На поле битвы мы остались победителями, но сверх этого не в состоянии были сделать ни одного шага.
Все, кто сражался — а сражались все, за исключением гвардии, — были изнурены.
Всю ночь нужно было подбирать и перевязывать раненых, хотя стало холодно и резкие порывы ветра тушили факелы.
Никакого различия между ранеными русскими и ранеными французами не делалось.
Послушайте Ларрея — это он передвигается по полю, усыпанному мертвыми телами, это он говорит среми мертвой тишины:
"Было чрезвычайно холодно, и временами все вокруг обволакивал туман; поскольку приближалось равноденствие, дул сильный северный ветер, и лишь с великим трудом удавалось сохранять перед моими глазами огонь зажженной свечи; впрочем, совсем без него нельзя было обойтись только тогда, когда я накладывал лигатуру на артерии.
Я на три дня задержал свой отъезд, с тем чтобы закончить перевязку как наших раненых, так и русских. Русские раненые были развезены по соседним деревням и оставались там до полного своего выздоровления.
Из одиннадцати пациентов, которым я ампутировал руку по самое плечо, лишь двое умерли во время эвакуации; все остальные успели выздороветь, находясь в Пруссии и Германии, еще до нашего возвращения в эти страны. Самым замечательным из этих раненых оказался один командир батальона: едва операция закончилась, он сел на коня и, отправившись в путь, без всяких перерывов продолжал его до самой Франции.
На дорогах можно было встретить ампутированных, которые сумели смастерить себе деревянные ноги и, покинув полевые лазареты, при помощи этих протезов, какими бы несовершенными они ни были, добирались до родины.
В итоге у нас было от двенадцати до тринадцати тысяч вышедших из строя солдат и девять тысяч убитых".
Потери же русских, по сведениям их историков, составили до пятидесяти тысяч.
Примерно столько же потеряли австрийцы в сражении при Сольферино.
Теперь на этом огромном поле битвы осталось лишь три следа страшного кровопролития, происходившего в тот день: это площадка, где стояла палатка императора, Спасо-Бородинский монастырь и колонна, воздвигнутая в том самом месте, где находился центр Главного редута.
Спасо-Бородинский монастырь заключает в своих стенах пространство, где располагался один из редутов, сооруженных перед деревней Семеновское, — тот самый, который защищал генерал Тучков.
Монастырь построен его вдовой, получившей право стать первой здешней настоятельницей. Она приехала сюда после окончания битвы, с тем чтобы найти среди убитых труп своего мужа, но, как я уже говорил, залпом картечи его тело было разнесено в клочья.
Все, что осталось от храброго генерала, — это рука, оторванная чуть выше запястья. Вдова опознала ее по обручальному кольцу и перстню с бирюзой, который она подарила своему мужу.
Рука была погребена в освященной земле; на месте этого погребения г-жа Тучкова построила церковь, а рядом с церковью — монастырь; затем церковь и монастырь были обнесены общей каменной стеной.
Церковь воздвигнута на месте бывшего редута; могила находится внутри нее, слева от входа, и покрыта простым камнем, на котором выгравированы слова:
Помяни, Господи, во царствии Твоем АЛЕКСАНДРА,
На брани убиенного, и отрока НИКОЛАЯ.
Сын был похоронен рядом с останками отца.
С противоположной стороны церкви находится могила вдовы генерала и ее брата.
Над этой могилой лежит камень, который во всем похож на первый и несет на себе надпись:
Се аз, Господи, игуменья Мария, основательница Спасо-Бородинского монастыря.
Над входом в церковь выгравированы следующие слова и даты:
1812 года 26 августа.
БЛАЖЕН ЕГОЖЕ ИЗБРАЛ И ПРИЯЛ ЕСИ ВСЕЛИТСЯ ВО ДВОРЕХ ТВОИХ.
16 октября 1826.
Как известно, русский календарь отстает от нашего на двенадцать дней. Следовательно, 26 августа соответствует нашему 7 сентября, дню сражения, а 16 октября соответствует 28-му числу того же месяца.
Мы посетили покои прежней настоятельницы; нам показали ее одежду, ее портрет и ее посох, а также письмо, написанное императрицей Марией в связи со смертью великой княжны Александры.
Нас любезно приняла нынешняя настоятельница монастыря, княгиня Урусова.
Я пообещал ей прислать иерусалимские четки.
У меня есть такие четки, привезенные, правда, из Иерусалима не мною, а моей дочерью; они освящены патриархом и соприкасались с гробницей Спасителя; но как можно переслать четки из Франции в Бородино?
Если кто-либо способен подсказать мне, как это сделать, я ему тоже подарю четки.
Выйдя из монастыря, мы пересекли картофельное поле, на котором ночью был заморозок. Дело было 9 августа.
В России всякий раз подмораживает — иногда чуть больше, иногда чуть меньше, но постоянно.
Когда мы выехали из Москвы, а это было 7 августа, уже начали падать листья с деревьев, как это бывает у нас в октябре.
Покинув монастырь, мы поднялись в Семеновское, бедную деревню из трех десятков домов, которая, должно быть, не могла прийти в себя от изумления в тот день, когда ей довелось стать театром страшного сражения. Очевидно, три четверти ее обитателей не знали, за кого и зачем идет эта битва.
Из деревни Семеновское мы прошли по оврагу, доставившему столько трудов маршалу Понятовскому. Вскоре мы очутились посреди какого-то болотистого места, поросшего высокой травой и омываемого ручьем — должно быть, это был Огник, — и, пройдя около версты, оказались позади небольшого леса, покрывающего своей тенью восточный склон холма, где находился Главный редут и где теперь стоит памятная колонна в честь сражения.
Именно в этом небольшом лесу были погребены тела воинов, погибших на Главном редуте: бугры на земле, которые видны там, это и есть их могилы.
Выйдя из леса и направившись на запад, вы окажетесь напротив позиций французской армии и подойдете к подножию колонны.
И тогда вашему взору предстанет огромный камень, на котором начертана какая-то надпись. Это могила князя Багратиона: раненный, как мы уже упоминали, 7 сентября, он умер 24-го числа того же месяца во Владимирской губернии.
По повелению императора тело генерала было доставлено в Бородино и погребено на поле сражения.
Дидье Деланж, который был человеком предусмотрительным и воспринимал поле битвы с более философской точки зрения, чем я, приготовил превосходный завтрак, расположившись под кронами того самого небольшого леса. Мы укрылись под этой тихой сенью, и, переводя взгляд от одного могильного холма к другому, я был вынужден признать, что могилы на поле битвы, с которым связаны такие воспоминания, вполне стоят могил на сельском кладбище, даже если оно воспето Греем или Делилем.
Двадцать восьмого октября французская армия вновь проходила по этим же местам. Оставим в стороне прекраснейшие страницы, которые г-н Филипп де Сегюр написал по этому поводу в своей поэтической книге о
Русской кампании, и позаимствуем у г-на Фена несколько исполненных душевной боли строк из его "Заметок о 1812 годе".
"28 октября, — пишет он, — наша армия оставила Можайск справа и вступила на главную Смоленскую дорогу невдалеке от Бородина. Наши сердца сжимались при виде этой равнины, где было погребено столько наших солдат! Эти храбрецы были убеждены, что они умирают во имя победы и мира! Мы осторожно прошли по их могилам, страшась, что земля покажется им тяжелой под шагами нашего отступления!"
Однако в Можайске и Бородине, помимо убитых, были также и раненые, находившиеся там на излечении; император обнаружил их в немалом числе в том самом Колоц-ком монастыре, с вершины колокольни которого он видел на горизонте поле будущей битвы на Москве-реке. При мысли, что он бросит их здесь, сердце Наполеона облилось кровью, и он приказал, чтобы каждая повозка взяла с собой по одному нашему соотечественнику; он начал со своих собственных экипажей и поручил врачам своей медицинской службы, Рибу и Лерминье, в течение всего пути наблюдать за этим созданным на скорую руку обозом раненых.
