться его возвращения.

Князь велел своей жене заказать пышный ужин, ибо вечером он будет принимать у себя истинного царя Московии; по его приказу конюхи наденут сбрую на шестерку самых лучших серых в яблоках лошадей, и их поведут шестеро нарядно одетых конюших. Кроме того, кучер заложит карету, которую княжеский управляющий наполнит подушками и самыми дорогими коврами.

Когда приказания князя были выполнены, он вернулся в баню, повел молодого человека на балкон, под которым стояли лошади и карета, дал знак двенадцати слугам, несшим парчовые кафтаны, собольи шубы и оружие с золотой и серебряной насечкой, войти и преклонить колени, а затем сам опустился на колени и сказал:

"Благоволите, ваше величество, принять эту безделицу. Все, чем я владею, к вашим услугам".^[12]

Вот что рассказывали о том, как царевич дал себя опознать.

Князь в ту пору во всеуслышание представил его как сына Ивана Грозного, и рассказывали, что, когда он впервые открыто появился под этим титулом, какой-то русский, по имени Петровский, упал ему в ноги и заявил, что он узнает в нем царевича Дмитрия, у которого ему довелось состоять на службе в Угличе.

С этой минуты все сомнения рассеялись, и вокруг молодого человека собрался двор из поляков благородного происхождения.

Нетрудно понять, какое впечатление произвели подобные новости в Москве, при столь ненавистном царе, каким был Борис Годунов.

Ко всем этим подробностям добавляли другие, не менее важные. Молодой государь, требовавший или собиравшийся потребовать обратно принадлежавший ему престол, по-видимому, совершенно непринужденно чувствовал себя в своих новых дворцах, превосходно ездил верхом, проявлял ловкость в воинских упражнениях, русским языком владел, как родным, а по-польски говорил не хуже, чем по-русски, и даже знал несколько слов по-латыни. Словом, в нем чувствовалось воспитание дворянина, причем дворянина, получившего хорошее воспитание.

Начиная с этого времени новости и события сменяют друг друга с необычайной быстротой.