Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули. Пенелон заслонил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряжения его капитана.

— Мы сделали еще больше, сударь, — сказал старый моряк с некоторым почтением, — мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд, чтобы идти вместе с бурей. Десять минут спустя мы взяли на гитовы марселя и пошли под одними снастями.

— Корабль был слишком старый, чтобы так рисковать, — сказал англичанин.

— Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой трепки, от которой чертям бы тошно стало, открылась течь.

"Пенелон, — говорит капитан, — сдается мне, мы идем ко дну; дай мне руль, старина, и ступай в трюм".

Я отдал ему руль, схожу вниз; там было уже три фута воды; я на палубу, кричу: "Выкачивай!" Какое там! Уже было поздно. Принялись за работу, но чем больше мы выкачивали, тем больше ее прибывало.

"Нет, знаете, — говорю я, промаявшись четыре часа, — тонуть так тонуть, двум смертям не бывать, одной не миновать!"

"Так-то ты подаешь пример, дядя Пенелон? — сказал капитан. — Ну, погоди же!"

И он пошел в свою каюту и принес пару пистолетов.

"Первому, кто бросит помпу, — сказал он, — я раздроблю череп!"

— Правильно, — сказал англичанин.

— Ничего так не придает храбрости, как дельное слово, — продолжал моряк, — тем более что погода успела проясниться и ветер стих; но вода прибывала — не слишком сильно, каких-нибудь дюйма на два в час, но все же прибывала. Два дюйма в час — оно как будто и пустяки, но за двенадцать часов это составит по меньшей мере двадцать четыре дюйма, а двадцать четыре дюйма составляют два фута. Два фута да три, которые мы уже раньше имели, составят пять. А когда у корабля пять футов воды в брюхе, то можно сказать, что у него водянка.

"Ну, — сказал капитан, — теперь довольно, и господин Моррель не может упрекнуть нас ни в чем: мы сделали все, что могли, для спасения корабля, теперь надо спасать людей. Спускай шлюпку, ребята, и поторапливайтесь!"

— Послушайте, господин Моррель, — продолжал Пенелон, — мы очень любили "Фараон", но как бы моряк ни любил свой корабль, он еще больше любит свою шкуру. А потому мы и не заставили просить себя дважды, к тому же корабль так жалобно скрипел и, казалось, говорил нам: "Да убирайтесь поскорее!" И бедный "Фараон" говорил правду. Мы чувствовали, как он погружается у нас под ногами. Словом, в один миг шлюпка была спущена, и мы, все восемь, уже сидели в ней.

Капитан сошел последний, или, вернее сказать, он не сошел, потому что не хотел оставить корабль; это я схватил его в охапку и бросил товарищам, после чего и сам соскочил. И в самое время. Едва успел я соскочить, как палуба треснула с таким шумом, как будто дали залп с сорокавосьмипушечного корабля.

Через десять минут он клюнул носом, потом кормой, потом начал вертеться на месте, как собака, которая ловит свой хвост. А потом — будьте здоровы! Фью! Кончено дело, и нет "Фараона"!

А что до нас, то мы три дня не пили и не ели, так что уже поговаривали о том, не кинуть ли жребий, кому из нас кормить остальных, как вдруг увидели "Жиронду" и подали ей сигналы; она нас заметила, поворотила к нам, выслала шлюпку и подобрала нас. Вот как было дело, господин Моррель, верьте слову моряка! Так, ребята?

Ропот одобрения показал, что рассказчик заслужил всеобщую похвалу правдивым изложением сути дела и картинным описанием подробностей.

— Хорошо, друзья мои, — сказал г-н Моррель, — вы молодцы, и я заранее знал, что в постигшем меня несчастье виновата только моя злая судьба. Здесь воля Божия, а не вина людей. Покоримся же воле Божией. Теперь скажите мне, сколько вам следует жалованья.

— Полноте, господин Моррель, об этом не будем говорить!

— Напротив, поговорим об этом, — сказал арматор с печальной улыбкой.

— Нам, стало быть, следует за три месяца… — сказал Пенелон.

— Кок лес, выдайте им по двести франков. В другое время, друзья мои, — продолжал Моррель, — я сказал бы, чтобы дали им по двести франков наградных; но сейчас плохие времена, друзья, и те крохи, которые у меня остались, принадлежат не мне. Поэтому простите меня и не осуждайте.

Пенелон скорчил жалостливую гримасу, обернулся к товарищам, о чем-то с ними посовещался и снова обратился к хозяину.

— Значит, это самое, господин Моррель, — сказал он, перекладывая жвачку за другую щеку и выпуская в переднюю новую струю слюны под стать первой, — это самое, которое…

— Что?

— Деньги…

— Ну и что же?

— Так товарищи говорят, господин Моррель, что им пока хватит по пятидесяти франков и что с остальным они подождут.

— Благодарю вас, друзья мои, благодарю! — сказал Моррель, тронутый до глубины души. — Вы все славные люди, но все-таки возьмите деньги. И если найдете другую службу, то нанимайтесь. Вы свободны.

Эти последние слова произвели на честных моряков ошеломляющее впечатление. Они испуганно переглянулись. У Пенелона захватило дух, и он едва не проглотил свою жвачку; к счастью, он вовремя схватился рукой за горло.

— Как, господин Моррель? — сказал он сдавленным голосом. — Вы нас увольняете? Мы вам не угодили?

— Нет, друзья мои, — отвечал арматор, — нет, наоборот, я очень доволен вами. Я не увольняю вас. Но что же делать? Кораблей у меня больше нет, и матросов мне не нужно.

— Как нет больше кораблей? — сказал Пенелон. — Ну, так велите выстроить новые, мы подождем. Слава Богу, мы привыкли штилевать.

— У меня нет больше денег на постройку кораблей, Пенелон, — сказал арматор с печальной улыбкой, — и я не могу принять вашего предложения, как оно ни лестно для меня.

— А если у вас нет денег, тогда не нужно нам платить. Мы сделаем, как наш бедный "Фараон", и пойдем под одними снастями, вот и все!

— Довольно, довольно, друзья мои! — сказал Моррель, задыхаясь от волнения. — Идите, прошу вас. Увидимся в лучшие времена. Эмманюель, — прибавил он, — ступайте с ними и присмотрите за тем, чтобы мое распоряжение было в точности исполнено.

— Но только мы не прощаемся, господин Моррель, мы скажем "до свидания", ладно? — сказал Пенелон.

— Да, друзья мои, надеюсь, что так. Ступайте.

Он сделал знак Коклесу, и тот пошел вперед; моряки последовали за казначеем, а Эмманюель вышел после всех.

— Теперь, — сказал арматор своей жене и дочери, — оставьте меня на минуту: мне нужно поговорить с этим господином.

И он указал глазами на поверенного дома "Томсон и Френч", который в продолжение всей сцены стоял неподвижно в углу и произнес только несколько слов.

Обе женщины взглянули на незнакомца, про которого они совершенно забыли, и удалились. Но Жюли, обернувшись в дверях, бросила на него трогательно умоляющий взгляд, и тот отвечал на него улыбкой, которую странно было видеть на этом ледяном лице. Мужчины остались одни.

— Ну вот, сударь, — сказал Моррель, опускаясь в кресло, — вы все видели, все слышали, мне нечего добавить.

— Я видел, — сказал англичанин, — что вас постигло новое несчастье, столь же незаслуженное, как и прежние, и это еще более утвердило меня в моем желании быть вам полезным

— Ах сударь! — сказал Моррель.

— Послушайте, — продолжал незнакомец. — Ведь я один из главных ваших кредиторов, не правда ли?

— Во всяком случае, в ваших руках обязательства, сроки которых истекают раньше всех.

— Вы желали бы получить отсрочку?

— Отсрочка могла бы спасти мою честь, а следовательно, и жизнь.

— Сколько вам нужно времени?

Моррель задумался.

— Два месяца, — сказал он.

— Хорошо, — сказал незнакомец, — я даю вам три.

— Но уверены ли вы, что фирма "Томсон и Френч"…

— Будьте спокойны, я беру все на свою ответственность. У нас сегодня пятое июня?

— Да.

— Так вот, перепишите мне все эти векселя на пятое сентября, и пятого сентября в одиннадцать часов утра (стрелки стенных часов показывали ровно одиннадцать) я явлюсь к вам.