Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа.

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

Мы как раз заканчивали этот перевод, как вдруг, когда пароход повернул в одну из излучин Волги, послышались возгласы наших спутников:

— Углич! Углич!

Я поднял голову и увидел на горизонте целый лес колоколен.

LIX. УГЛИЧ

Я отдался переводу Лермонтова с тем большим пылом, что невозможно вообразить что-либо более унылое, чем берега Волги от Калязина до Углича. На протяжении этих тридцати или сорока верст река течет, зажатая между двух крутых берегов, которые из-за размывающих их каждый год половодий лишены даже прелести зеленого покрова.

Вблизи Углича, расположенного на излучине Волги, правый берег немного понижается и открывает взору возвышенную равнину, на которой выстроен город.

Углич знаменит прежде всего своей легендой; здесь в 1591 году разыгралась страшная драма, которой суждено было оказать важнейшее воздействие на судьбы России.

Мы уже немало говорили об Иване IV, которого русские прозвали Грозным, другие государи, его современники, именовали Палачом, ну а мы назовем Безумным. Трусливый и суеверный, он никогда не показывался на поле брани, где были одержаны победы, прославившие его царствование, и, тем не менее, с его именем связано известное историческое величие и народное почитание.

Ведь именно в его царствование были отбиты поляки, побеждены татары и русские впервые стали догадываться о своей грядущей великой судьбе и ощущать свои зарождающиеся силы, собранные воедино в его тиранических руках и организованные его деспотизмом.

Мы уже рассказывали, как он умер. Умирая, он оставил, после семи или восьми супружеств, двух сыновей: Федора и Дмитрия.

Третьего, Ивана, он, как вы помните, убил в минуту гнева.

Федор наследовал отцу, и титул царевича перешел к малолетнему Дмитрию, хотя православная церковь признает законными лишь детей, рожденных от первых четырех браков, а Дмитрий родился от седьмого.

Но, поскольку Федор был кроткого нрава и слаб здоровьем, ему предрекали недолгую жизнь и бытовало опасение, что если престол не будет закреплен за Дмитрием, то вслед за вероятной смертью Федора начнется смута.

Самое большое удовольствие для него — мы говорим о Федоре — заключалось в том, чтобы старательно произнести все свои молитвы, а затем слушать чтение житий святых или самому звонить в колокола, созывая верующих к церковной службе.

"Это пономарь, а не царевич", — вздыхая, говорил Иван Грозный.

Для человека подобного нрава и душевного склада было невозможно управлять такой державой, как Россия, и Федор, целиком уйдя в свои молитвы, чтение и религиозные забавы, передал власть своему шурину Борису Годунову.

Фаворит выступал сначала в звании конюшего, а потом в более значительном звании правителя.

Ленивый царь времен упадка династии Рюриковичей, Федор завел себе майордома.

Тот попал в милость еще при Иване, хотя и вел свой род от татарского мурзы. При старом царе Годунов занял место в царском совете, и, странное дело, он снискал милость этого лютого зверя в человеческом облике тем, что, единственный из всех, осмелился схватить его за руку, когда тот нанес смертельный удар своему сыну, и потом поднять умирающего царевича.

Годунов воспользовался приобретенным влиянием, выдав замуж за Федора свою сестру Ирину.

Став правителем, он каждому отвел свою роль: Федору досталась ответственность, ему самому — действия, сестре — милости и благоволения.

Тем самым ответственность, то есть самое тяжелое бремя, пало на того, кто был далек от всех государственных дел.

Борис получил почести, его сестра — благодарность.

По завещанию Ивана город Углич был назначен в удел малолетнему Дмитрию.

Борис отправил мальчика в его удел и, под предлогом наблюдения за воспитанием юного царевича, послал туда на жительство — а точнее сказать, сослал туда — вдовствующую царицу Марию Федоровну и трех дядей царевича: Михаила, Григория и Андрея Нагих.

От сестры Борису было известно, что у Федора не будет детей; от лекарей ему было известно, что тот умрет молодым. И потому он действовал соответствующим образом.

В 1591 году, то есть в то самое время, когда Генрих IV осаждал и брал Париж, юному Дмитрию было десять лет и он держал в Угличе свой небольшой двор, который составляли пажи и высокие должностные лица.

Само собой разумеется, кое-кто из этих должностных лиц был шпионом на жалованье у Бориса.

Значительное денежное содержание юного царевича выплачивал секретарь канцелярии правителя, Михаил Битяговский, всецело преданный Борису Годунову.

Потребность в деньгах этого небольшого двора, а в особенности трех распутных дядей, любителей охоты и попоек, была немалой, что приводило к спорам, в которых стороны выставляли в качестве доводов: князья — свое высокое положение, а казначей — свои кассовые книги. Споры эти всегда кончались торжеством Битяговского, пользовавшегося поддержкой правителя. Битяговский мстил князьям мелкими притеснениями, которые всегда в распоряжении человека, держащего в руках ключи от денежного ящика. Дяди царевича отвечали бранью. Царица принимала сторону братьев и внушала Дмитрию ненависть к Борису.

Разговоры эти повторяли при царском дворе. Ненависть мальчика всячески преувеличивали, а слабеющее здоровье царя объясняли порчей, которую напустили на него три татарина; говорили, что один из них, а именно Михаил, держит астролога, который переписывается со своими французскими и итальянскими собратьями. На ум приходят восковые фигурки, за двадцать лет до того приведшие на эшафот Ла Моля и Коконнаса: те же самые приемы были якобы пущены в ход и в отношении Федора.

Что же касается юного Дмитрия, то это был истинный сын Ивана Палача; утверждают, что в десять лет он уже проявлял все кровавые инстинкты умершего тирана. Более всего он наслаждался видом избиваемых животных. Он истязал их своими собственными руками, причем с такой изощренной жестокостью, что мягкое сердце Бориса обливалось кровью. Кроме того, и это было самое большое преступление, вменявшееся в вину царевичу, однажды зимой, когда он играл со своими молодыми дворянами, дети слепили несколько снеговиков и всем им дали имена фаворитов Бориса. Самый большой из снеговиков получил имя правителя. Потом они побили их камнями, выдернутыми из обвалившейся стены, а юный Дмитрий, вооружившись деревянной саблей, сбил голову снеговика, носившего имя Бориса, и сказал при этом: "Вот так я поступлю, когда стану взрослым".

А теперь обратимся к безусловным историческим фактам.

Пятнадцатого мая 1591 года, около трех часов пополудни, юный Дмитрий, с которым только что рассталась мать, играл с четырьмя детьми, мальчиками-пажами, в дворцовом дворе — обширном огороженном пространстве, границы которого еще различимы в наши дни; двор этот заключал в себе несколько отдельных строений, и некоторые из них еще существуют. При царевиче были его нянька Василиса Волохова, кормилица и прислужница. В руках у него был нож, и он забавлялся тем, что метал его в землю, целясь в орехи.