Джэйгэ нервно отвернулся и дернул уздечку каарзыма.

– Не сверну, – сказал он.

Джэйгэ поспешил по дороге, ведя сцепленных каарзымов за поводок. Тропа скоро уткнулась в опушку и повела в обход леса. Джэйгэ поглядывал на темную зеленую листву, на вздрагивающие под резкими порывами непостоянного ветра ветви, на иголки и размышлял. Последние две недели он постоянно спешил, спал через раз, устраивал привалы только когда совсем кончались силы – и всё равно опаздывал. Он разложил в уме маршрут последнего месяца, вспомнил почтовую карту и прикинул, где мог ошибиться. И ничего не придумал. Потому что он не ошибся. Да, он долго обходил горы, но, во-первых, в горах не было дороги (по крайней мере, о ней не знали местные), а во-вторых, вокруг были разбросаны селения, где нужно было собрать отправления. Другой дороги не было, а значит, весь маршрут из Арын-Абе до Эрээсина изначально был составлен так, что нельзя было уложиться в срок. Что это – халатность составителей, которые в жизни не выбирались дальше своих контор и представляли мир по картам и цифрам, или намеренная ошибка, вредительство? Ведь если Джэйгэ не вернется в срок, то не просто потеряет всё заработанное, а еще и получит штраф, и выйдет тогда, что последний месяц он прожил впустую! Не впустую даже – а вовсе зря! Терпел морозы, ливни, пробирался сквозь реки грязи, спасался от хищников, умирал от голода и отдавал последние куски перепуганным, измученным и надменным, кстати говоря, каарзымам. И ради чего? Чтобы стать еще беднее? Чтобы его, нищего почтальона, деньги положил себе в карман какой-то чиновник-вредитель, сидящий в теплом затхлом кабинете, где жизнь и смерть перепутались местами?

Еще один месяц, который не только не приблизит Джэйгэ к цели, а наоборот – отдалит… К цели и так давным-давно не видимой на горизонте, к цели скорее призрачной, чем реальной, к мечте, которая, несмотря на свою реальность, кажется игрой воображения.

Зачем я прожил этот месяц? – думал Джэйгэ.

И эту жизнь, – отзывалось эхо.

К чему вообще спешка? В ооютском языке до сих пор нет единых названий месяцев, а почта копирует южные порядки и выставляет сроки не по дням, а вообще по часам (используя для этого матараджанские термины)… Хорошо, наверное, ходить южными дорогами и считать шаги, и совсем не то пробираться болотистой степью и ледяными сугробами, без карты и троп – здесь и вправду ни к чему месяца… Иногда не знаешь, доберешься до города зимой или летом…

Джэйгэ споткнулся о камень, самодельная меховая шапка с наушниками съехала на глаза. Джэйгэ снял ее, распрямил. В подкладке за околышем звякнули монеты. Всего семь джагыр – семь монет за пять лет работы на почте. Год его жизни стоил не сильно больше одной монеты. Кому он такой нужен? Сколько можно купить за такие деньги? Старого хромого каарзыма? Дырявую доху? Кадку бидсэха? Джэйгэ посмотрел на равнодушное небо, на равнодушный мир. Всему этому миру было плевать на него, нищего и никчемного бродягу с семью монетами, который вскоре, выплатив штраф, станет еще беднее… Сколько останется тогда? Четыре монеты? Три?

Всю свою жизнь Джэйгэ шел к призрачной цели, всю свою жизнь имя ее произносил он как песню, и имя этого покрывало весь мир своей красотой и как будто говорило, что ради красоты этого имени стоит жить… Но сейчас – впервые в жизни – Джэйгэ не хотел его вспоминать. Ему было стыдно. Стыдно за свое ничтожество, за то, что долгие годы потратил он на то, чтобы приблизиться к цели – а в результате отдалился еще дальше.

Джэйгэ остановился.

От петлявшей у опушки дороги отходила узенькая тропка, заросшая молодой травой, и терялась в лесных зарослях. Короткий путь, о котором говорил старик. В конце концов, горько подумал Джэйгэ, я не стою на месте. Ведет же куда-то меня дорога? И если я до сих пор никуда не дошел, то, может быть, это потому, что шагал слишком медленно?..

Джэйгэ свернул в лес и потянул за собой каарзымов.

Узкие колеса оставили шрамы на мокрой дороге, огибавшей каждую горку и каждый ничтожный пригорок. Жужжала и шипела хмурая степь.

Лишившийся музыкальных инструментов Сардан неуклюже шагал впереди и сутулился без тяжелого ящика. Устыыр, тоже потерявший один из бубнов, еле тащился следом и назойливо звенел привесками на шубе. Ашаяти замыкала шествие и вела за собой трех артельных каарзымов.

Музыкант внимательно разглядывал разбитую следами колею. Похоже, прошедшую здесь не так давно повозку сопровождали пешие люди. И не только люди – Сардан показал шаману на необычные следы копыт, но Устыыр сделал вид, что занят своими мыслями и замечание проигнорировал.

– Неблагодарные люди, – бухтела позади Ашаяти. – Ты им добро, а они тебе не то, что монетки медной, ни куска хлеба, ни стакана воды, ни хотя бы спасибо… Злые такие, как будто мы у них детей съели! Ты ему гриву гладишь, а он тебе пальцы откусить лезет. От такого народа в награду разве что дубиной в ухо получить можно…

– С тех пор как мы с тобой познакомились, – подал голос Сардан, – нас отовсюду провожают дубиной в ухо.

– Это потому что у тебя руки из задницы, – решила Ашаяти.

– Некоторые люди ведут за собой беды, как каарзыма за поводок, – вступил неожиданно Устыыр. – Некоторые же люди сами изнутри беды, завернутые в кожаный пузырь. Ваша жена – большая беда, оказывается. В Ооюте таких возвращают родителям.

– Ничего себе! – воскликнула Ашаяти и посмотрела на Сардана. – У тебя есть жена?! Первый раз слышу!

– Кажется, господин шаман принял тебя за мою жену.

Ашаяти ахнула от возмущения и даже выпустила поводок.

– Меня?! – воскликнула она. – Скажи ему, что, если он еще раз назовет меня твоей женой, я залью Ооют морем его слез.

– Он и сам понимает матараджанский.

Шаман холодно посмотрел в небо, пожевал залезшую в рот бороду.

– Всё равно скажи, – упорствовала Ашаяти.

– Она девушка деликатная, – извинился Сардан перед шаманом. – Когда мы с Ашаяти познакомились, она решила, что я ей что-то должен, и с тех пор ходит за мной, пока я это что-то ей не отдам.

– Что ты можешь мне отдать? – проворчала Ашаяти. – У тебя ничего нет, ничего не было и не будет.

– Мое пылкое, любящее сердце, например.

– За него и медяка не получишь.

– Любящее сердце лучше медяка.

– Съедобное если… А от твоего все кишки наружу вывернет.

– Сколько в тебе злобной нежности…

– В любом случае, не воображай себе ничего. Я хожу за тобой потому, что это может принести выгоду. Если один раз тебе обещал золотые сундуки целый ханараджа, то может пообещать и во второй раз, и тогда я своего уже не упущу. Это точно выгоднее, чем разносить пиво в Веренгорде.

– Добрая улыбка ценнее мешка монет.

– Чушь. Дашь мне мешок монет за улыбку?

– У меня нету…

– Вот и помалкивай.

– Такая любовь. Короче говоря, Ашаяти ходит за мной следом, пока я не раздобуду ей сундук с золотом.

– Два.

– Пусть два. А что потом?

– Потом я тебя прибью и закопаю.

– В таком случае – три сундука.

– Как скажешь, тогда и на могилке камешек положу.

– А любовь?

– Понятия не имею, что это такое.

– Тогда четыре сундука.

– Так я тебя никогда не убью, – расстроилась Ашаяти.

– Не обижайся.

Шаман закивал сам себе.

– С плохой женой не нужно и врагов, – сказал он.

Ашаяти что-то проворчала, но, кажется, сама не разобрала что. Устыыр долго молчал, поглядывая в темнеющее небо, и вскоре заморосил дождь. Степь притихла, и шаман совсем помрачнел.

– Небо протекает, – сказал он наконец. – За шиворот течет, вам больше незачем здесь ходить. Иэзи умер, я отведу вас обратно, в Матараджан.

Сардан обернулся и удивленно взглянул на шамана. Тот напряженно таращился в точку где-то впереди.

– Ну что вы, нам рано возвращаться, – сказал Сардан. – Нужно закончить начатое. Почему в деревне возник дух?.. Откуда он взялся? Что его привлекло?.. Я не знаю, я размышлял над этим, но так ни до чего не дошел… Духи ведь не появляются из ничего – их что-то зовет из междумирья, что-то живое, вы и сами знаете. Страдания, например, желания, надежды, боль и отчаяние. Иногда и радости тоже. Бывают, конечно, и духи насекомых, животных, даже растений, но они почти всегда безвредны для человека и видимы не так часто. В артели мы, как правило, имеем дело с теми, которых призывают в наш мир человеческие страсти. Но что привлекло духа в колодце?.. Вы знаете?.. Трупа внизу мы не нашли, хотя, конечно, не то чтобы так уж искали. Никто туда вниз головой не падал, в деревне никто никого по злобе не зарезал, никто не тронулся от горя умом, никто, кажется, и не женился! То есть, ничего особенно страшного не произошло, повседневная рутина. Что же случилось, господин Устыыр? Пока мы этого не узнаем, пока не найдем ответственного за произошедшее – дух может вернуться. Я скажу больше – он вернется наверняка! Потому что откуда-то он ведь взялся? Откуда же? У меня нет догадок, – Сардан развел руками. – Я не могу закрыть глаза на случившееся с этим ничтожным, на первый взгляд, колодцем. У меня много вопросов и ни одного ответа. Нам нельзя возвращаться в Матараджан, господин шаман. Пока я не найду, что привлекло духа в наш мир, никто моей работы в артели не примет. Еще и отчитают за безалаберность, а у меня и так репутация…