Приняв на веру предание о том, что после рождения первого ребенка Петр III потерял вследствие несчастного случая мужскую силу, они отказывались признать законность прав Павла I, считая его незаконнорожденным и узурпатором.

Что же касается Петра III, то факт убийства в Ропше для них как бы не существует. Петр III только исчез, но не умер; он вернется на землю, и это будет день, когда начнется славное царствие.

Как видите, это нечто подобное иудейскому Мессии.

В дни собраний, а мы уже сказали, что эти собрания происходили в том большом доме с закрытыми ставнями, Христос, сын Петра III и бог, как и Петр III, восседал на троне рядом с матерью, Девой Марией.

Сектанты входили и простирались перед ним ниц.

Потом Пресвятая Дева поднималась и произносила перед собравшимися речь, увещевая их быть чистыми и неотступно следовать своей вере.

Затем начиналось пиршество, состоявшее исключительно из фруктов, овощей и молочной пищи.

Мясо, рыба — словом, все живое, скопцам решительно запрещено.

Иногда, тем не менее, при определенных обстоятельствах, когда это связано с сохранением здоровья, можно есть рыбу, но сырую, чтобы не распалять кровь.

После пиршества начиналась страда, производное от глагола страдать, что значит терпеть муку.

Слово страда — старое, забытое слово, которое помнят только ученые.

Страда была пляской, сначала медленной и спокойной, которая затем, подобно пляске кружащихся, а точнее, вертящихся дервишей, становилась постепенно неистовой и опоясывала трон Христа и Богородицы все более стремительными кругами. Эта пляска обычно кончалась обмороком пляшущего, который, исполняя ее, испытывал ежеминутное наслаждение, смешанное с неслыханными страданиями — и то и другое к вящей славе Божьей. Отсюда и слово страда.

Во время плясок производились операции, превращавшие людей в скопцов.

Павел I узнал про эту секту и пожелал увидеть Христа.

Он призвал к себе мужика, игравшего роль Иисуса.

Царь увидел фанатика, уверовавшего в свое божественное происхождение и убежденного в своем праве не только на корону Небесную, но и на корону всея Руси.

Павел сослал Христа и Деву Марию в Сибирь, а Иоанна Крестителя — в Олонецкую губернию.

Поскольку Христос и Мария, бесследно исчезнувшие в этих ужасных пространствах, которые так редко выпускают свою добычу, никогда больше не появлялись, скопцы, решив, что эти божества вознеслись на небо, до сих пор ждут их возвращения.

Что же касается Иоанна Крестителя, то его приверженцы утешились тем, что они не теряли его из виду, поскольку Олонецкая губерния соседствует с Санкт-Петербургской.

Он умер в Олонецкой губернии, и там находится его могила. Сектанты совершают к ней паломничество и, покидая ее, уносят с собой осколки надгробного камня или горсточку окружающей его земли. Эту землю они растирают в порошок и, растворяя в воде, пьют, заболев, как лекарство.

Пока незаметно, чтобы от этого их умирало больше, чем православных, которых пользуют местные лекари.

Поскольку могила считается священным местом, ночью там производят операции оскопления.

Эта секта, которую преследует правосудие, чрезвычайно богата. Правосудие же в России подобно Аталанте: оно останавливается, когда ему кидают золотые яблоки.

Почти все менялы — скопцы. Слово меняла происходит от глагола «менять». Менялы завладели всем золотом и серебром империи, и потому два эти металла встречаются здесь крайне редко. Поскольку их вера запрещает всякое излишество в еде, а их физическое состояние исключает любовь, они живут, ничего не тратя, и, избавленные от всяких страстей, почти всегда накапливают огромные состояния.

Скопцы поступают так не только из любви к наживе, но и для того, чтобы иметь все деньги в тот день, когда настанет славное царствие, то есть когда Святое семейство вновь сойдет на землю.

Скопец, то есть один из скопцов, питает отвращение к иноземцам, но, быть может, еще в большей степени — к своим православным соотечественникам.

Все, к чему прикоснулся иноземец, называется поганым, то есть оскверненным.

Мы уже говорили, что раскольники разделились на несколько ветвей, и надо сказать, что ветви эти составляют полную противоположность друг другу.

В число сект, являющих собой прямой контраст со скопцами, входит секта Татаринова.

Татаринов был государственным советником и имел чин бригадного генерала. Он возглавлял эту секту.

Некая пророчица собрала в своем доме приверженцев этой веры Христа и называла себя Матерью Христа.

После нескольких обрядов инициации вступавшие в секту давали две клятвы: хранить тайну и оставаться навеки холостяками.

Женщины, со своей стороны, клялись никогда не выходить замуж, а если бы их к этому вынудили родители, не порывать с сектой.

После того как обряд вступления завершался, гасили свечи и все без разбору совокуплялись друг с другом.

Вот как все это раскрылось.

Некий молодой человек, по фамилии Апрелев, брат которого был товарищем министра, женился вопреки клятве, данной сообществу.

Другой сектант-фанатик, Павлов, мать которого совершила два пеших паломничества в Иерусалим, собирая по пути милостыню, хотя и была женой полковника, спрятался однажды вечером за дверью супружеской спальни Апрелевых и, ударив хозяина кинжалом, вскричал:

— Это я!

Апрелев упал мертвым.

Убийца даже не пытался бежать.

Арестованный и заточенный в крепость, Павлов был подвергнут старинной пытке испанским сапогом и приговорен к смерти.

Некий старик, который провел в крепости пятьдесят пять лет — дело происходило, кажется, в 1812 году, — говорил одному из моих друзей, что на его памяти такая пытка применялась во второй раз за полвека. Первый раз ей подвергся Мирович, пытавшийся похитить юного Ивана. Эту историю я расскажу вам, когда мы отправимся в Шлиссельбург.

Павлову не хватило сил выдержать пытку.

Он сознался во всем, донес на общество, которое после этого было рассеяно по разным монастырям. Татаринов и пророчица исчезли.

В России, как и в Венеции, люди исчезали бесследно.

Император Александр II недавно объявил, что в его царствование такого больше не будет, и любой виновный, кто бы он ни был, будет судим гласно.

Татаринов имел двух дочерей, которых он вынудил вступить в секту, предав их таким образом свальному греху.

Не складывается ли у вас впечатление, что я рассказываю вам эпизод античных вакханалий, поднимаю край завесы, скрывающей мистерии Доброй Богини?

Пробегите-ка глазами страницу, заимствованную мною у Мишле:

«Некий Тит Семпроний Рутил предложил своему пасынку, чьим опекуном он был, приобщить его к мистериям вакханалий, перешедшим из Этрурии и Кампании в Рим. Когда юноша рассказал об этом куртизанке, которая его любила, она явно пришла в ужас и сказала ему, что, по всей видимости, мать и отчим боятся дать ему отчет в том, как они распоряжались его деньгами, и задумали отделаться от него. Он укрылся у одной из своих теток и сообщил обо всем консулу. Куртизанка, подвергнутая допросу, сначала все отрицала, боясь мести посвященных в таинства, но потом созналась. Эти вакханалии являлись неистовым культом жизни и смерти, в обряды которого входили проституция и убийство. Тех, кто отказывался предаваться гнусностям, хватали с помощью особой машины и кидали в глубокие пещеры. Мужчины и женщины без разбору вступали в темноте в соитие, а потом как безумные мчались к Тибру и окунали в воду пылающие факелы, которые, когда их вынимали оттуда, вспыхивали вновь, — то был символ бессилия смерти перед неугасимым светом вселенской жизни.

Дознание вскоре показало, что в одном только Риме в этих мерзостях участвовало семь тысяч человек.

Повсюду поставили стражу, ночью начались обыски; тысячи женщин, оказавшихся среди виновных, были переданы родным и подвергнуты наказанию в своих домах.

Из Рима террор распространился по всей Италии: консулы проводили расследование в одном городе за другим».¹