Испугавшись, что крик этот будет услышан во дворце, Татаринов, князь Вяземский и Скарятин бросились на Павла. Император на мгновение приподнялся, а затем снова рухнул на пол. Все это происходило в полной темноте, среди криков и стонов, то пронзительных, то глухих. Наконец Павлу удалось отстранить руку, зажимавшую ему рот, и он стал умолять заговорщиков по-французски:
— Господа, сжальтесь надо мной! Дайте мне время помолиться Бо…
Последнее слово он не сумел договорить из-за удушья: один из убийц развязал свой шарф и стянул им грудь императора, не осмеливаясь душить за горло, ибо трупу жертвы предстояло быть выставленным на всеобщее обозрение, и смерть императора должна была выглядеть естественной. После этого стоны перешли в хрипение, но вскоре прекратилось и хрипение; за этим последовали судорожные движения тела, быстро затихшие, и, когда Беннигсен вернулся со свечами, император был уже мертв. Только тогда заговорщики увидели рану на его скуле; но это не имело для них значения: поскольку императора будто бы поразил апоплексический удар, ничего не было удивительного в том, что при падении он ударился обо что-то и таким образом поранил себя.
В то время когда при свете принесенных Беннигсеном свечей заговорщики рассматривали неподвижный труп, в тишине, воцарившейся после убийства, за потайной дверью послышался шорох; это прибежала императрица, услышав приглушенные крики и неясные угрожающие голоса. Заговорщики вначале испугались, но, узнав ее голос, успокоились; впрочем, дверь, закрытая со стороны Павла, была закрыта и с ее стороны, так что у них было время закончить начатое ими дело, не боясь, что их потревожат.
Беннигсен приподнял голову императору и, убедившись, что тот остается неподвижным, велел положить его на кровать. Только в эту минуту в дверях появился Пален, держа в руке шпагу; верный своей двойственной роли, он выжидал, когда все будет кончено, и только тогда появился среди заговорщиков. Увидев труп своего государя, на который Беннигсен набросил покрывало, он остановился на пороге, побледнел и прислонился к стене, опустив шпагу.
— Ну что ж, господа, — сказал Беннигсен, вовлеченный в заговор одним из последних и оказавшийся единственным, кто в этот роковой вечер сохранил непоколебимое самообладание, — пришло время идти присягать новому императору.
— Да-да, — послышались неслаженные голоса всех этих людей, которые теперь спешили покинуть эту комнату еще больше, чем прежде торопились в нее попасть, — да-да, идемте приносить присягу новому императору. Да здравствует Александр!
Тем временем императрица Мария Федоровна, видя, что она не может проникнуть в покои императора через потайную дверь, и слыша все еще не прекращающийся шум, направилась в покои мужа обходным путем; однако в одной из промежуточных зал она встретила поручика Семеновского полка Полторацкого с тридцатью находившимися под его командованием солдатами. Выполняя полученный приказ, Полторацкий преградил ей дорогу.
— Простите, сударыня, — произнес он с поклоном, — дальше я не могу вас пропустить.
— Разве вы не узнаете меня? — спросила императрица.
— Узнаю сударыня; я знаю, что имею честь разговорить с вашим величеством, но прежде всего вас мне и приказано не пропускать.
— Кто вам дал такой приказ?
— Мой полковой командир.
— Посмотрим, — произнесла императрица, — осмелитесь ли вы выполнить такой приказ!
Императрица двинулась в сторону солдат, но те ружьями преградили ей дорогу.
В эту минуту из спальни Павла толпой вышли заговорщики, крича: «Да здравствует Александр!»; во главе их находился Беннигсен; он приблизился к императрице: она узнала его и, обратившись к нему по имени, стала умолять, чтобы ей позволили пройти к императору.
— Сударыня, — сказал Беннигсен, — вы напрасно подвергаете опасности свою жизнь: императора Павла нет в живых.
При этих словах императрица вскрикнула и рухнула в кресло; великие княжны Мария и Екатерина, проснувшиеся от шума и прибежавшие к покоям отца вслед за ней, опустились на колени по обе стороны кресла. Чувствуя, что она теряет сознание, императрица попросила воды. Какой-то солдат принес полный стакан воды, но великая княжна Мария не решалась дать матери напиться, опасаясь, что вода отравлена. Тогда солдат, догадавшись, чего она боится, отпил половину и, передавая стакан великой княжне, сказал:
— Вот видите, ее величество без страха может пить эту воду.
Оставив императрицу на попечении великих княжон, Беннигсен направился к цесаревичу. Его комнаты находились под покоями императора Павла, и он слышал все, что там происходило: пистолетный выстрел, крики, падение, стоны и хрипение умирающего; он попытался выйти, чтобы прийти на помощь отцу, но стража, поставленная Паленом у дверей, не выпустила его; все меры предосторожности были приняты: он был пленником и ничего не мог предпринять.
Сопровождаемый заговорщиками, Беннигсен вошел в покои Александра. Крики «Да здравствует император Александр!» дали цесаревичу знать, что все кончено. У него уже не было сомнения в том, какой ценой достался ему престол; вот почему, увидев Палена, вошедшего последним, он воскликнул:
— Ах, Пален, как ужасна первая страница моего царствования!
— Государь, — отвечал Пален, — те, что последуют дальше, заставят всех забыть о ней.
— Но поймите же, — вскричал Александр, — ведь станут говорить, что я убийца отца!
— Государь, — произнес Пален, — думайте в эту минуту лишь об одном…
— Боже мой, да о чем же, по-вашему, мне сейчас думать, как не об отце?
— Думайте о том, как вам заставить армию признать вас.
— Но моя мать, но императрица! — воскликнул Александр. — Что станет с нею?
— Она в полной безопасности, государь, — заявил Пален, — однако, во имя Неба, нельзя терять ни минуты!
— Что же мне надо делать? — спросил Александр, не в силах принять какое-либо решение, настолько он был сломлен.
— Государь, — отвечал Пален, — надо сию же минуту последовать за мной, так как малейшее промедление чревато величайшими бедствиями.
— Делайте со мной, что хотите, — произнес Александр, — я в вашем распоряжении.
Пален подвел императора к карете, которую подогнали к подъезду, чтобы отвезти Павла в крепость; Александр сел в нее, плача; дверца захлопнулась; Пален и Зубов поместились на запятках, и карета, которая несла в себе новую судьбу России, стремительно покатилась к Зимнему дворцу, эскортируемая двумя гвардейскими батальонами. Беннигсен остался возле императрицы, поскольку таково было одно из распоряжений Александра, сделанных им перед отъездом.
На Адмиралтейской площади уже были собраны главные гвардейские полки.
— Император! Император! — закричали Пален и Зубов, оповещая, что они везут с собой Александра.
— Император! Император! — закричали два эскортирующих его батальона.
— Да здравствует император! — в один голос откликнулись все полки.
Гвардейцы бросились к карете, вытянули из нее бледного и подавленного Александра, увлекли его за собой и в конце концов понесли на руках; восторг, с которым новому императору клялись в верности, доказывал ему, что заговорщики, совершив преступление, всего лишь исполнили волю народа; и Александр понял, что, как бы ни велико было его желание отомстить за отца, ему придется отказаться от мысли наказать его убийц.
А те разошлись по своим домам, не зная, какое решение относительно них примет император.
На следующий день императрица в свою очередь присягнула своему сыну; согласно установлениям Российской империи, она сама должна была наследовать трон после смерти мужа, но, поняв всю серьезность положения, по собственной воле отказалась от своих прав на престол в пользу сына.
Хирург Виллие и врач Штофф, которым было поручено вскрытие тела императора Павла, заявили, что он умер от апоплексического удара, а рану на скуле получил при падении, когда это несчастье произошло.
Труп был набальзамирован и в продолжение двух недель выставлен на парадном ложе, к ступеням которого, согласно требованиям этикета, неоднократно подходил Александр; и каждый раз, когда он всходил по ним и когда спускался с них, было видно, что лицо его бледно и залито слезами.
