Но они просуществовали недолго, а вместе с ними погибли и все поэтические произведения, созданные с X по XIII век, и поле, с которого собирали жатву Арнаут и Бертран де Борн, оставалось под залежью до тех пор, пока Клеман Маро и Ронсар не разбросали по нему щедрой рукой семена современной поэзии.
Германия, чье политическое влияние простиралось на всю Европу, почти как религиозное влияние Рима, была всецело поглощена своими неурядицами, предоставив своей литературе без особых забот развиваться по образцу литератур соседних народов. Там, в Германии, творческое вдохновение нашло себе прибежище в чудесных соборах, возведенных в XI–XII веках. Монастырь в Бонне, церковь в Андернахе и собор в Кёльне были созданы одновременно с собором в Сиене, пизанским Кампосанто и собором Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Правда, в начале XIII века появилась «Песнь о Нибелунгах» и завершилась жизнь Альберта Великого. Но самые модные рыцарские романы были подражанием провансальским или французским поэмам, а миннезингеры были не столько соперниками труверов и трубадуров, сколько их учениками. Сам Фридрих II, поэт на императорском троне, предпочел излагать свои мысли не на родном немецком языке, а на более гибком и выразительном итальянском, и вместе со своим секретарем Пьетро делла Винья вошел в число самых утонченных поэтов XIII столетия.
Что касается Италии, то выше мы уже описали происходившие в ней политические сдвиги; мы видели, как города один за другим становились независимыми от Империи; мы знаем, из-за чего две флорентийские партии, гвельфы и гибеллины, обратили оружие друг против друга. Наконец, мы рассказывали, как Данте, гвельфа по рождению, изгнание превратило в гибеллина, а жажда мщения сделала поэтом.
И когда замысел, рожденный ненавистью, созрел в его душе, он стал искать язык, в котором этот замысел мог бы воплотиться и обрести бессмертие. Он понял, что латынь — язык такой же мертвый, как создавшее его общество, что провансальский язык недолговечен — он умрет вместе с южной цивилизацией. А лишь зарождающемуся и пока еще только лепечущему французскому языку понадобятся долгие столетия, чтобы достигнуть зрелости. Но итальянский язык, этот незаконный отпрыск, полный жизни, близкий народу, рожденный цивилизацией и вскормленный варварством, только и ждал признания со стороны какого-нибудь короля, чтобы по праву носить корону. Сделав свой выбор и отказавшись идти по стопам учителя, Брунетто Латини, написавшего свое «Сокровище» на латыни, Дантеу несравненный зодчий, сам стал обтесывать камни, из которых он собирался построить гигантское здание, причем небо и земля должны были стать ему помощниками.[51]
Ибо в действительности «Божественная Комедия» поистине объемлет все: в ней сведены воедино данные всех существующих наук и мечта о неведомом. Когда земля уходит из-под ног человека, крылья поэта возносят его к небу; и, читая эту изумительную поэму, не знаешь, чем больше восхищаться — познаниями ума поэта или прозорливостью его воображения.
Данте — истинный поэт средневековья, как Григорий VII — истинно средневековый папа, а Людовик Святой истинно средневековый король. У него есть все: суеверия, богословская поэзия, феодальный республиканизм. Без Данте нельзя понять итальянскую литературу XIII века, как Францию XIX века нельзя понять без Наполеона. Подобно Вандомской колонне, «Божественная Комедия» — неотъемлемая часть своей эпохи.
Данте умер в Равенне, 14 сентября 1321 года, в возрасте 56 лет. Гвидо да Полента, последний его покровитель, распорядился похоронить его в церкви миноритов, с большой пышностью, в одеянии поэта. Его прах оставался там до 1481 года, когда Бернардо Бембо, равеннский подеста, назначенный Венецианской республикой, построил для него усыпальницу по плану Пьетро Ломбардо. Под куполом установлены четыре медальона, изображающие Вергилия — проводника Данте, Брунетто Латини — его учителя, Кангранде — его покровителя и Гвидо Кавальканти — его друга.
Данте был среднего роста и правильного сложения; у него было продолговатое лицо, большие, с пронизывающим взглядом глаза, орлиный нос, развитые челюсти, нижняя губа была толще верхней и слегка выдавалась вперед, кожа смуглая, борода и волосы курчавые; обычно он выглядел серьезным и кротким, одевался просто, говорил мало и почти всегда ждал, когда к нему обратятся, чтобы ответить. И ответ Данте бывал точным и кратким, ибо поэт давал себе время продумать и взвесить то, что он собирался сказать. Красноречие давалось ему с трудом, однако при важных обстоятельствах речь его лилась легко и свободно. По мере того как близилась его старость, Данте все больше радовало, что он одинок и удален от мирской суеты. Привычка к созерцанию придала его облику суровость, хотя сердце у него было золотое и он всегда готов был помочь людям. Тому есть свидетельства: так, однажды, чтобы спасти ребенка, которого при крещении уронили в купель, он разбил украшения баптистерия Сан Джованни, не побоявшись обвинений в кощунстве.
В девять лет Данте полюбил той любовью, очарование которой длится у человека всю жизнь. Однажды вечером этот ребенок с сердцем поэта увидел Беатриче Фолько Портинари, и при каждой новой встрече она казалась ему еще прекраснее[52]. Ее образ запечатлелся у него в душе, и, возмужав, он обессмертил ее. В возрасте 26 лет этот ангел, ненадолго слетевший на землю, возвратился на Небеса. Данте снова встретился с ней у ворот Рая, куда его не мог сопровождать Вергилий.
Флоренция, несправедливая к Данте при его жизни, проявила к нему большое почтение после его смерти и попыталась вернуть останки изгнанника к себе. В 1396 году принимается решение воздвигнуть ему памятник. В 1429 году Флоренция снова просит власти Равенны вернуть ей прах поэта; наконец, в 1519 году она направляет прошение папе Льву X, и в конце этого прошения, среди прочих подписей, мы читаем следующее:
«Я, Микеланьоло, ваятель, молю Ваше Святейшество не отказать нам в этой просьбе и берусь создать божественному поэту достойный его памятник в одном из лучших мест нашего города».
Лев X отказал в этой просьбе; а как бы это было прекрасно — надгробие автора «Божественной Комедии», изваянное создателем «Страшного суда».
Постановление 1396 года было выполнено только в наши дни: в церкви Санта Кроче был воздвигнут на средства некоего общества памятник работы скульптора Сте-фано Риччи. А до этих пор единственным памятником
Данте во Флоренции оставался портрет, перед которым мы только что размышляли о жизненном пути великого поэта и который, как сказано в рукописи Бартоломео Чеффони, «был написан аль фреско неизвестным художником по заказу брата Антонио, монаха-францисканца, выступавшего в этой церкви с толкованием “Божественной Комедии”, — дабы образ великого изгнанника постоянно напоминал его согражданам, что прах автора “Божественной Комедии”лежит в чужой земле».
Потомки Данте все еще живут во Флоренции. Меня им представили через несколько дней после того, как я стоял перед портретом их великого предка: на мой взгляд, род Алигьери несколько измельчал.
Помимо памяти о великом поэте, собор хранит память о страшном политическом убийстве. Прямо на клиросе, на месте, которое позднее окружили мраморной балюстрадой, заговорщики из рода Пацци убили Джулиано деи Медичи.
Бросим взгляд в прошлое, чтобы читателям стали понятны причины ненависти, которую Пацци питали к Медичи; а когда мы опишем тогдашнее политическое устройство Флоренции, читатели смогут судить о том, были ли намерения заговорщиков эгоистичными либо, напротив, бескорыстными.
В 1291 году, устав от бесконечных распрей знати, от ее неизменного отказа подчиниться демократическим судебным учреждениям и от ее ежедневных буйных выходок, мешавших работе народной власти, флорентийский народ издал указ, называвшийся «Ordinamenti della Giustizia»[53]. Согласно этому указу, представители тридцати семи наиболее знатных и влиятельных семей не допускались к должности приора, притом что они не могли вернуть себе права гражданства, даже если бы записались в какой-нибудь цех ремесленников или на самом деле занялись бы каким-нибудь ремеслом. Мало того, согласно данному указу, Синьория получила разрешение добавлять к этому списку новые фамилии, когда она сочтет, что та или иная семья, последовавшая примеру знати, заслужила такое же наказание. Членов тридцати семи объявленных вне закона семей стали называть магнатами: прежде это было почетное наименование, теперь же оно сделалось позорным.
