Следовательно, союз с Англией определялся конкретными обстоятельствами и был личной сделкой, договором между двумя принцами, из которых один уже совершил узурпацию, а второй только еще замышлял ее.

Ко всему этому европейская политика не имела никакого отношения. Король Луи Филипп дал себя обмануть и в течение восемнадцати лет терпел все унижения, какие заставляла его глотать Англия.

Но что больше всего отталкивало императора Николая от связей с нами — это боязнь проникновения в его империю революционного духа, в ангелы-губители которого он сам себя произвел.

И вот с этими представлениями он провел тридцать лет, находясь, так сказать, в положении "на караул", воспринимая себя как солдата России, но и всех русских считая солдатами и насаждая диктаторство в огромных масштабах.

Его царствование было царствованием военным. Все были солдатами в России, а те, кто не носил эполет, были презираемы императором, и их презирали все.

Друг ссыльного Пушкина, сосланный в Сибирь Пущин — тот, кто еще и сегодня перевязывает раны, натертые ему кандалами в 1825 году, — состоял на штатской службе. Он был одним из тех заговорщиков, кого император сам допрашивал во время следствия.

— Впрочем, — сказал Николай I обвиняемому, — чего можно ждать от человека, который, будучи дворянином, избрал такое жалкое поприще?

— Я не думаю, — ответил ему Пущин, — что поприще может быть жалким, когда имеешь честь служить вашему величеству.

Царствование Николая I, длившееся треть века и отмеченное всего лишь двумя серьезными войнами — одна в его начале, другая в конце, — прошло в беспрерывных смотрах и парадах, которыми император командовал лично. Нередко он устраивал учения, выбирал кого-нибудь из своих генералов, чтобы с ним сразиться, и, одержав над ним верх, так же гордился своей ненастоящей победой, как если бы это была победа в реальной войне.

Однажды, подобно Коммоду, боровшемуся в Колизее с тем галлом, который, будучи рабом в меньшей степени, чем другие, повалил императора на спину, прижал его коленом к земле и приставил ему острие меча к горлу, Николай I столкнулся с генералом, отнесшимся к делу серьезно. Он действовал таким образом, что ему удалось разгромить царя, окружить его и взять в плен.

Это был генерал Николай Муравьев.

Николай I осыпал его похвалами, но два дня спустя Муравьев подал в отставку.

Позже император одумался, назначил его командиром отдельного корпуса гренадер, а потом своим наместником на Кавказе; именно этот генерал взял Карс.

Лермонтов служил в гвардии, когда он написал свои первые стихи. Император вызвал поэта к себе.

— Мне докладывают, сударь, — сказал он ему, — будто вы сочиняете стихи?

— В самом деле, государь, со мной такое иногда случается.

— На это есть особые лица, сударь; моим офицерам нет нужды заниматься поэзией. Вы отправитесь воевать на Кавказ: это будет, по крайней мере, более достойное для вас занятие.

Но Лермонтов ничего другого и не хотел. Он поклонился, уехал на Кавказ и там, видя перед собой величественную горную цепь, где был прикован Прометей, написал свои лучшие стихи.

Другой поэт, который, быть может, пошел бы дальше Лермонтова, дальше самого Пушкина, Полежаев, написал стихотворение под названием "Машка", то есть "Мария".

Но имя Мария произносится по-русски в четырех вариантах, и у каждого из них свое значение.

Когда имя Мария переделывается в Машу или Машеньку, это имеет положительный смысл. Но когда имя Мария превращается в Машку, оно совершенно меняет свое значение, и, приобретя отрицательный оттенок, прилагается уже не к чистой деве, а к уличной девке.

Стало быть, Полежаев совершил преступление, написав стихотворение под названием "Машка".

Император, узнав об этом, вызвал поэта к себе и приказал ему прочесть это стихотворение.

Полежаев повиновался.

Император слушал, мрачно нахмурив брови, а затем, когда поэт кончил читать, вызвал стражу и приказал отдать Полежаева в солдаты.

В России это делается очень быстро.

Полежаева отвели на гауптвахту и, посадив его на барабан, обрили ему голову, затем ударили ладонью по лбу, облачили в серую шинель, и все было кончено.

Но, прежде чем покинуть кордегардию, где совершалась эта экзекуция, он нашел возможность написать на стене обращенные к царю стихи, перевод которых я привожу:

Поймешь ли ты, как мудрено Сказать в душе: все решено!

Как тяжело сказать уму:

"Прости, мой ум, иди во тьму";

И как легко черкнуть перу:

"Царь Николай. Быть по сему^[22]…"

Полежаев отправился на Кавказ и там был убит.

Николай питал такую огромную веру в свое предназначение, что это придавало ему необычайную смелость, и в этом отношении император был более чем смел: он был отважен до безрассудства. Наделенный красивым лицом, внушительной фигурой, огненным взглядом и повелительной жестикуляцией, он никогда не встречал на своем пути преград: стоило ему появиться, и они падали сами собой.

Все видели, как 14 декабря, не боясь пуль, он стоял в тридцати шагах от восставшего полка.

Во время холерного бунта 1831 года ему сказали, что народ, пребывая в убеждении, будто воду отравляют немцы и поляки, учинил смертоубийство на Сенной площади. Царь вскочил в свою коляску и в сопровождении одного лишь графа Орлова въехал в гущу побоища, выпрыгнул из экипажа, поднялся на ступени церкви и оттуда крикнул громовым голосом:

— На колени, мерзавцы! На колени и молитесь Богу!

Ни один не остался на ногах; все опустили головы, а ниже остальных склонились убийцы.

Восстание было подавлено; быть может, зачинщики и не раскаялись, но они были укрощены.

У Николая дошла чуть ли не до помешательства привычка к крайней военной простоте быта: это была традиция, а скорее, мания царской семьи. Она была свойственна и Павлу, и Александру. Латаная шинель императора Николая была предметом общих разговоров. Однажды императрица, стыдясь ее, подарила мужу роскошную меховую шубу; он надел ее только один раз, чтобы доставить удовольствие императрице, а потом подарил своему камердинеру. В то время, когда он был еще великим князем, императрица, сама бывшая тогда великой княгиней, вышила ему домашние туфли, и он носил их тридцать три года, до самой смерти.

Когда Николай хотел вознаградить за что-нибудь одного из сыновей, он укладывал его спать вместе со своим псом Гусаром на полу возле своей кровати, подстелив ту самую старую шинель.

Гусар, любимец императора Николая, был старый и грязный серый спаниель; он не отходил от императора и пользовался всеми привилегиями избалованной собаки.

За завтраком император всегда съедал три сухаря и выпивал чашку чая. Однажды, играя с Гусаром, он постепенно скормил ему все три своих сухаря и позвонил, чтобы принесли другие. Все прекрасно знали, что император по утрам съедает только три сухаря, и потому — хотя в годовом бюджете императорского дома эти сухари составляли две тысячи рублей — во дворце в тот день не было других сухарей, кроме тех, что съел Гусар; так что одному из слуг пришлось сесть на лошадь и поехать за тремя сухарями на другой конец Невского проспекта, к булочнику, у которого их обычно покупали.

Если только ему не возражали, император мог быть чрезвычайно терпеливым, но всякое сопротивление, даже если оно исходило от бездушного предмета или от неразумного животного, сводило его с ума.

У него была лошадь, очень любимая им, но с норовом. Однажды, когда император собрался сесть на нее, чтобы отправиться на парад, она ни за что не давала оседлать себя. Император, придя в ярость, закричал: "Соломы! Соломы!" Он велел набить соломой конюшню и затем приказал поджечь ее.

Бунтовщица была сожжена живьем.

Николай I ненавидел ложь. Он иногда прощал тех, кто признавался в своей вине, но никогда не прощал тех, кто свою вину отрицал.