В армии это называется «прощупать новичка».
Обычно иностранец, если он француз, принимает предложение.
Так поступил и граф де Вогюэ, два года назад достойно поддержавший честь своей страны и оставивший здесь о своей отваге память, которая сохранится не в одном поколении русских охотников.
Охота происходила в имении графа Алексея Толстого, в Новгородской губернии.
Действующими лицами происшествия, о котором мы намереваемся рассказать, были граф Мельхиор де Вогюэ, граф ван Биландт, голландский поверенный в делах, и граф Сухтелен, шталмейстер русского двора.
Егеря выследили медведицу с детенышами: это был крупный зверь огромного роста.
Медведи, да и любые животные, становятся, как известно, особенно свирепыми, когда им приходится защищать не только свою жизнь, но и свое потомство.
Поднятый загонщиками зверь пошел сначала на графа ван Биландта, который первым же выстрелом легко ранил его.
Медведь, не останавливаясь и оставляя на снегу кровавый след, устремился к графу де Вогюэ.
Граф де Вогюэ, стрелявший с расстояния не более сорока — пятидесяти шагов, послал в медведя две пули, и обе его задели.
Граф Сухтелен находился в ста шагах от этого места, располагая двумя заряженными ружьями: одно было у него, другое — у его слуги.
Услышав три выстрела и подумав, что стрелявшие оказались, возможно, в трудном положении, он послал слугу с ружьем туда, откуда донеслись звуки выстрелов.
И в самом деле, граф де Вогюэ, увидев, что к нему приближается слуга с заряженным ружьем, отшвырнул свое ружье, взял то, какое ему принесли, и ринулся вдогонку за раненым зверем.
Следовать за ним было легко — он оставлял позади себя широкую кровавую дорожку.
Медведь углубился в лес, и граф де Вогюэ, по-прежнему в сопровождении мужика, бросился туда вслед за ним.
Ослабев от трех ран, медведь остановился, чтобы перевести дух.
Граф де Вогюэ подошел к нему на расстояние в сорок шагов, прицелился и выстрелил. Зверь зарычал и, вместо того чтобы броситься бежать, обернулся и кинулся на охотника.
Граф выстрелил во второй раз, но пуля, по-видимому, не задела медведя, и он лишь ускорил свой бег.
О том, чтобы ждать его, не могло быть и речи — ружье было разряжено, и граф не располагал никаким оружием, кроме ятагана, который одолжил ему граф ван Биландт.
И потому он бросился бежать в ту сторону, где, по его предположению, ему должен был встретиться Биландт.
Мужик побежал следом за охотником.
Но медведь, гнавшийся за ними, бежал гораздо быстрее, чем они.
Господин де Вогюэ, молодой и проворный, намного опередил русского крестьянина, как вдруг ему показалось, что сзади послышался крик.
Граф обернулся, однако увидел только медведя.
Крестьянин, почти настигнутый зверем, зарылся в снег и прикрыл голову руками. Озлобленный медведь кинулся на него.
Крестьянин уже не кричал, да и к чему было звать на помощь? Разве была надежда, что благородный вельможа, дворянин, француз, ничего не терявший с его гибелью, станет рисковать своей жизнью, чтобы прийти на помощь какому-то бедному мужику?
Но мужик ошибался.
Именно потому, что граф де Вогюэ был благородный дворянин, француз, сердце его возмутилось при мысли, что у него на глазах погибнет без всякой помощи человек, даже если этот человек — крепостной.
— О нет! — произнес он, обращаясь к самому себе, но вслух, словно желая приободрить себя на тот случай, если у него оставалось еще хоть малейшее сомнение. — Этому не бывать!
Он выхватил свой ятаган, прыгнул на медведя и по самую рукоять всадил ему клинок между лопаток.
Медведь обернулся к этому новому противнику и одним ударом тяжелой лапы свалил его с ног.
Но граф не выпустил из рук ятагана: он стал наносить медведю удары в нос и в пасть.
К счастью, вместо того чтобы душить его лапами, зверь с остервенением принялся его кусать.
Граф же с яростью наносил ему удары ятаганом.
Потом граф рассказывал, что во время этой схватки он не видел ничего, кроме залитых кровью глаз, окровавленного носа и окровавленной пасти медведя, и наносил удары машинально, без передышки и отчаянно.
Сколько длилась эта ужасная схватка? Секунду, минуту, час? Он не мог бы это сказать.
Вдруг он услышал, что его окликают, и узнал голос графа ван Биландта.
— Ко мне, Биландт! — вскричал он. — Ко мне!
Граф ван Биландт подбежал и оказался в десяти шагах от него, стоя по пояс в снегу.
Внезапно г-н де Вогюэ услышал выстрел, и ему показалось, что на него обрушилась гора.
Но он все равно продолжал наносить удары ятаганом.
Через минуту он почувствовал, что его подхватили под мышки и тащат наружу, словно клинок из ножен.
Это были граф ван Биландт и граф Сухтелен, высвобождавшие его из-под медведя.
Что же касается мужика, то он оставался недвижен в той же степени, что и мертвый зверь, хотя был вполне живой.
Его вытащили из снега и тоже поставили на ноги.
Увидев графа де Вогюэ целым и невредимым и осознав, что обязан жизнью этому благородному дворянину, который мог убежать и преспокойно оставить его на растерзание медведю, но не побоялся рискнуть жизнью, чтобы спасти его, мужик кинулся ему в ноги, стал целовать их и называть его отцом родным.
Вечером, вернувшись домой, граф де Вогюэ хотел отдать Биландту ятаган, который тот ему одолжил, но Биландт отказался взять его обратно. Тогда Вогюэ дал ему взамен двадцатикопеечную монетку, поскольку, согласно русской примете, нельзя дарить другу колющее или режущее оружие.
Господин ван Биландт велел врезать эту монетку в приклад своего ружья, а отец г-на де Вогюэ заказал Биару картину, изображающую сцену этой охоты, и портрет графа ван Биландта.
Я знавал одного сильнейшего охотника на медведей, которого в отношении отваги можно было поставить в один ряд с такими людьми, как Жерар, Гордон-Камминг и Вессьер. Это был красивый джентльмен лет двадцати шести — двадцати восьми, настоящий герой романа, стройный и изящный, скрывавший под хрупкой внешностью поразительную физическую силу; он был среднего роста, но соразмерностью и совершенством телосложения вполне мог служить моделью скульптору; цвет лица у него был свежий и яркий; глаза, по-женски ласковые, в минуты воодушевления метали молнии и приобретали выражение гордости, какой никогда и ни у кого больше мне не доводилось видеть; и наконец, безупречного овала лицо окаймляли темно-каштановые волосы и бакенбарды чуть рыжеватого оттенка. Он был сын адмирала на русской службе и сам служил в кирасирском полку императорской гвардии. Звали его Гамильтон.
Страсть Гамильтона к охоте порой заставляла его манкировать обязанностями по полку. Но его милый характер, кроткий и вместе с тем твердый, внушал такую любовь не только товарищам, но и начальству, что все, словно сговорившись, хранили в тайне его провинности и спасали его от грозящих ему наказаний.
Атлетическая сила, которой он был наделен и которую он так умело скрывал под хрупкой внешностью, позволяла ему пренебрегать любыми трудностями, а мужество толкало навстречу любым опасностям.
Его ловкость была не менее примечательна, чем его сила и отвага; у него была твердая рука, а взгляд отличался зоркостью; за исключением рыси, не было такой дичи, двух особей которой он хоть раз в жизни не уложил бы дублетом, — от вальдшнепа до лося, не исключая кабанов и медведей.
Впрочем, он дошел до того, что с ружьем на крупного зверя больше не охотился, предпочитая рукопашную схватку, в особенности с медведем; по его словам, это был для него единственный по-настоящему достойный противник во всей Европе.
Обычно театром его охотничьих подвигов была Олонецкая губерния, окрестности Ладожского озера, в пятидесяти — шестидесяти верстах от Санкт-Петербурга. Там, в самом деле, тянутся необъятные леса, где не проложена ни одна дорога, куда не только не заглядывали лесничие, но и вообще не ступала нога человека. Здешние леса служат неприступным убежищем для волков, медведей и лосей, и сюда, как в леса Нового Света, можно отважиться войти лишь с компасом в руке.
