— Не-ет, — вконец ошарашено выдала я.
— Очень жаль… Эта нестерпимая жара и эта ужасная… дорога, — будто задумалась она. — Тогда, знаешь что?.. Иди.
— Куда?
— Назад, к себе.
— А как же…
— Твоя дальнейшая здесь судьба?.. Я ее обязательно решу. Только, дай мне время подумать… Иди, Зоя! — и потянулась рукой к колокольчику на столе…
Ну, я и пошла… Впереди. Пыхтящая от любопытства Марит — сзади. И как она до двери нашей не лопнула?
— Монна Зоя, ну что?
Я же в ответ, лишь скривилась:
— Не знаю.
— Не знаете?.. Так, о чем вы с ней говорили?
— О чем? О кипарисах, цветах, жаре и…
— И-и?
— И… Марит, погоди… — и шлепнулась на кровать…
Нелепость какая-то… Несуразность. Полное отсутствие смысла… Но, ведь, он обязательно должен быть… Моя натренированная зрительная память со странной навязчивостью, возвращалась к этой несчастной вазе. Используемой с явным презреньем… Широкая, как супница, белая ваза, с волнами загнутыми краями… Очень тонкий глянцевый фарфор. А на нем… Что там, сбоку на нем?.. Клеймо мастерской. Ба-бах!!!.. Ну ты, Зоя, и дура! Хотя, теперь я уверена — именно «дурость» меня и спасла…
Когда мне стукнуло тринадцать девических лет, многие мои сверстницы уже вовсю вертели романы. Мужская ж гимназия — только улицу перейди. Находились кавалеры и мне. Да только, ненадолго: часть сразу «выбраковывал» Арс, остальных — я сама, совсем не теми страстями живущая. Но, однажды вышел один инцидент — рядом, в магнолиевой аллейке. Там много тенистых мест, в которых можно просто после занятий болтать. Ну, мы с одноклассницей и болтали. Пока к нам на скамейку не подсели два смельчака в «соседских» гимназических кителях. Скоро завязалась беседа. Да хотя, какие там разговоры, если ухаживающей стороне — ровно по столько, по сколько и нам? Но, в тот день просто «погодной темой» не обошлось:
— А скажи-ка нам, Зоя, что такое: «менархе»(1)? — и шеи навытяжку оба. Видно, вопрос и в правду, важен.
Я в ответ так же важно напыжилась (не хотелось в грязь лицом ударять, раз такой поворот с «погоды»), но воссоздать из «дырявого» гимназического курса данное слово так и не смогла. А вот моя одноклассница, отчего то, вмиг заалелась.
— Я не знаю. Пира, а ты? — и на нее — полный надежды взгляд.
— Нет… Понятия не имею.
— А-а, ну, ладно. Мы тогда… до свиданья, — и в полном разочаровании отчалили…
Что такое «менархе» я, все-таки, после, узнала. Правда, от озадаченной Люсы. А вот «любознаты», еще чуть позже узнали, что такое «двойной подсвет». Правда, от злющего Арса. И вообще, к чему это всё?.. К моему полнейшему невниманью и незнанью многих житейских вещей. Значит, дурость, она, иногда… выручает.
Как и теперь. Когда я с большим опозданьем, наконец, сопоставила два овальных клейма: на белой недавней вазе и том блюде, с которого мы с Виторио уплетали бананы… «А какое у вас «дело»?.. Фарфоровое, Зоя. У Вито своя большая мастерская в Диганте. Там делают очень тонкий красивый фарфор…» Мама моя… Она ж меня, едва ли ни носом в это их «дело» совала. Но, вот, зачем?..
— Монна Зоя, вы меня не пугайте.
— Что… Марит?
— У вас сейчас сделалось такое лицо.
— Угу… А скажи мне: твоя хозяйка, монна Фелиса, она — очень умная?
— Моя хозяйка? — непонимающе хлопнула та глазами. — Да, очень. Иначе б не смогла с такой, как ее… репутацией заведенья так долго им управлять. И с властями дружить.
— И долги не прощать.
— Какие «долги»? Это вы — про свой сюда?
— Не знаю, Марит. Только… — хмуро уставилась я в темень за окном. — У меня, вдруг, такое чувство возникло, будто к местным каменным заборам еще и потолок прирос. Из этих хобьих розовых роз…
Под равнодушной к земным красотам луной розы воняли не так вдохновенно. Видно копили силы к рассветной росе. Но, мне сейчас было, не сказать, чтоб без разницы. Просто, совсем не до них. Я сегодняшней ночью вышла на дерзкую первую разведку… И куда там разведчики на разведке идут? Наверное, по ранее намеченному курсу — к забору. Нет, к воротам в заборе. И махнула с подоконника в траву. Оказалось — довольно высоко. Но, разведчики — люди смелые. Так что, пригнувшись, потрусила дальше. Вдоль белёной стены, выпрямив спину лишь за ее углом. И сразу стало весьма интересно… Хорошо видные отсюда, обе части Розе Бэй напомнили сейчас Вананду: одна — погружена в лунную ночь, другая — щедро расцвечена фонарями. И чтоб лучше ее рассмотреть, я даже на каменный вазон взобралась. Со всеми мерами предосторожности…
— Ай-й… Да чтоб вам навек своими шипами… втянуться. Ай-й.
— Мартын!
— Ась?!
— Глянь, чё за шебуршанье на порубежной!
— Мама моя…
Всё, что я успела оценить, когда бежала обратно — охрана у разделяющей изгороди надежная. И от собственного окна двинула теперь в противоположную сторону, по уже знакомой тропинке. Она ведь тоже — к забору. Хотя…
Влажно хрустящий под ногами гравий, очень скоро ручейком нырнул влево — к загону с павлинами. Я — опять свернула в траву. И, обогнув очередные колючие клумбы, оказалась в аккурат перед бывшей конюшней. Она казалась теперь черным пятном, очерченным по краям серыми каменными уступами. Я еще раньше их разглядела (выбрав для «графической» Марит задним планом), эти неровные «ступени», ведущие прямиком вверх. К заднику из забора. И сейчас вознамерилась… Вознамерилась… Не так-то это и просто. Видно, здешняя хозяйка, ко всем своим талантам, еще и сверх бережлива — камни, не скрепленные должным раствором, разъезжались под ногами, норовя так и бухнуться вниз… Может, это место само развалилось? Какой-нибудь пони свой блохастый бок о стену потер… Но, все ж, взобралась. И, замерев на широком углу, обозрела открывшуюся перспективу… Лететь долго. Потому как сразу за кладкой начинался обрыв с далекими огоньками домов внизу среди длинных рядов винограда. Хотя, если взять длинную-длинную веревку и закрепить ее за что-нибудь… И тут я прищурилась вниз… Да так и замерла, выгнув шею: в конюшенные развалины сбоку от меня юркнули двое. Очень живенько так… Мама моя. Вот же вляпалась.
— О-о, погоди.
— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, — едва различимым басом. Потом опять:
— Да погоди же. Хи-хи…
И дальше по отработанной, видимо, схеме, потому как единственно понятой мною мужской фразой стала:
— Тихо, Элда. Эта трехногая рухлядь скрипит… — ага, вы б еще на клавесине… а вот голос-то мне знаком. Впрочем, как и приснопамятное женское имя.
Однако судьбу мою данное знанье не изменило. Пришлось у себя наверху залечь и замереть. Постепенно и глаза к темноте привыкли. Вот только б ветром не сдуло, и здешняя шаткая кладка не подвела. А то, присоединюсь в самый…
— А!.. — что, уже всё?!.. Ну, так я себя поздравляю. Не тебя, Элда. И, дождавшись такого же шустрого бегства, задним ходом попятилась вниз.
Да… Разведчица из тебя, Зоя… Ну, ничего — это, лишь первый мой опыт…
— И чтоб до такого додуматься?!.. Да как вы, монна Зоя на… на…
— Это — разведка была, — хмуро уточнила я, уперев подбородок в колени. Потом почесала нос. Марит еще раз тряхнула моим платьем:
— Так ведь теперь его — только в стирку. Рукава — в побелке. Подол — в паутине. А туфли… Монна Зоя?..
— По-видимому, это — земля.
— Ага. Из-под вашего окна. Где вы палку, к стене приткнутую оставили, — да-а… разведчица из меня… — Монна Зоя, мессир Леон очень ругался. Он обещал меры принять.
— Какие… меры? — махом вскинулась я. — Марит, так он что, в курсе…
— А как же? — раздула та гневно ноздри. — Весь ваш разведческий путь проследил вместе с ночными охранниками. Вы ж и траву истоптали и розы в вазоне за углом помяли и…
— А вот павлинов я точно не трогала.
— Каких павлинов? — выкатила Марит глаза.
— Да так. Видно тех, что тоже — в курсе… А что за меры то?
— Не знаю, — вздохнув, хлопнулась девушка ко мне на кровать. — Да только теперь все ваши «пути» будут строго под надзором… Монна Зоя…
— А-а?
— Чего вы теперь делать-то будете?
