Три руки вместо одной потянулись ко мне; я ухватился за самую сильную из них и сумел ступить на подножку.

— Ну как, — спросил Деланж, — что вы скажете о моей песчаной горе?

— Я скажу, дорогой друг, что она скорее глубока, чем высока. Но дело не в этом; нужно покинуть карету и выбраться на твердую почву.

— Как это? — спросила Женни, уже начавшая беспокоиться.

— О! Не бойтесь, — успокоил я ее, — мы будем следовать закону, который действует на терпящих бедствие кораблях, и сначала спасем женщин.

— Прежде всего, я не спущусь, — сказала Женни.

— Вот увидите: вы спуститесь и доберетесь до твердой почвы столь же легко, как трясогузка.

— Ничего другого я не прошу, если вы обеспечите мне безопасность.

— Прежде всего встаньте, прелестная сильфида. Вставай и ты, толстый лентяй!

Женни и Нарышкин встали.

— Вот у нас уже четыре подушки, еще две возьмем с козел, итого шесть. Подайте мне две эти подушки, Деланж. Так, превосходно.

Нарышкин смотрел на мои действия, ничего не понимая.

Я взял подушку и решительно положил ее на песок возле подножки, вторую кинул подальше, а третью еще дальше.

— А! Понимаю, — сказала Женни. — Дорогой друг, теперь меня не удивляет, что вы сочиняете романы: у вас бездна воображения.

Я взял в охапку три остальные подушки и, пользуясь первыми тремя, установил если и не мост, то, по крайней мере, опоры моста, последняя из которых почти касалась твердой почвы.

— Пойдемте, — сказал я Женни.

Перепрыгивая с подушки на подушку, как трясогузка скачет с камня на камень, она добралась до твердой почвы и закричала от радости.

— Ну вот, женщины спасены! Теперь займемся стариками: твоя очередь, Нарышкин.

— Старик, старик, — пробурчал он. — Я на два года моложе тебя.

— Это еще не значит, что ты не старик, не правда ли, Женни?

Женни засмеялась, но не ответила.

Я последовал за Нарышкиным. Деланж двинулся за мной, подбирая за собой подушки.

— Ну и что мы будем делать теперь? — поинтересовался Нарышкин. — Экий же ты болван, Деланж! Почему ты не выбрал другую дорогу?

— Прежде всего, не ворчи, боярин, и присядь; тут три подушки для тебя одного, две для Женни и одна для меня. Как видишь, с тобой обходятся в соответствии с твоим рангом.

— Со всеми этими задержками мы не доберемся к обеду.

— Ну, значит, доберемся к ужину, это предусмотрено.

Затем, обратившись к Деланжу, я сказал:

— Деланж, дружище, вы говорили о дополнительных восьми лошадях, не так ли?

— О, я думаю, хватит и четырех.

— Хорошо, остановимся на четырех, Деланж, но приведите двух мужиков и пусть они возьмут с собой доску.

— Слепо вам повинуюсь, — ответил Деланж.

— Хотел бы я знать, что ты собираешься делать с этой доской, — заметил Нарышкин.

— Это тебя не касается: я назначил себя капитаном тонущего корабля, и спасательные работы — мое дело.

Деланж велел кучеру выпрячь одну из лошадей и стал с такой силой тянуть ее за повод, что в конце концов вытащил ее на твердую почву.

Как только лошадь прочно стала на ноги, Деланж вскочил на нее и помчался во весь опор.

— Да, кстати, — крикнул я ему вслед, — захватите веревки, покрепче и подлиннее!

Десять минут спустя Деланж вернулся с четырьмя лошадьми, двумя мужиками, веревками и доской.

— Ну вот, теперь у тебя все, что нужно, — сказал мне Нарышкин, — надеюсь, ты вытащишь нас из этого положения.

— Если только ты не пожелаешь выбраться из него сам.

— Нет, черт возьми, ты же сказал, что это твоя забота.

— Тогда молчать в строю и слушать мою команду! Деланж, устройте с помощью этой доски переправу от нас к карете. Прекрасно! А теперь поставьте ваших мужиков на доску, сами встаньте на подножку и освободите карету от всего, что ее утяжеляет.

— Хорошо, — сказал Деланж, — понял.

— Образуйте с мужиками цепочку.

Началась разгрузка экипажа. Через минуту чемоданы и дорожные шкатулки оказались возле нас: всего набралось около двухсот килограммов, которые не должны были нас больше заботить.

— А теперь? — спросил Деланж.

— А теперь распрягите лошадей.

— Всех?

— Всех!

— Так ты собираешься сам тащить карету? — спросил Нарышкин.

— Может быть.

Он пожал плечами.

— Лошади распряжены, — доложил Деланж.

— Попробуйте высвободить их из песка.

Лошади, которым уже не нужно было ничего тащить, выбрались оттуда, подстегиваемые ударами кнута. Их вывели на твердую почву, где уже стояли мы.

— А теперь внимание, Деланж!

— Слушаю.

— Привяжите к карете на всю длину веревки четверку свежих лошадей, а к ним — восемь усталых.

— Честное слово, — сказал Деланж, — я полагаю, господин Нарышкин, что дело все же пойдет.

— Еще бы! — откликнулся я.

Четверку свежих лошадей впрягли в тяжелую карету на всю длину веревки, а к ним припрягли восемь усталых.

Двенадцать лошадей стояли на твердой почве. Они могли бы сдвинуть с места 80-фунтовую пушку и при первой же попытке сдвинули карету.

— Ну, как? — спросил я Нарышкина.

— Хитро придумано! — ответил он.

— Сам знаю: это колумбово яйцо.

Потом я обратился к Деланжу:

— Теперь пусть ваши мужики отнесут на руках на ту сторону горы чемоданы и ящики, а вы сами поднимайтесь вверх, удерживая на твердой почве по крайней мере четырех лошадей, остальные же пусть выкарабкиваются как могут.

— А мы, что же, пойдем пешком? — спросил Нарышкин.

— Неужели тебе трудно пройти пешком полчетверти версты?

— Но мне кажется, что, когда есть экипаж, незачем идти пешком.

— О мой друг! Какое заблуждение! Я никогда столько не ходил пешком, как в те времена, когда у меня были экипажи!

На другой стороне горы карета покатилась как по маслу; багаж снова погрузили, и мы заняли свои места.

— Ну, а теперь, — сказал я Нарышкину, — дай этим славным людям четыре рубля.

— Ни копейки! Почему они не содержат дороги в лучшем состоянии?

— А почему Россия — такая страна, где в реках недостаточно воды, а на дорогах слишком много песка? Дай им четыре рубля, или я дам восемь, и тогда знатным барином буду я, а ты не будешь даже поэтом.

— Деланж, дай им двенадцать рублей, и пусть катятся ко всем чертям!

— Деланж, дайте им двенадцать рублей и скажите, что князь благодарит их и желает им всяческих благ.

— Я не князь. Будь я князь, я велел бы избить их палками, и ничего другого они от меня не получили бы.

— Вот первое разумное слово, которое ты произнес за целый день; пусть Женни поцелует тебя в награду за труд.

— Как мило! Значит, это я должна платить за разбитые горшки!

— Платите, платите, Женни; чем больше женщины платят этой монетой, тем больше им остается!

Не знаю, есть ли на свете человек более ворчливый и одновременно более благородный, великодушный и щедрый, чем Нарышкин.

Поверьте, русский боярин старого закала, цивилизованный француженкой, — это прекрасно.

Наши два мужика и восемь лошадей отправились к себе домой, а мы, уже без всяких новых происшествий, продолжили свой путь.

Однако, вместо того чтобы прибыть в Елпатьево в шесть вечера, мы прибыли туда в девять и вместо обеда сели за ужин.

Все, что мы видели по дороге уже при лунном свете, показалось мне чрезвычайно красивым: мост, речка, крутая гора, где, вместо того чтобы увязнуть в песке, мы чуть было не покатились кувырком вниз, и наконец, аллеи огромного парка, по которым мы четверть часа ехали до господского дома.

У дверей нас ждали Кутузов, Карпушка, Семен и еще около дюжины мужиков, желавших знать, как себя чувствует их барин.

Барин чувствовал себя отлично, но он умирал от голоду и потому довольно неприветливо принял знаки почтения со стороны своих смиренных подданных.

Но позади него шла Женни, и я думаю, что, вернувшись к себе домой, они вряд ли пожалели о потерянном дне.

После ужина, делавшего честь Кутузову, мы осмотрели свои комнаты.