В самом деле, вот их названия, перечислить которые никому до меня не приходило в голову:

Кол оч а — "Борьба", О гни к — "Огонь", Сто не ц — "Страдание", Война — "Война", Сетовка — "Стенания".

После Бородина мы сворачиваем вправо и направляемся просить пристанище — заранее, впрочем, предложенное нам — в Романцево.

Как-то раз, на одном из вечерних приемов в Петровском парке, я обмолвился в присутствии молодого офицера, прапорщика Измайловского полка Жоринова, что у меня есть намерение совершить паломничество на поле сражения у Москвы-реки.

Он тотчас же написал своему другу, гвардейскому полковнику Константину Варженевскому, живущему в прелестном доме в трех верстах от поля битвы, и сообщил ему о моих планах.

Спустя неделю я получил от г-на Варженевского письмо, в котором он предоставлял в наше распоряжение свой загородный дом, своих лошадей и коляску.

Мы приняли предложение и теперь приехали туда.

Встретили нас тем радушнее, что к моему замыслу поехать в Бородино все относились как к пустым мечтаниям и на наш визит здесь не очень рассчитывали.

Нам подали ужин, приготовленный на скорую руку, и предоставили для ночлега флигель.

Утром мы выехали со двора, расположившись в коляске полковника. Кроме того, слуга вел под уздцы двух лошадей, которыми можно было воспользоваться в тех местах, где не сумела бы проехать коляска.

Я попросил полковника приказать кучеру отвезти нас на другую сторону поля битвы, даже если для этого придется сделать крюк, так, чтобы мы подойти туда той же дорогой, что и французская армия, и увидели бы равнину с той же точки.

Кучер отвез нас к месту, находившемуся чуть впереди Колоцкого монастыря.

С колокольни этого монастыря, сразу же после того, как русские были выбиты оттуда нашими солдатами, Наполеон осматривал местность и изучал поле будущей битвы.

Пятое число проходит в атаках на Шевардинский редут, возвышающийся на холме, который стоит у правого края поля. Несмотря на упорство русских, трижды бросавшихся на приступ, этот редут, оказавшись захваченным нами, так и не перешел в их руки.

Между Шевардинским редутом, сделавшимся нашим крайним правым флангом, и главной дорогой, составлявшей наш крайний левый фланг, сосредоточилась вся наша армия.

Палатка Наполеона находилась у нашего левого фланга, по другую сторону дороги, прямо перед деревней Валуево.

Это место стало священным, и никогда плуг, вспахивающий остальную часть поля, не проходил здесь.

Следовательно, еще и сегодня в нем ничего не изменилось с тех пор, как по нему ступала нога завоевателя.

Вечером конные разведчики генерала Орнано повели поить своих лошадей к какой-то реке.

"Как называется эта река?" — поинтересовались они.

"Москва-река".

"Прекрасно! Сражение, которое мы выиграем, назовут сражением на Москве-реке".

"Хорошо, — в свою очередь произнес император, которому передали эти слова, — не следует обманывать надежд этих храбрецов".

На рассвете следующего дня император надевает свой серый сюртук, садится в седло, осматривает русские аванпосты и объезжает войска, говоря с командирами и приветствуя солдат.

Генерал Пажоль как-то рассказывал мне, что Наполеон, проезжая в то утро через его бивуак, напевал мелодию, возможно чересчур надолго забытую:

Победа с песнью нам преграду отворяет!

Вернувшись с этого инспекторского смотра в преддверии битвы, он обнаруживает у входа в палатку дворцового префекта, г-на де Боссе, прибывшего из Сен-Клу, и полковника Фавье, явившегося из самых глубин Испании.

Господин де Боссе привез письмо от императрицы и портрет короля Римского.

Полковник Фавье привез известие о проигранном сражении при Арапилесе.

Наполеон пытается забыть о втором известии, чтобы целиком сосредоточиться на первом; он выставляет на пригорке рядом с палаткой портрет короля Римского, чтобы все могли видеть этого ребенка, его наследника, за будущее которого им предстояло сражаться.

Сидя на том самом месте, где был выставлен этот портрет, я делал свои записи, а Муане зарисовывал поле битвы, о котором очень легко составить себе представление.

Вся равнина, за исключением нескольких возвышенностей, совершенно плоская.

Три из этих возвышенностей принадлежат русской армии, две — нам.

На одной из них, перед палаткой императора, стоит сильная артиллерийская батарея.

На другой, на противоположном фланге, находится редут, взятый накануне генералом Компаном.

Пространство между этими двумя точками, протяженностью около одного льё, — это покатый склон, поросший кустарником, а местами мелколесьем.

Утром 7 сентября сто двадцать тысяч человек, то есть вся французская армия, разместились между двумя этими точками следующим образом.

Крайний левый фланг простирается до Беззубова, и там командует вице-король Евгений; он будет стойко держаться, и в его распоряжение предоставят такие силы, что враг не сможет его опрокинуть.

В центре, между ведущей к Москве главной дорогой, которая проходит у наших ног и едва заметной дугой изгибается по направлению к крайнему левому флангу русских, охватывая ею поле битвы, находятся принц Экмюльский и Ней, которому в этот день предстоит добавить к титулу герцога Эльхингенского еще и титул принца Москворецкого.

Поскольку здесь будет решаться судьба сражения, их поддержат три кавалерийских корпуса короля Неаполитанского, которыми командуют Монбрён, Латур-Мобур и Нансути.

Кроме того, именно там расположится император со всей своей гвардией.

На крайнем правом фланге будут действовать Поня-товский и Мюрат. Они стоят спиной к Шевардинскому редуту, занятому нами накануне.

Кутузов, который в это время отдает приказ пронести по рядам русской армии чудотворную икону, вывезенную из Смоленска, — ту самую знаменитую икону, которую в сопровождении крестного хода, проводили из Москвы туда, где теперь находится Новодевичий монастырь, — Кутузов на своем крайнем правом фланге защищен крутыми склонами оврага Колочи и батареями, установленными на высотах Горок.

Его центр располагается на второй возвышенности, находящейся в лагере русских; на вершине этого холма, за которым чернеет небольшая сосновая роща, было воздвигнуто укрепление, столь прославившееся под названием Главный редут.

Наконец, крайний левый фланг Кутузова упирается в деревню Семеновское, к которой, как и к Горкам, сзади подступает глубокий овраг.

Если бы Наполеон сохранил самоуверенность, проявленную им при Маренго, и имел бы дело с Меласом, то вот на что он пошел бы: он рискнул бы предпринять маневр, который произвел бы полную перестановку на поле битвы.

Он сосредоточил бы все свои усилия на правом фланге, хотя и рискуя прорывом на левом, и таким образом наши линейные войска, стоявшие спиной к закату солнца, оказались бы обращены лицом на север.

Вынужденные следовать за нашим перестроением фронта, русские линейные войска, стоявшие параллельно им спиной к востоку, оказались бы обращены лицом на юг.

И тогда наше правое крыло, обогнув противника, достигло бы Московской дороги, которой завладели бы Понятовский и Мюрат.

Русская армия, отрезанная от столицы, была бы загнана в огромную излучину Москвы-реки и сброшена в воду.

Но он имеет дело с Кутузовым, восьмидесятидвухлетним стариком, который, сменив Барклая де Толли, мог унаследовать от него стратегию выжидания. Наполеон пожертвует подобным маневром, способным настолько напугать русского главнокомандующего, что это заставит его отказаться от долгожданного сражения и подтолкнет его к отступлению. Наполеон возьмет быка за рога и атакует центр, рискуя оставить десять тысяч солдат в траншеях Главного редута.

Теперь предоставим слово русскому историку, которого мы уже цитировали и который подтвердит нам, что опасения императора были небезосновательны:

"Слишком явное преимущество на правом фланге французской армии должно было вынудить русских к поспешному отступлению, иначе они рисковали оказаться отброшенными к Москве-реке и утратить все коммуникации с Москвой и южными областями. Только от Наполеона зависело вынудить русских оставить их позиции, даже не вступая в бой. Для этого ему было достаточно начать маневрировать на правом фланге, угрожая их коммуникациям с Можайском, но такие маневры лишь затянули бы войну".