Поскольку дороги туда были не очень хорошие, Дидье Деланж не счел уместным рисковать каретой своего хозяина. И потому он раздобыл нам средство передвижения, совершенно новое для меня, хотя и весьма распространенное в России: тарантас.

Вообразите себе огромный паровозный котел, поставленный на четыре колеса, с окном в передней части, чтобы обозревать пейзаж, и отверстием сбоку, чтобы туда проникать.

Подножка для тарантаса пока еще не изобретена; в наш мы попадали с помощью приставной лесенки, которую в зависимости от надобности убирали или прилаживали.

Когда пассажиры втиснулись внутрь, лесенку прицепили к борту.

Поскольку тарантас никоим образом не подвешен на рессорах и не имеет скамеек, он устлан изнутри соломой, которую особо щепетильные пассажиры вольны сменить. Если поездка предстоит долгая и едут своей семьей, то вместо соломы постилают два или три тюфяка, благодаря чему можно сэкономить на ночлегах в постоялых дворах и ехать днем и ночью.

В тарантасе могут свободно поместиться от пятнадцати до двадцати пассажиров.

Увидев это безобразное устройство, имеющее некоторое сходство с коровой Дедала или быком Фалариса, Муане и Калино заявили, что, поскольку расстояние, которое надо преодолеть, составляет всего лишь три версты, они пройдут его пешком.

Что же касается Нарышкина, то он, стоя на балконе и с насмешливым видом глядя на нас своими славянскими глазами, пожелал нам всяческих удовольствий.

— Признайтесь, — сказал я Женни, помогая ей вскарабкаться в тарантас, — он вполне заслужил, чтобы мы поймали его на слове.

Нам пришлось потратить добрых три четверти часа, чтобы проехать три версты по отвратительной дороге, хотя и среди прелестного ландшафта. И потому, когда мы прибыли на место, оказалось, что Муане и Калино появились там за двадцать минут до нас.

Читатель уже знает мое мнение о прославленных достопримечательностях, которые посещают, чтобы увидеть их, а главным образом, чтобы иметь потом возможность сказать: "Я это видел".

Вифанский монастырь относится к числу таких достопримечательностей.

В его церкви находится гроб, который святой Сергий променял на позолоченную раку; гробница архиепископа Платона и его портрет на смертном одре; нечто вроде природного алтаря — с ручейками, лужайками и деревьями, где пасутся всевозможные животные, и картина на религиозный сюжет, привезенная из Италии Суворовым — тем самым, скульптура которого, изображающая его в виде Ахилла, стоит возле Мраморного дворца в Санкт-Петербурге.

После посещения церкви нам осталось осмотреть жилище знаменитого митрополита Платона, которого в современной России, как мне показалось, явно склонны ставить выше его древнегреческого тезки.

Впрочем, это совсем простой небольшой дом, над входом в который начертано истинно христианское пожелание:

"Кто б ты ни был, входящий, да благословит тебя Господь!"

За исключением шкафа, подаренного Людовиком XVI, и занавесей, вышитых Екатериной И, вся обстановка в доме отличается крайней простотой.

В спальне, возле кровати, висит на гвозде соломенная шляпа почтенного митрополита.

С другой стороны, симметрично ей, помещена рамка с французским четверостишием одного русского поэта; я не выдаю его вам за удачное, поймите меня правильно, а просто привожу его таким, какое оно есть:

Муж редкого ума и Церкви лучший сын,

Он в святости своей — подобье Аарона.

Как Златоуст речист, он мудр, как Августин, Благоговение внушая, как икона.^[10]

БЕЛОСЕЛЬСКИЙ.

Если бы вы сочинили это четверостишие, любезный читатель, вы бы не стали его подписывать, и я тоже.

Правда, если бы вам велели сочинить по-русски то, что написал по-французски г-н Белосельский, вы оказались бы в чрезвычайно затруднительном положении.

Но у вас было бы перед ним то преимущество, что вы не стали бы этого делать.

LVII. ДОРОГА В ЕЛПАТЬЕВО

На следующий день, завершив доскональный осмотр Троицкого монастыря и оставив там Муане, чтобы он мог сделать все зарисовки, какие ему будет угодно, мы отправились в путь.

Из Троицкого монастыря в Елпатьево ведут две дороги, если, конечно, их можно назвать дорогами.

Для того чтобы увидеть нашими четырьмя глазами и ту, и другую — два глаза Калино в расчет не принимались, — между нами было решено, что Муане поедет по той из них, которую я отвергну. У него были законные основания полагать, что на своей телеге он проедет всюду.

Ему досталась дорога вдоль озера.

Пусть не ждут от меня никаких сведений об этом озере, кроме одного: в нем водятся сельди точно такого же вида, что и в океане.

Я взял с Муане обещание, что он отведает их, чтобы проверить этот факт. Что же касается Калино, то, будучи малороссом, он никогда не ел сельдей, и на него нельзя было полагаться в этом вопросе.

Наша дорога считалась лучшей, и это давало нам ясное представление о том, какой же была та, по которой следовал Муане.

Впрочем, благодаря ей я получил возможность увидеть нечто любопытное и прежде мне совершенно неизвестное: дорога была проложена по трясине и состояла из сосновых бревен, уложенных рядом и скрепленных друг с другом. В ширину она имела футов тридцать.

Двигаясь по этому зыбкому настилу длиной более версты, сотрясавшемуся под копытами наших лошадей и колесами нашего экипажа, я искренне пожалел, что Муане нет рядом: мне хотелось, чтобы он зарисовал такую необычную дорогу. По приезде в Елпатьево выяснилось, что мое желание исполнено как нельзя лучше: первое, что показал мне Муане, было зарисовкой болота и гати, тех самых, какие — я готов был поклясться в этом — видели мы. На самом деле, то были просто похожее болото и похожая гать. Нарышкин уверял нас, что в России множество таких болот и гатей и что мы напоминаем ему детей, которые, впервые попав на берег моря, набивают себе карманы галькой.

Дидье Деланж предупредил нас, что нам предстоит взобраться на песчаную гору, по которой забыли проложить настил из сосен, и там мы столкнемся с трудностями.

Мы ежеминутно спрашивали Деланжа:

— Так мы уже у песчаной горы?

— Нет-нет! — отвечал Деланж. — Когда вы окажетесь там, вы ее сразу увидите.

На второй почтовой станции в нашу карету впрягли восемь лошадей вместо четырех, и нам стало понятно, что мы приближаемся к malo sitio^[11], как говорят в Испании.

С нашей восьмеркой лошадей мы мчались сначала как ветер и вид у нас был, как у его величества всероссийского императора.

После получаса этой великолепной езды мы увидели зиявшую на холме небольшую желтую борозду, тянувшуюся вверх.

— Так вот этот уклон вы и называете песчаной горой, Деланж? — спросил я.

— Именно его.

— Надо же! Я ожидал увидеть нечто вроде Монмартра или Чимборасо, а выходит, ради этого бугорка вы распорядились впрячь в карету восьмерку лошадей?

— Да, ради него, и дай Бог, чтобы нам не пришлось впрячь еще восемь!

Тогда я еще не видел в Сураме шестидесяти двух волов, впряженных в карету английского посла в Персии, и потому счел шестнадцать лошадей чрезмерной роскошью для четырех человек.

— Ба! — сказал я Деланжу. — Будем надеяться, что мы обойдемся дюжиной.

— Пошел! Пошел! — крикнул кучеру Нарышкин.

Кучер хлестнул лошадей, которые увеличили скорость и довольно лихо въехали на склон горы; но вскоре они замедлили бег, с галопа перешли на рысь, потом пошли шагом и, наконец, совсем остановились.

— Что такое? — спросил я.

— Да ничего: приехали! — сказал Деланж.

Я высунулся из кареты: лошади стояли в песке по брюхо, карета — по кузов.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Кажется, срочно нужно разгрузить карету.

С этими словами я открыл дверь и спрыгнул на землю. Но, едва коснувшись песка, я испустил крик.

— Что случилось? — испуганно спросила Женни.

— А то, — ответил я, цепляясь за подножку кареты, — что я вот-вот исчезну в зыбучих песках, ни дать ни взять как граф Эдгар Равенсвуд, если вы не подадите мне руку.