Боярин Матвеев, впоследствии убитый стрельцами вместе со Львом и Афанасием Нарышкиными, чью историю я вам уже рассказал как-то раз, проезжал через небольшую деревню Киркино, расположенную в Рязанской губернии, в двадцати пяти верстах от городка Михайлова, и почти целиком населенную разорившимися дворянами, которых называют однодворцами, то есть теми, кто имеет только один двор.

На пороге какого-то дома сидела прелестная девочка лет двенадцати — тринадцати и горько плакала.

Пока перепрягали лошадей в его карете, Матвеев осведомился о причине горя, которое, видимо, испытывала девочка.

Он узнал, что единственная крепостная девушка, которая у нее оставалась и которая служила ей и горничной, и воспитательницей, только что повесилась.

Вот потому бедная девочка и проливала слезы.

Расспросив ее, боярин узнал, что она — сирота из хорошей семьи, родом из Крыма; он увез ее с собой, воспитал как родную дочь и представил ко двору.

Овдовев, Алексей Михайлович увидел ее, полюбил и сделал своей женою.

Насколько правдиво предание? Я уже сказал, что не отвечаю за его достоверность, но и сегодня еще в родной деревне царицы Натальи Кирилловны бытует народная поговорка, которая гласит: «Если бы не удавилась девка в Киркине, не было бы на свете Петра Великого».

Бесспорно одно: отец и дед Натальи Кирилловны занесены в боярскую книгу.

Итак, Женни Фалькон, моя маленькая приятельница в 1832 году, а теперь, когда она повзрослела, мой большой и добрый друг, пришла осведомиться обо мне у Дюфура.

Она оставила записку, в которой мне предлагалось, не откладывая это ни на минуту, прийти и обнять ее.

В записке говорилось также, что я застану у Женни моего друга Нарышкина, которому, так же как и ей, не терпится увидеть меня.

Я поспешил на Михайловскую площадь, где при входе в гостиную две пары рук раскрыли мне объятия, не считая третьей, которую при звуках моего голоса простерла из столовой маменька Фалькон.

Эти люди ждали меня вот уже неделю.

Как такое объяснить: мне еще самому не было известно, что я покину Париж, а в Санкт-Петербурге уже знали, что я сюда приеду.

Чтобы повидать меня, Женни и Нарышкин отложили свою поездку в Москву.

Если я пробуду в Санкт-Петербурге не более двух недель, они подождут меня еще, чтобы я поехал вместе с ними.

На все время моего пребывания в Москве они пригласили меня к себе на виллу в Петровском парке.

Вот как понимают в России гостеприимство. В этом отношении нет, мне кажется, на свете никого радушнее, чем русские аристократы.

Я попросил дорогих друзей, чтобы они не стесняли себя из-за меня, и согласился поселиться во флигеле, который они мне предложили; однако мне нужно было столько всего посмотреть в Санкт-Петербурге, что я не хотел заранее назначать дату своего отъезда.

На другой день отмечали день рождения Женни. Мы условились, что я приму участие в празднестве, если получу на таможне свой гардероб.

Покинув Михайловскую площадь, я спросил дорогу к меняле. У меня было с собой на две или три тысячи франков французских золотых монет, которые я хотел обменять на русские ассигнации.

Известно ли вам, дорогие читатели, что в России — стране серебряных рудников и золотых копей — почти нет в ходу звонкой монеты, а есть только бумажные деньги?

Это банковские билеты от сторублевого до рублевого.

Я знал, что каждый мой золотой стоит пять рублей.

Каково же было мое удивление, когда меняла дал мне не только полагающиеся семьсот пятьдесят рублей, но еще и лишку на двадцать пять или тридцать франков.

Курс французского золотого повысился, и он стоит теперь пять рублей и сколько-то там копеек.

Я внимательнее, чем прежде, пригляделся к честному меняле и, поскольку он чуточку говорил по-французски, попросил его объяснить мне, откуда взялась эта неожиданная прибавка.

Пока он объяснял, я слушал и разглядывал его.

Он имел ясного, серебристого тембра голос, вроде тех, какие можно порой услышать в Сикстинской капелле, и редкую, клочковатую бороденку.

Мне стало понятно, что я имею дело с особью, принадлежащей к секте скопцов.

Однако вы ведь не знаете, дорогие читатели, что такое скопец.

Есть у вас русский словарь? Поищите там слово скопец.

Но если у вас нет словаря, а вы все же непременно хотите знать, что такое скопец, я попытаюсь вам объяснить, хотя заранее предупреждаю, что дело это нелегкое.

К примеру, перед вами дремлет в кресле красивый ангорский кот с длинной шерстью, который, вместо того чтобы бегать по крышам и прыгать с одной водосточной трубы на другую, гоняясь за кошками, занят лишь тем, что ест, жиреет и спит.

Вот он принадлежит к секте скопцов.

Или, скажем, на вашем обеденном столе лежит на блюде один из славных горожан провинции Мен, которых Беранже воспел как счастливейших существ на земле, — упитанный, подрумяненный, в меру поджаренный, с мясом отменного вкуса, с сочным жиром и головой, лишенной украшения, которое составляет гордость петуха.

Он тоже принадлежит к секте скопцов.

Однажды в детстве король Луи Филипп спросил у г-жи де Жанлис, своей воспитательницы:

— Что такое бык?

— Отец теленка.

— А корова?

— Мать теленка.

— А вол?

Тут автор «Вечеров в замке» на мгновение смешалась: трудно было подыскать нужное определение; наконец, она нашла перифразу:

— Это дядя теленка.

Ну, так вот, дядя теленка относится к секте скопцов.

Вам все стало понятно, не правда ли?

Теперь мне остается объяснить, каким образом, обладая свободной волей, можно по собственному желанию вступить в подобную секту.

Попробую.

Слово раскол означает по-русски «ересь»; зачинщиков ереси называют раскольниками.

Скопцы — это раскольники.

Появление раскольников восходит к царствованию Алексея Михайловича. Когда его любимец, патриарх

Никон, перевел, а вернее, осовременил Священное Писание, фанатики остались привержены старому тексту и отказались признать новый; отсюда — бунт.

После принятия нового текста бунтовщики стали зачинщиками ереси.

Путешественники, писавшие о России, мало или совсем ничего не говорили о раскольниках.

Да, это так, но я ведь рассчитываю рассказать вам много такого, о чем вам еще не говорили.

И для начала, как это ни трудно, я расскажу о вам о скопцах, представляющих собой одну из ветвей раскольничьей ереси.

Знаете ли вы, сколько в России насчитывается раскольников?

Официально пять миллионов; на самом деле, одиннадцать.

Как видите, такое заслуживает рассказа, и с тем большим основанием, что этим одиннадцати миллионам человек, число которых возрастает с каждым днем, несомненно предназначено, на мой взгляд, сыграть в будущем определенную социальную роль.

Раскольники делятся на множество сект, резко противостоящих друг другу и придерживающихся самых нелепых взглядов.

Самая нелепая, но, можно сказать, и самая страшная из этих сект — секта скопцов; скопцы верят в земное существование Иисуса, Пресвятой Девы и Иоанна Крестителя.

В царствование императора Павла эта секта чрезвычайно разрослась; своего Христа скопцы видели в каком-то крестьянине, свою Деву Марию — в какой-то простой женщине из народа, а своего Иоанна Крестителя — в каком-то свирепом мужике.

Вот только его крещение было крещением кровью.

Оно состояло в оскоплении, а поскольку тот, кто его производил, был варваром, он проделывал эту операцию варварским способом, с помощью раскаленной докрасна проволоки.

Каждый третий из новых последователей секты умирал.

После рождения первого младенца мужского пола, предназначенного продолжать род, мужчину делали бессильным, а женщину — бесплодной.

Напротив Знаменской церкви, возле Невского проспекта, перед нынешним Московским вокзалом, стоял большой деревянный дом с постоянно закрытыми ставнями.

Именно в этом доме и совершались все таинства.

Сюда скопцы приходили поклоняться Христу, который, по их убеждению, был первым сыном императора Петра III, которого они объявили своим богом.