– Их слова промолчат, – сказал Устыыр что-то непонятное и уставился в землю, а потом поднял голову и посмотрел на музыканта.

Тот поймал этот скептический взгляд и шмыгнул носом. Сардан понимал недовольство Устыыра. Призыв в Ооют какого-то музыканта словно бы намекал на бесполезность и некомпетентность шаманов. Все их умения и знания ставились под вопрос – и кем?! Не каким-то другим вражеским шаманом, не колдуном, не знахарем каким-нибудь, а, простите падишахи, музыкантом! Почему бы сразу не позвать куртизанок?! Сардан ощущал исходящее от Устыыра неприятие, и это отвлекало и удручало. А кто, собственно, такой этот Устыыр? Что он за человек? Лицо его, морщинистое, с темноватыми, как для ооюта, глазами, казалось не способно было на эмоции. Каков он – вспыльчивый, желчный, или, наоборот, спокойный, улыбчивый, веселый? Ничего этого нельзя было понять ни по выражению его лица, ни по его взгляду.

Устыыр задал старейшине несколько вопросов, и тот принялся сбивчиво и путано что-то рассказывать, толпа вокруг перебивала, вспыхнули споры. Сардан почувствовал себя лишним. Вокруг него жужжали мошки, а он искал взглядом Ашаяти. Девушка отошла от колодца, аккуратно отпихнула ногой развыступавшуюся птицу – то ли курицу, то ли утку, – перепрыгнула лужу и, чтобы не упасть, ухватилась за хилый заборчик. Ашаяти удержалась, вошла во двор, осмотрелась, заглянула в корзину у входа, перевернула несколько дров, посмотрела в стоявший у дверей чан с водой, совсем как сборщик налогов. После этого отодвинула обитую шкурами дверь, полог за ней и, широким шагом перескочив высокий порог, ввалилась в дом. И чуть не растянулась по полу – комната оказалась немного ниже уровня земли. Ашаяти заскакала на одной ноге и вцепилась в толстую матицу. Традиционные ооютские дома были невысокими (за исключением разве что пристроек для скота, похожих на пирамиды), но длинными, состояли из множества змейкой сцепленных комнат для нескольких семей – вместо того, чтобы строить каждому отдельное жилище со своим двором, местные просто пристраивали новые комнаты к уже имеющимся, и такая бесконечная постройка тянулась волнами и зигзагами через всё поселение. Отсюда, не выходя на улицу, можно было пройти в сени, в сараи, туалеты и в скотские покои, хотоны, от которых разило по всему огромному дому, потому что животные не привыкли пользоваться выгребными ямами, и даже регулярная очистка помещения не выветривала ядовитых миазмов. Воняло здесь вообще зверски и беспрерывно. Ашаяти не сразу поняла, откуда исходит запах – потому что шел он отовсюду. Крыша и пол дома покрыты были навозом с глиной. Ашаяти остановилась у порога, выпучила глаза и попыталась собраться с мыслями, которые выдуло напрочь отравляющее зловоние. Она понимала, что нищие деревенские лачуги ее родины источают ничуть не лучшие ароматы, но идиллические картины детства, которое рисовало ей воображение, уверяли, что уж в ее-то деревне всё было иначе, стены завешаны были цветами и пахло ландышами. Впрочем, Ашаяти почти не помнила своего детства, поэтому представляла себе мир, которым он должен был бы быть, но которым он никогда не был.

Она вошла наконец в дом, по-хозяйски прошествовала мимо сидевших у стены стариков, посмотрела в печь, потыкала внутри какой-то странной кочергой, приподняла крышку горшка на огне, поморщилась от варева и пошла в соседнюю комнату. Здесь на ороне лежали куски кожи и волосяные нитки. Девушки, сейчас глазевшие на угрюмого шамана снаружи, до прихода гостей делали мешки для молока. Или для бидсэха, здешнего алкоголя. Несколько лавок отделялись от остальных берестяными завесами с простоватым орнаментом – это были спальные места незамужних девушек. Сквозь закрытое сеткой окно видны были пасущиеся недалеко от деревни коровы и большая яма, откуда местные брали глину для стен и посуды. Ашаяти нагло пробралась в следующую комнату, где переворошила брошенное у стены тряпье, повертела в руках сложенные в горшок небогатые свадебные украшения, которые передавались из поколения в поколение, и остановилась у двери в хотон, пристройку для скота, за которым был выход в открытые загоны. Несмотря на высокую крышу, потолок внутри был низким и для Ашаяти, не отличавшейся особенным ростом. Из полумрака несло совсем уж невыносимо, поэтому девушка поспешила на свежий воздух, где старейшина наконец закончил рассказывать Устыыру обо всем, что случилось в последние месяцы.

– Буду говорить только слова, – заявил Устыыр, поворачиваясь к заскучавшему музыканту. – Сначала стало так, что вода в колодце помутнела и завоняла, оказывается. Подумали мысли, что в колодец провалилось и сдохло животное. Парень спустился вниз, темноту увидел, ничего не нашел. Когда на свет вылез, упал и встать не сумел. Положили в дом, укрыли медвежьей шкурой. Потом все-таки встал, оказывается. Вода в колодце загноилась, почернела совсем. И не зачерпнешь, такая густая. Как мерзлая сметана, сказал тойон. Тогда в колодец спустили ведро, но обратно уже не достали. Колодец закрыли шкурами, воду больше не берут и близко не подходят, боятся, что внутри могус спрятался. Громкие парни говорят, что слышат со дна звуки, но каждый слышит свое.

Сардан отошел к ящику с инструментами, достал два маленьких колокольчика, повертел в руках и кое-как привесил их на ворот колодца. Томящаяся от безделья Ашаяти косо посмотрела на вялую толпу, подошла к музыканту и склонилась опять над гудящей чернотой. И опять ничего не увидела. Сардан легонько позвенел колокольчиками. Встревоженные ооюты притихли, а передний ряд шагнул назад. Но ничего не случилось.

Несколько секунд музыкант разглядывал мрак колодца в ожидании какой-нибудь реакции, но не дождался. Сардан задумался, на всякий случай за плечи отодвинул Ашаяти от колодца и вернулся к шаману.

– Кто-нибудь пил воду? – спросил он.

– Сначала пили, до того, как полез парень, – после некоторой заминки перевел Устыыр сказанное загалдевшими ооютами.

– И что?

– Сказали, что немного вздулись кишки, а потом духи живота ушли.

– Духи живота, – съязвил Сардан.

Были бы духи живыми существами, подумал он, оскорбились бы, наверное, что их называют такими газами.

Ашаяти нетерпеливо постучала пальцами по краю колодца и снова заглянула внутрь.

– Кто-нибудь болел с тех пор? – спросил Сардан. – Из тех, кто не пил воду.

– Много. Зубы стонут, говорят они, голова ломается. Один парень срезал палец, а у тойона вываливается язык.

Сардан посмотрел на старейшину в недоумении.

– Кто-нибудь умирал? – спросил музыкант после короткой паузы.

Устыыр прохрипел что-то неразборчивое и осуждающе посмотрел на музыканта.

– С лета, – уточнил Сардан.

Шаман долго слушал сбивчивый шепот толпы и, сжав до боли губы, косился куда-то одним глазом.

– Старик и парень, – наконец сказал Устыыр. – Но еще до возвращения в алаас, как будто. До зимы.

Ашаяти помахала над колодцем руками, проворчала что-то, выпрямилась и огляделась. Она вытащила из грязи камень, почистила его сперва ладонями, потом о штаны и снова согнулась над колодцем. Она подумала, что упавший в колодец камень должен вызвать сверкающую рябь на поверхности воды. По крайней мере, так удастся выяснить глубину ямы.

– Какие-нибудь ссоры? – продолжал допытываться Сардан. – Драки? Несчастная любовь? Смертельная обида?

– Жизни без драк не бывает, музыкант, – шаман притронулся ладонью ко лбу и поморщился. – Каких мыслей вам не хватает? Вы хотите говорить с иэзи словами?

– Просто ищу причину… – Сардан обернулся и увидел Ашаяти, занесшую над колодцем камень. – Не бросай! – вскричал он.

Девушка вздрогнула. Камень выскользнул из пальцев…

– Что? – раздраженно спросила Ашаяти.

Сардан взмахнул руками. Камень исчез в темноте колодца, и тотчас что-то в глубине заурчало, забулькало, загудело и заревело, наконец. Ашаяти втянула голову в плечи, посмотрела с удивлением на Сардана и виновато улыбнулась. В колодце загрохотало, земля вздыбилась волнами. Ашаяти едва успела отскочить и всё равно поскользнулась, плюхнулась в грязь. Каменная кладка колодца лопнула, как стекло. Изнутри рванула колоссальная черная масса! Гадкая, зловонная жижа выстрелила в воздух гейзером нечистот и, разделившись на множество щупалец, обрушилась громадным чудищем на крошечную деревню.