– Мальчики, по-конкретнее, – очкарик схватил истошно бокал, уронил и возомнил.

– Лентяй, – свою получил немедленно. Распишись и наслаждайся: моментом. Захотел большего – удержи; цепляясь за камни ответственности, национального пристрастия, охоты, неволи, страха и наслаждения, – Успокойся, ты здесь не был. Твои метания едва ли – тут все едва ли. Привыкай.

– Стараюсь, – Замат глядит ободряюще.

– Не претендую, но плыву, – смотрит, прямо.

– Далее.

– По тексту, – эффектно возводя действие в окружность, реагирует она. Истина если и скрыта, то в парадоксе очевидной доступности. Иначе отчего и как. Все; нет продолжаем: претенциозно и глупо, но – покуда. Анне Александровне интересно. Якоря отставить: заходим; такой юмор. С помощью – любой.

– Следующий, – в смысле ход. Ферзь ходит – куда только не ходит. Игроком быть все сподручнее, чем участвующим.

– Ваше слово, – универсальная формула восприятия – ее.

– Неверно, – Аня здесь не бог, ей умыслы скучны.

– Далее, – регрессия к минимальному значению; бросаем.

– Попытайся увидеть, – куш. Авторство вряд ли оставляет сомнение.

– Тебе не все ли уже равно, – смотри выше.

Молчание случилось ответом. Банально, но факт – непреложный как та самая истина. Любая, иначе красочная: бесполезная, но нужная безмерно, – Разве не орудие, – вопросительный знак напрашивается, но.. Желанное ощущение причастия охватывает очкарика целиком, поглощая или принимая – едва ли тот разберет. «А не хлебай у женщины из чашки», – улыбается та эффектно: отдельная посуда не котируется там, где она решила. Представление меняется, краски тускнеют и обретают смысл.

– Зеленый.

– Лишь бы какой, – и не обманешь. Радость банального зачания захватывает, становится не до деталей: лес, кутерьма и наслаждение. Наивная фантазия – дорого ли она даст за восставший сперматазоид.

– Что-то даст.

– Далее, – судорожно ищется страх. Тот, самый последний – что и кто: вопросительный оставлен. Жадный глоток оставшейся накипи, вдох и первый – выдох. Самостоятельный, без деловитого похлопывания по заду: собственный.

– Добро пожаловать.

– Твоя разведка уже не бережет, – привычно армейские будни.

– Есть.

– И пить. Остальное приложится, – впрочем, лишь бы ей занятно.

– Нет, – зачем и к чему, но пусть.

– Предположим; бросаем, – погружение оставляет отзвук опасности, но всего лишь отзвук. Верить или не верить – поздновато. Делаем шаг.

– .., – Азамат неприлично ругается. Взгляд скользнул и закрепилось: сегодня не одни. Сегодня она в настроении – та, у которой бесконечность настроений.

– Все вы мальчики, только игрушки другие, – воззвание той, кому не нужно просить слова, – Если очнулся в ничто – нужен плод, – память здесь в чести. Держать в руках нить и отпустить: интрига.

– Не против, – шеш. Иное додумаем: придумать себе женщину все же лучше, чем той женщины вовсе не знать, – Но как жить без огня, если дождь за окном.

– Цитата.

– Еще бы,– матерь богов, – Откуда те-то знают..

– Она же, – Людмила расправляет юбку – Люда. Давала бы на раз, но передумала: сука. Бросаем, – Выблядок овечий, – снова куш и снова цитата – Замат подключился. Действие теперь переменится, забавляясь многогранностью. Вечность – она здесь только вечность: случаются материи, где она просто сама по себе.

– Куш, – надоело, но данность, – Азамат щурится устало; еще немного, и бросится.

– Три-два, – отдыхаем; пока, – Ваши законы..

– Наши законы, – с ней, точно со стеной, – Готовы, – музыка. Странно, но длительно: засасывает и не отпускает. – Кого-то жаль, кого-то нет, – кто сомневается, произнесла она. Отдаться на волю любящей матери и ненавидящей сестры одновременно: отдаться.

– Далее.

– Не спешишь, – остатки плоти вздрогнули под напором неизвестности – неизбежности. Далее.

– Далее гуляем, – призывным до банальности жестом раскупорила снова, – Есть, – здесь все ради него, ничего, никак и не более: так мы, распростершись о камни, похерили настоящее.

– И по херу, – недальновидное заявление подопытного.

– Наливай, – истина в первой инстанции: читай; любой.

– Доверху, – читает истину в любой инстанции; действуя по праву.

– Готово, – трясущиеся руки тщетно изображают сосредоточенность.

– Не расплескай, долбо,. – кто «долбо» тут уже в курсе, – Заглянул; что дальше будешь делать.

– Что придется. Шутка: учиться. Если никто не против.

– Последнее омерзительно.

– Наверное: далее.

– Предпочтения, – отсутствуют: зря, и не стоит опережать женщину. Смородиновый куст, странная близость, одеяние дурака – не угадал.

– Она так может, – многоточия излишни.

– Она все может, – последний привет. Крайний.

– Последний, – упираясь на незнакомом, грезился остановить.

– Далее, – она снова в игре. Бегать не приветствуется, разве только на «десять» ходить.

– Кто бы сомневался, – подал голос Замат.

– Мы все одно, – заботливо отозвалось ото всех.

– За одно, – привет действительности, вспоров на крайний чешую. Поздно.

– Играем, – вспомнилось, как глупо переживать о вреде курения: бросаем.

– Мы поставили вас в идеальные условия существования – вас, а не себя. Самец и мужчина самый любимый ребенок – и во что, спрашивается, вы это превращаете. Взгляните на любого кота – и попробуйте выдумать лучше.

– И мы же пробуем, – очкарик в нем удивился.

Сакраментальный вопрос: «Как же вы допустили» подопытный в тот вечер ей не задал. Всякая избранность по умолчанию есть коварная слабость – следовательно обнаруживающаяся поздновато. Мужчина, как правило, осенен отцом, а женщина – она ведь всего лишь тебя родила, само собой разумеещееся; неоднозначная расстановка приоритетов. Свобода это сомнение: а счастье приходит само. Ему подали наполненный до краев стакан: доброй ночи. Навык счета у Азамата под кожей: от перестановки мест слагаемых сумма его не меняется; разве что меняются слагаемые.

Утро встретило его пасхальным приветствием Ани: кому – что.

– Мои поздравления, – последовал короткий ответ. Тем, кто едва ли помнит и одну притчу, лучшую советчицу и подругу, Диоклетиана и Нерона, Фиванский легион, – Уж если принять Ваше знание за данность, едва ли в том царствии вас ждут: отца-то он просил, да простил ли отец.

– Гляжу, крепко выспался.

– Не жалуюсь: три кошмара и одна мысль за ночь.

– Хоть одна.

– Слышал на заданную тему поучительную историю, Анна Александровна. Как в одной деревне особо идейный разоритель церкви танцевал на иконе – да так рьяно, что после ослеп.

– Поделом.

– По вашим делам. Или тот, кто, умирая в муках, щадил жестоко ошибающихся – убийц, переживая за всякую отбившуюся овцу, лишил бы ту овцу света за то, что на доске сплясала. Где тот самый кумир сотворен – оригинал-то ни единого прижизненного портрета не оставил, а уж желающих увековечить лик, надо полагать, довольно имелось. Милосердие и прощение избранным, а вечную тьму не согласным – занятно понимаете вы учение его. Да только он не рейсовый автобус, чтобы с утешающей регулярностью копаться в мерзости непогрешимого тщеславия богоподобных, обрекая себя на поучительно зрелищное страдание. Пришел раз и ладно. Пойду и я – как-никак служба.

– Да уж, воистину, – глаза ее засветились материнской нежностью. Объект восхищения в ответ зарделся едва уловимым румянцем: текущий набор блесен пока не устарел.

Снова будни. Тяжелыми ногами перебирая землю, отправился в расположение вверенного кабинета. Палыч посетовал опоздавшему губой, слегка дал коленом в живот и усадил «прочей дисциплины для» писать объяснительную. «Вчера, сего года», – цитировал очкарик любимого автора, – «Позволил, несмотря на очевидные показание стрелок часов в казарме», – совсем уж неприкрытого плагиата стыдился, – «Игнорировать отбой, в результате чего вынужден был явиться к непосредственному месту действия», – перечеркнул, – «Приписки с опозданием в шестнадцать минут», – и угораздило же, – «Ввиду досадной перистальтики выпитый наскоро и натощак стакан кефира вызвал процесс стремительного брожения, отозвавшийся неуставным запахом изо рта».