– Героев так героев, – оборвав себя самого на полуслове, отправился выполнять для начала двенадцать. Номер первый был молод, свободен, ни кому не обязан, любим и даже деньги имел заработанные, свои. Оставалось лишь намылить веревку. Второй оказался влюбленным в животный мир ветеринаром, задумавшим освоить метод собачьего общения. «Не претендую понять или осмыслить, но пытаюсь попробовать. В их языке, положим, нет наименований – не правда ли, куда более совершенный метод коммуникации, и потому едва ли отыщется полноценная билингва. Впрочем, она и не нужна – как минимум, одна общность восприятия у нас есть: переход организма в другое состояние, называемый человеком смертью. Да навык обоняния. Довольно, для установления связи – необходимой и достаточной, чтобы развиться, если потребуется в еще какое иное чувство. Буде с той стороны желание, понеже целесообразность, конечно». Третий – Вениамин: «Великий соответственно завоеватель умов человеческих». Выставив руки ладонями наружу улыбался отечески без запятых, но пристрастно: обойденный вниманием прекрасного пола, персонаж не злой, но, что называется, вынужденный.

– Я бы возжелал возвеличить образ провозвестника..

– Да заткнись ты, – прервал четвертый, – Четвертной. По прозвищу. Претенциозный мастер слова, поэт отчаянных радостей: здесь не дано понять откуда, зато не мало и дано.

Пятый – историк. Белой истории страны без единого темного пятна. Где всякий знает год войны с Наполеоном, но едва ли кто ответит в каком веке отменили Юрьев день. Где каждый помнит и гордится, но никто не задумывается. Где за тысячу лет ни одного дурака, потому что все как один умные ли, с хитрецой, себе на уме да с понятием. Шестой – философ «ультрастоической» школы, величайшей интригой мироздания полагавший дуэль Ленского с Онегиным. «Нет, ты подумай», – обращался к кому придется, – «Один характерный Ленский, другой и вовсе тот самый. И нахрена вам, спрашивается, стреляться: живите и радуйтесь. А нынче и вовсе унывать не приходится: Саше, вон, Македонскому, захотелось побывать в Индии – ломи походом, круши по дороге персов и иже с ними, а я сел на самолет – и готово. Любим, предвосхищаем и чист». Порой они начинали говорить все разом, их гомон напоминал жужжание литературно растревоженного улья, поскольку настоящего очкарику услышать не довелось.

С зоологом хотелось познакомиться ближе. Антон, жизнерадостный парняга, долго искавший подходящую точку приложения для силы, и в результате нашедший оную в искреннем восхищении тем, чем и кем не восхищаться нельзя.

– Можно жизнь просмотреть, затем поднять взгляд на небо и удивиться – облаку и отбрасываемой тени. Ни повторяющегося мгновения, ни предсказуемости, ни скуки. Бесконечный источник наслаждения, ведь человеческий – да не любой ли, мозг устроен так, что всякий настоящий пейзаж при прочих равных дарит хоть каплю, но удовольствия. Красота понятие абстрактное – что-то там из греков, но общее для нас и для них.

– Осталось сказать «гав», – соблазнительно подначивать здорового и сильного, когда тот увлечен и раним. Когда не хочет проломить тебе башку.

– Вот только зачем, – хилая конституция язвительного собеседника сжалась почти до никто, так удивительно к месту и действию – любого из участников, показался ему ответ, – Теоретически, распознав их язык, благополучно и тут же свихнешься от обилия данных: представь сколько информации в одной соловьиной трели. Полагаешь, он рвет глотку, растрачивая энергию попусту – или, еще пуще, для услаждения твоего слуха. Сомнительно, не правда ли.

– И впрямь маловероятно, – угодливо поддакнул вновь внимательный слушатель.

– О том и я. Миллионы лет мы полировали взгляд на мир до степени абсолютной исключительности наблюдающего. Наращивали лобные доли, передавая следующим поколениям истину о примате объема головного мозга. Втолковывая научно обоснованную правду о высших и низших организмах. Деликатно игнорируя, что кошка устроилась лучше льва.

– Толстого? – странная игра на выживание с наименьшей вероятностью, но бессознательно очкарик ее продолжал.

– Тигра. Насчет классика не в курсе, пчелой интересуюсь больше.

– Лев Николаевич именно что под конец своего жизненного пути проникся кропотливым ежедневным трудом: прямо-таки не уставал о нем писать.

– Знаем мы этих классиков. Гимн созидательной деятельности на десятки страниц, обличение праздности да пустословия. А открой жизнеописание – директор департамента и вице-губернатор. В стране-то махрового рабства куда сподобнее под известным девизом.

– И вашим, и нашим.

– И спляшем. Откуда знаешь? Пожалуй, ясно откуда, – герой и персонаж поначалу еще вспоминает о некоем условном первоисточнике, но чем дальше, тем более ищет свободы. Образ развивается в меняющемся мире, помноженном на столь же динамичное восприятие да к тому же посредством воображения. В эдакой каше нетрудно осознать себя личностью, особенно, когда налицо всемерное содействие скучающего в плену физиологии недавнего подростка, алкающего новых друзей и впечатлений.

– Прямо Вы, Антон, землю русскую почувствовали, – даже Азамат не имел привычки к безапелляционности суждений, предпочитая диалог мнений: не уколоть напоследок тщеславием было нельзя.

– Твои слова, – кажется, попал, – Так если, мы ей поднадоели. Женщину впору удивлять, а не увещевать с одной и той же кислой миной видового превосходства. Есть отчего разочароваться: впервые за сотни лет получить свободу, чтобы истратить ее на ненависть, самомнение и заборы.

– Насчет первого-то уверен, товарищ первый.

– Сколь не неприятно признавать, но, пожалуй: разучились. В здешнем климате тысячи лет ценнее нет хорошего рассказчика да балагура – теперь одна только обида и осталась.

– Вот и славно, – образ поначалу прямой как стрела, без ошибок и печалей. Повествование придаст ему сомнения, – Вернемся к собакам.

– Охотно. Организм животного в принятии решения не руководствуется сознанием, то есть мыслительным процессом, основанном на слове – приданием окружающему обязательных дефиниций. Ему в помощь органы чувств и возможности тела путем известных химических реакций на основании в том числе генетического опыта – а эффективно ли иметь другой, подсказывать, к примеру, направление. Усиливая ощущения или создавая мираж. Или кто еще знает, сколько возможно способов. Однако, если организм признает мысль – или ее результат, не вирусом, но инструментом, процессы образуют синергию, и тогда сознание, оно же слово будет отражением куда большего числа факторов и обстоятельств, к тому же основанное на полном наборе ощущений, навыков и, конечно же, памяти, в том числе, очевидно, предшествовавшей обретению конкретным индивидом.

– Звучит многообещающе.

– Ирония не в претензии на истину – кого она волнует, но в предположении, которое невозможно однозначно опровергнуть. Предположении, основанном на исключительно наблюдении за окружающим без ссылки на какие-либо авторитеты и уже имеющиеся якобы доказательства.

– Отчего же якобы?

– Оттого, что жизнеспособная теория есть точка: начинается и заканчивается в одном и том же месте. Поскольку нить развития любой прикладной науки рано или поздно упирается в опровержение – пусть и под маской более глубокого исследования, собственных аксиом. Несколько странно утверждать новую закономерность на основании только что отвергнутой, но таков путь сознания, иначе созидания: нельзя передать навык строительства оборонительного сооружения, не выдумав определение дерева, огня и камня. Последнего как наиболее, соответственно, подходящего материала. Претенциозная бессмыслица – всякое слово, но безальтернативная.

– Дал и взял: ахинея.

– Такой юмор, – неизменно кочевал от одного к другому, – Чем более предположение отдает указанным, тем очевиднее вывод. Обойдемся без эффектной паузы: текущий взгляд на мир имеет шансов на объективность не более, чем любой другой. Теперь уберем «взгляд» да ненужную частицу дабы продемонстрировать самодостаточность слова как единицы..