Их кости и цифры были притом средствами совершено конкретной связи. Молодость есть наличествующая бесконечность – жалкая малость, что не замечают впоследствии; кому важно вследствие чего. Есть варианты и попроще вроде небезызвестной тиары, но у них вышло скромнее. Приходилось развлекаться шестидневной неделей, шесть по шесть недель месяцем и временами года – актуальными в силу температурного режима вверенной части на смену универсальной брехни календаря. На первое число весны не меньшее влияние оказывали результаты совместных бросков: хоть две подряд, а проживи. За зиму отвечал Азамат, вечный холод ему в помощь.

Осень юности, однако же, осталась за очкариком. Здесь и наличествовал внушительный счет непосредственно от сотворения мира – его мира. Номер первый звали – о том не ведал и Замат, с ней восьмилетним танцевал первый медленный танец на ее, соответственно, дне рождении. Ощущения не покидали уже никогда, точно всякий раз случилось не далее, как только что. Великая новизна женщины, абсолютная интрига и отсутствие обязательств – тянуть до конца плавное покачивание из стороны в сторону хотелось прежде всего самому. Руки на талии. «Нет, вы только вдумайтесь», – редкие откровения одиночества, – «Руки на талии. Признанной красавицы». К вящей радости первое оказывалось важнее остального – авторитетами большинства немыслимо грезить, но далее простирался запоздало отринутый, все тот же опостылевший календарный год ожидания; следующего дня рождения со всеми – все столь же новыми, полагающимися радостями. И вот его-то, девятилетнего совместного почти юбилея, не состоялось. Выходило, что Земля обернулась тот раз зазря – и не поспоришь. Речь шла, наверное, не о претензии к планете и далее, но скорее об объективном неприятии бесплотного ожидания. Тем более, что последнее не оказалось бы предпоследним, не поленись указанный праздник состояться. О непосредственной роли в тех событиях предпочтительнее казалось не задумываться – самокопание до добра не доведет.

Иных очевидных претензий не имелось, но в таком случае следовало признать очевидное «сам дурак», а следовательно и список множился. Показательно невдомек ему было отчего бы не летать, плавать под водой соотвественно и.. еще что-нибудь в меру значительное: отсутствие прямой связи между телом и сознанием. От той прямой связи его, глядишь, и протрясло бы, но значительность едва ли пострадала бы. Мы все время предъявляем те бесконечные вопросы и сожаления, едва ли сознавая, что степень значения не имеет. Недовольный малым недоволен и всем. Тихая алгебра восприятия, неподкупная система бытия: катарсис.

По мелочи, конечно, набиралось. Всякий совет ближнего отчего-то всякий раз сообщал или о совершенной ошибке, или оказывался технически неосуществимым. Вообще любая неудача тут повод для чьей-то радости. Зато способность писать – уникальный навык. Слово не имеет обстоятельств, данность сама по себе. Ни к чему не обязывает. Лучшее ремесло – и кто тому научил. Вопросов задавалось изрядно, ответов прослеживалось тоже. Изрядно. Искусственно повышать фертильность планеты уж точно занятие не лучше. Зато и претензия велика. Создаем себе персонально до бога включительно, отказываясь говорить с памятью. Армия тем и армия, что другая: все другое. Навык восприятия иной действительности остается именно навыком – усвоенным вместе с подкожным жиром: иначе тут не выжить. Не тюрьма, но ты в ней сидишь. Первое средство – найти другой страх. Умение усваивается быстро, благо события поначалу развеваются – точно флаг на сильном ветру. Средство второе – найти эмоцию другую, и сделать ее страшнее: стыдно исчезнуть так глупо, по велению пьяного сапога. Договоренность по наитию куда практичнее иной демонстрации.

– Вышел на тридцать один, – три один так и легли. Варево цифр в руках умелого памятью собеседника. Молчаливого в тональность разговора. С полным карманом шахмат: кто-то использует включительно для страха, едва ли смущаясь несовместимостью. Соотношение воспроизводства один к бесконечности у любимого сына, но и здесь мы оказались умнее.

– Мальчики, занялись бы делом, – корпулентная дама – старший лейтенант по долгу службы слонялась от безделья по территории. Женщинам вечно что-то в пику, такая игра. В данном случае, впрочем, касалась скорее Азамата, в еще не намечавшемся диалоге обстоятельство номер один.

– Мы бы с радостью, – вступился за товарища очкарик – он-то при деле уже.

– Но нет, – первый блин вышел сразу как надо, мадам зарделась от удовольствия, приготовившись крыть нахальника уставом. Нахальник меж тем снова погрузился в цифры. Далее состоялось знакомое представление из размеренных – в тон камням, кивков головы и причитаний старшего по званию; половой вопрос. Здесь, как и всюду, главный – здесь, надо думать, особенно: уж больно декорации хороши. Едва ли художник простит кому-то – чему-то, несостоявшуюся картину. Хуже того, картину уничтоженную собственными руками. Хватило одного взгляда, и занавес для товарища офицера закрылся: в другой раз. Замат играл с ними в свои. По причинам ему очевидным, вокруг охотно отзывалось: самец. С таким и посидеть рядом полезно, особенно когда вокруг посредственное действие имени мнимой мужественности. Заглянул тот, который кроме: черный и сытый, местный любимец. Еды и впрямь доставалось навалом, все несли и несли.

– Продолжаем, – извечный вопрос и утверждение в одном лице. Здесь внушили себе исключительность по рождению, приветствуется лаконичность. За нардами ожидание проходит незаметно.

– С удовольствием, – Замат знает.

– Куш, – и чувствует. Непривычно приятно разговаривать молча.

– Стаканы где у вас, – но недолго: гостья чудом достала из дамской сумочки коньяк. В армии, конечно, случается всякое, но объем посуды заметно превышал тару. Действительность получила новый оборот; игру не прервали. Постояв для внушительности немного, Анна протянула руку к полке – знакомый жест в знакомой обстановке. Уж ей ли не знать чуть больше. О том, как случается ей скучно. Свойства разные, но суть одна, и текущая пока что не раздражала. Чокнувшись с четырехглазым, ловко опрокинула рюмку. Подобающе зажмурившись, отказалась от закуски. Пить с Анной Александровной чаще увлекательно, однако всегда и до беспамятства. После указанной неизбежности очаровательно подвыпившая дама приступала к дальнейшим действиям. В этот раз однако, отвадив властным жестом увлекшегося рядового, замыслила вечер воспоминаний.

– Было дело, были люди. Молодежней раньше жили, настойчивей и живей, – чуть дернувшись от проницающего взгляда, рядовой конфидент достал, что мог. Неуклюже расставляя фигуры на доске, придумывал партию – она предпочитала, когда играли за нее, – Теперь не сподручно. Легко, но, – выбрала белые, – Ходи уже. И чего вы все время бегаете, только нытье разводите. Далеко не убежите все равно.

– Так заведено, – эстетический уровень беседы пока контрастный.

– Как?

– Как положено, ей-мое, – уже едва ли. Скрываться не приходилось, в рамках вверенной части не по годам юная офицер держалась, если требовалась, накоротке, – Дозвольте уточнить насчет происходящего, – тут нужно или делать, или пытаться, по-другому Ане едва ли будет интересно. Она здесь богиня рутинная как тень: может то, на что не способны остальные присутствующие – от природы. Организм оперирует текущей данностью, не озадачиваясь ненужным анализом. Логичный вопрос: «А не опасно ли с ней туда ехать», рождал не менее закономерный ответ: «Скоро узнаешь». Анна Александровна предпочитает танцы; танцы. Представь ее божеством – если представь, и наслаждайся силой. Ее силой. Не думать, непредвзято не размышлять, не сомневаться, вообще не размышлять, не бояться, не смущаться, снова не думать, не сомневаться.. Много ли хватит воображения сперматазоида, непредвзято отторгнутого от самки: чтобы все-таки думал. Чтобы бегал, искал и не находил. Чтобы работал. Цифры внедрялись легким постоянством: «Три-два».

– Работаем.

– И не поспоришь, – страшные создания на службе у собственной цели, – Тут без вариантов.