На следующий день мы прогулялись по Фрежюсу, ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы этот город, которому 2600 лет, не мог на нас пожаловаться. Сверившись с картами, мы посетили амфитеатр, акведук и Золотые ворота и к обеду вернулись в гостиницу, где нас ожидала карета, на которой мы должны были уехать в Ниццу. За обедом мы поинтересовались у хозяина, где же наш новый знакомый;

как выяснилось, он не осмелился просить нас предоставить ему место в нашей карете и, по его словам, не был таким знатным сеньором, чтобы нанимать экипаж для себя одного, а потому уехал раньше нас, предупредив, что будет иметь честь поприветствовать нас у залива Жуан. Нечасто встретишь такую скромность в сочетании с такой вежливостью.

Около десяти часов утра мы выехали из Фрежюса.

Вначале дорога, по которой мы следовали, пошла вверх, но через шесть-семь льё мы оказались вблизи моря — отчасти благодаря повороту дороги, отчасти из-за обширного залива, внезапно открывшегося нашему взгляду. Это был залив Жуан. Мы остановились точно в том месте, где некогда остановился князь Монако.

История с князем Монако широко известна.

Вместе с князем де Талейраном на Венский конгресс приехала г-жа де Д.

«Дорогой князь, — сказала она ему однажды, — неужели вы ничего не сделаете для бедняжки Монако, ведь вы же знаете, что пятнадцать лет назад он все потерял и вынужден был согласиться на какую-то жалкую должность при дворе узурпатора?»

«Отчего же нет, — ответил князь, — с большим удовольствием. Бедняжка Монако! Как хорошо, дорогая, что вы мне об этом напомнили! А я о нем и забыл!»

И он взял лежавшее на столе постановление конгресса, в котором легким нажимом пера перекраивали европейский континент, поделенный ударами меча Наполеона, и в каком-то протоколе, имевшем отношение не то к русскому императору, не то к прусскому королю, появилась приписка бисерным почерком:

«А князю Монако будут возвращены его владения ».

Это была несущественная поправка, она занимала меньше строки и потому прошла незамеченной, а если кто-нибудь ее и заметил, то не счел нужным возражать.

Таким образом, дополнительная статья была принята без всяких споров.

И г-жа де Д. написала князю Монако, что его владения ему возвращены.

Двадцать пятого февраля 1815 года, через три дня после получения этого известия, князь Монако сел в почтовую карету и направился в свое княжество.

У залива Жуан дорогу ему преградили две пушки.

Князь, которому не терпелось поскорее попасть в свои владения, был взбешен этой неожиданной помехой: он приказал кучеру убрать с дороги пушки и ехать дальше.

Кучер ответил, что канониры выпрягли лошадей из кареты.

Князь Монако выскочил из кареты, намереваясь отхлестать канониров тростью и давая себе клятву повесить этих негодяев, если когда-нибудь они попадут в его княжество.

Позади канониров стоял какой-то человек в генеральском мундире.

«А, это вы, Монако? — сказал он и, обратившись к канонирам, перегородившим дорогу, добавил: — Пропустите князя Монако, это мой друг».

Изумленный князь ущипнул себя за руку.

«Как, Друо, это вы?» — спросил он.

«Я самый, дорогой князь».

«Я полагал, что вы на острове Эльба, с императором».

«Да, мы действительно были на Эльбе, а теперь вот решили прогуляться во Францию, верно, маршал?»

«А, это вы, Монако? — спросил подошедший к ним человек. — Как поживаете, дорогой князь?»

Князь Монако снова ущипнул себя за руку.

«И вы здесь, маршал, — сказал он, — так значит, все вы покинули Эльбу?»

«Да, дорогой князь, покинули. Тамошний воздух вреден для нашего здоровья, вот мы и решили подышать воздухом Франции», — ответил Бертран.

«Что там у вас такое, господа? — спросил кто-то звонким, повелительным голосом, и люди, окружившие князя, расступились. — А, это вы, Монако?» — прозвучал тот же голос.

Князь Монако ущипнул себя в третий раз. Ему казалось, что это сон.

«Да, сир! — ответил он. — Да, это я. Но откуда вы прибыли, ваше величество? И куда направляетесь?»

«Я прибыл с острова Эльба и направляюсь в Париж. Хотите поехать со мной, Монако? У вас ведь остались покои в Тюильри».

«Сир! — сказал князь Монако, начиная, наконец, понимать, в чем дело. — Я, разумеется, не забыл ваших благодеяний и буду вам признателен до конца моих дней. Но прошла всего неделя, как Бурбоны вернули мне княжество, и с моей стороны это было бы чересчур поспешной неблагодарностью. Поэтому я, с позволения вашего величества, хотел бы продолжить путь в мое княжество, где я буду ждать ваших приказаний».

«Вы правы, Монако, — ответил император, — можете ехать, но помните, что ваша прежняя должность ждет вас и я никому ее не отдам».

«Тысячу раз благодарю ваше величество», — сказал князь.

По распоряжению императора кучеру возвратили лошадей, которые уже вывезли на позицию четырехфунтовое орудие.

Кучер запряг лошадей. Но князь не пожелал сразу сесть в карету и все время, пока император мог его видеть, шел пешком.

А Наполеон в глубокой задумчивости опустился на скамью у дверей какого-то кабачка, откуда он командовал высадкой.

Когда высадка была закончена, уже стало смеркаться, поэтому он решил отложить на следующий день дальнейшее продвижение и заночевать под открытым небом.

Он свернул в узенькую улочку и устроился под оливковым деревом, третьим по счету от проезжей дороги. Там он провел первую ночь после своего возвращения во Францию.

Всякому, кто желает проследить за его триумфальным шествием до Парижа, достаточно заглянуть в газету «Монитёр». Чтобы облегчить читателю эти исторические изыскания, мы приведем весьма любопытные выдержки оттуда. По ним можно судить о том, каким путем Наполеон шел к Парижу и как менялись политические взгляды газеты по мере его приближения к столице.

«Чудовище выползло из своего логова».

«Корсиканский людоед высадился в заливе Жуан».

«Тигр прибыл в Гап».

«Изверг заночевал в Гренобле».

«Тиран достиг Лиона».

«Узурпатор замечен в шестидесяти льё от столицы».

«Бонапарт стремительно приближается, но ему не войти в Париж».

«Завтра Наполеон будет у стен города».

«Император прибыл в Фонтенбло».

«Вчера его императорское и королевское величество в окружении ликующих подданных въехал во дворец Тюильри!»

Эти строки — нерукотворный памятник, который воздвигла себе журналистика: после этого ей следовало бы умолкнуть навсегда, ибо лучше она уже не скажет.

Что же касается Наполеона, то он пожелал воздвигнуть обелиск в память о великом событии, одним из первых свидетелей которого стал князь Монако. Обелиск установили между двумя тутовыми деревьями у самой дороги, напротив оливкового дерева, под которым император провел ту первую ночь. К несчастью, Наполеон пожелал, чтобы в этом обелиске хранились образцы всех золотых и серебряных монет, отчеканенных во Франции в 1815 году.

Это погубило памятник: после Ватерлоо солдаты Валори разбили его, чтобы растащить хранившиеся в нем монеты.

Наш молодой человек поджидал нас у дверей кабачка, устроившись на той самой скамейке, где сидел Наполеон.

Хозяин кабачка, решив использовать историческое событие к собственной выгоде, украсил заведение следующей вывеской:

«Место высадки Наполеона, императора Франции, вернувшегося с острова Эльба и высадившегося в заливе Жуан 1 марта 1815 года; в его честь вам быстро подадут здесь кушанья и напитки.

Он господином стал почти что всей Вселенной,

Презрел опасности, и ядра, и картечь,

Не убоялся ни огня, ни бездны пенной,

И под Ваграмом рать врагу направил встречь».

Мы осведомились у хозяина, не повар ли сочинял стихи для вывески, и, получив отрицательный ответ, заказали ужин.

Перед ужином мы решили искупаться в море. Как только молодой человек понял по нашим приготовлениям, что мы собираемся купаться, он спросил у Жадена, не окажем ли мы ему честь, разрешив принять морскую ванну одновременно с нами.