Иногда он возвращался домой и каждый раз поражался происходившим с Сююрин переменам. Восемь долгих лет, проведенных с мужем, превратили ее молодое, красивое лицо в безжизненную картинку, нарисованную хорошим рисовальщиком, но плохим художником. Она никогда не улыбалась, и в сердце ее как будто совсем не осталось места для чувств. Взгляд ее избегал не только собеседника, но и всего мира. За эти восемь несчастных лет она прожила целую жизнь в преисподней. Как и Джэйгэ… Иногда он замечал на ее лице следы побоев, синяки, а однажды, вернувшись в деревню после долгих странствований, нашел ее хромающей у реки. Он даже не сразу узнал ее – сияющую луну своего небосвода. Но это была Сююрин – кисть, что раскрашивала лишенный красок и света мир Джэйгэ. В эти короткие встречи, во время случайных разговоров где-нибудь по дороге за водой, Джэйгэ клялся Сююрин в любви, а она поворачивала к нему голову и смотрела насквозь. И не верила ни единому слову.
И через восемь холодных лет, когда Джэйгэ был далеко от родного дома, муж Сююрин скончался – его нашли в кровати, залитого алкоголем и собственной рвотой. Имущество мертвеца, его драгоценности, золото, дом, стада, слуг и банды головорезов, – всё разделили между собой бесчисленные братья и сестры – а Сююрин осталась ни с чем! Ее выпихнули за дверь, как надоевшую псину, а неделю спустя и буквально за несколько дней до возвращения Джэйгэ в деревню заявились работорговцы и купили еще красивую вдову за не такие и большие деньги…
Узнав о произошедшем, Джэйгэ три дня и три ночи просидел на дороге перед родным селением. Дух покинул его тело. Ничего не осталось. Ни чувств, ни желаний, кроме одного – умереть. Он долго стоял там, где когда-то был яблоневый сад, и не мог вспомнить того аромата прошлого, не мог вспомнить красок мира. Какого цвета небо? А листья на деревьях? Кровь?.. Всегда ли всё было таким черным?.. Джэйгэ пошел по дороге между домами, взобрался на холм и подумал вдруг, что дорога эта, оплетающая его мир, похожа на паутину.
Он покинул деревню навсегда, безмолвным мрачным призраком шатался по стране и однажды нашел Сююрин в далеком улусе, где ее купили служанкой в дом местного тойона, или, скорее, князька. Когда Джэйгэ попытался пробраться внутрь – его избили до полусмерти и вышвырнули в снег. А он снова выжил, хоть и не ощущал себя живым. Он был теперь как очарованный волк, завидевший луну на ночном небе и стремящийся к ней во что бы то ни стало, – луну, которую ему не суждено настигнуть, которая приведет его к гибели. Он продолжал свои похождения и вскоре стал работать почтальоном. Так он надеялся скопить выкуп и мог видеться с Сююрин – принося ее хозяевам сообщения и товары. Он даже разговаривал с ней – письмами. Для этого Джэйгэ самостоятельно выучил матараджанский язык, потому что в современном ооютском не было письменности.
Он писал ей бесконечные и безыскусные поэмы любви, а она, поначалу, ограничивалась лишь короткими ответами на его многочисленные вопросы, но каждое новое письмо ее становилось всё больше и больше, хоть никогда за всё это время она и не призналась ему в любви, никогда и никаким образом не выразила своей привязанности к нему, никогда не то, что не целовала, ни разу не прикоснулась к его руке! Они виделись так редко – всего один-два раза в год, – что каждая эта встреча тоской разрывала сердце Джэйгэ. Лицо Сююрин менялось, страдания и муки, на которые щедра была ее жизнь, оставляли на нем отметины. Ее взгляд, прежде теплевший при появлении Джэйгэ, теперь блуждал отстраненно где-то в иных мирах. Сквозь тонкую, посеревшую кожу проглядывали острые кости, она почасту пугливо озиралась, как будто ждала удара, и часто хромала, губы ее, до сих пор в мечтах Джэйгэ хранившие всю сладость мира, потеряли цвет, истончились, на лице появились морщины. Как сильно не походила она сейчас на ту нежную, немного насмешливую и в чем-то робкую девушку, сидевшую много лет назад под яблоневыми деревьями и тихонько улыбавшуюся не одному Джэйгэ, а всему миру, который, как она надеялась тогда, создан из красоты и каждому человеку хоть раз в жизни приносит настоящее счастье! Как много у нее было надежд, и что с ней стало… С этими мертвыми, почти бесцветными глазами, в которых не осталось желаний и веры. Жизнь не принесла счастья ни ей, ни Джэйгэ, и только эти письма, бумажки, изрисованные корявым почерком, зажигали в обоих искорку жизни, искорку от пламени, которое давно потухло, и уже не осталось надежд на то, что оно вспыхнет снова.
Джэйгэ машинально сунул руку в карман, где хранилось последнее из писем Сююрин. Она передала его в начале зимы, – а это было так давно!.. Джэйгэ перечитывал его сотни раз и готов был перечитать еще тысячу.
Тысячу кес он был готов пересечь, тысячу подвигов совершить, тысячу жизней прожить и отдать их все до единой, лишь бы вновь увидеть ее прежнюю улыбку, лишь бы дать ей, обделенной, как и он, счастьем, хоть чуточку света в этом царстве человеческого бессердечия.
Джэйгэ вздохнул с некоторым воодушевлением и зашагал скорее, с силой потянул за собой навьюченных каарзымов.
И остановился.
Стволы лиственниц по краям тропы изуродованы были рубцами, глубокими и перекрещивающимися, а спустя еще несколько шагов Джэйгэ наткнулся на дом. Лесные заросли медленно пожирали его. Трава лезла через трещины в побитых стенах, из окон торчали кусты шиповника, а молодые деревца росли сквозь дыры в рассыпавшейся крыше. Комнаты затянуло можжевельником, в кустах еще видны были разломанные лавки, печи, столы, кувшины и бочки. Мрачные стены грузли в болотистой почве. Улица завалена была валежником, и, обходя колючий куст, Джэйгэ чуть не провалился в яму, откуда раньше набирали глину.
Безлюдная и мертвая деревня покоилась в лесу.
Глубоко в чаше Джэйгэ показались силуэты деревянной крепости, похожей на те чертоги, где была заперта его Сююрин, но воображение его и память часто вступали в противоборство с реальным миром.
Из сырых мрачных руин зашуршало и щелкнуло.
Ведущий каарзым вдруг встал.
Джэйгэ потянул его за поводок, но животное резко повело головой и даже попыталось вырваться, не двигаясь при этом ни вперед, ни назад. Каарзым одичало таращился на заросли и пошевелиться не мог от ужаса. Джэйгэ прислушался и уловил в сдавливающей тишине серого леса противный резкий треск, как будто где-то в вышине ломались ветки – но ритмично и в какой-то степени музыкально. Прошипел в можжевельниках холодный ветер. Руки Джэйгэ задрожали то ли от холода, то ли от страха – он и сам еще не осознал причины, но задергал поводок ведущего каарзыма, а тот панически вертел головой. Джэйгэ выхватил маленький кожаный хлыст и саданул животное по боку, каарзым отшатнулся в лужу. Поводок выскочил из рук, Джэйгэ поскользнулся и упал на спину.
Далеко наверху, как будто у самого неба, ехидно покачивались верхушки деревьев. А по стволу ближайшей к Джэйгэ лиственницы спускался, перебирая скоро-скоро острыми лапами, огромный, размером с крупную собаку, паук!
Еще с десяток таких же лезли из разбитых домов, из зарослей можжевельника, из сваленных на дороге гнилых деревьев и травы. Передний каарзым заревел от ужаса, поднялся на задние лапы и внезапно рухнул в обморок, увлекая за собой и пристегнутого второго.
Паук с дерева оторвался от ствола и полетел на Джэйгэ!
Тот вскочил чисто машинально – разум до сих пор не верил в происходящее. Паук камнем шлепнулся в сырую землю, обдал всё вокруг грязью и зарылся до самых глаз – такой он был тяжелый.
Лишь со второй попытки Джэйгэ удалось выхватить висевший у пояса нож, но второй паук, выпрыгнувший из-за кустов, расцарапал ему руку, и оружие выпало в траву. Джэйгэ отшатнулся и припал спиной к дереву. Сверху хрустело и стрекотало. Джэйгэ поднял голову – по стволу к нему мчался еще один паук, оставляя острыми лапами на коре отметины как от ножей. Плохо разбирая заросшую тропу, Джэйгэ бросился бежать, но тотчас рухнул в неглубокую яму, до колен залитую дождевой водой. Из земли торчали кости людей и животных. Джэйгэ вскрикнул и невольно обернулся.
