Полезная вещь – вода. Или как правильнее будет сказать – вещество?

У меня не женская машина. Не знаю, кто придумал делить машины на мужские и женские, но вот так. Олег предлагал купить мне ярко-красный кукольный Ниссан Микра, но я пришла в ужас от этой стереотипной мечты блондинок. Может, для другой блондинки – высокой, красивой, длинноволосой – это был бы идеальный вариант. Но точно не для меня.

Я езжу за рулем Фольксвагена Поло. Обычного серого Фольксвагена. Мне нравится. Пока он меня еще ни разу не подводил.

Вот если бы люди были надежны так же, как мой автомобиль. Хотя мне грех жаловаться – в моей жизни такие люди уже есть.

***

Я ехала по дороге, ведущей из нашего коттеджного поселка к шоссе. Соседи с гордостью называют наш поселок элитным, но мне не нравится это слово. Если меня спрашивают, где я живу, просто говорю, что живу в «Голубых елях».

Собственно, именно голубые ели мелькали за правым окном моего автомобиля. Слева были участки соседей – все расположены примерно в полукилометре друг от друга. Я хотела смотреть вперед и не смотреть налево, на участок ближайших соседей. Но не удержалась.

Повернула голову и поехала медленнее, хотя и так ехала со скоростью двадцать километров в час. За невысоким забором двор был обустроен под детский городок. В глазах рябило от обилия синего цвета во всех его вариациях. Темно-синие, почти черные, горки – совсем маленькие и большие, с которых и я бы с удовольствием скатилась – всего семь штук. Ярко-голубые качели. И светлая, цвета ясного неба, карусель, по кругу которой стояли белые лошадки, готовые сорваться с места, как только их маленький хозяин будет способен лошадок оседлать.

Молодая женщина, лет на семь младше меня, стояла у карусели, держа на руках малыша в синей курточке и смешной белой шапочке с мышиными ушками. Губы женщины шевелились. Наверное, она говорила то, что говорят все мамы в таких случаях: посмотри, сынок, это лошадка, она говорит иго-го! Или что-то вроде того.

Привлеченная шумом машины, женщина посмотрела в мою сторону. Я подумала, что вот как раз ей подошла бы типичная женская машина. Высокая блондинка, длинные волосы собраны в конский хвост. И уже мама в свои двадцать с хвостиком.

Блондинка приветственно махнула мне рукой. Я вздрогнула, словно меня застали за подглядыванием. Кивнула для приличия и прибавила газу.

Я не знала, как зовут молодую маму и ее малыша. Мне казалось, что у нее должно быть поэтичное имя и про себя называла женщину Дианой. А ее малыша – Никиткой. Если бы у меня был сын, я бы назвала его Никитой.

Диана с Никиткой въехали в соседний дом пару недель назад. Я не очень хорошо определяю возраст детей, но думаю, что Никитке примерно год. Он еще плохо ходит: сделает десяток шагов и падает или хватается за мамину руку.

Но площадка появилась на полгода раньше, чем жильцы. Кто-то позаботился о том, чтобы Никитке не было скучно ближайшие лет десять. Не знаю, кто – отца ребенка или любого другого человека рядом с Дианой и Никитой я никогда не видела.

Я выехала на шоссе. Сказочный пейзаж «Голубых елей» сменился на унылую пригородную застройку. Покосившиеся дома, заброшенные здания непонятного назначения, запущенные дачи.

Дорога. Я должна смотреть вперед и сосредоточиться на движении.

А вот если бы я родила в двадцать три, моему ребенку было бы уже семь лет. Как раз сейчас он пошел бы в первый класс. Или она. Если бы у меня был ребенок, я была бы одинаково рада и мальчику, и девочке.

Я ощутила, как в солнечном сплетении зарождается комок – вот как бывает, когда катаешься на американских горках, только тогда это возбуждающе и приятно, а сейчас было пронзительно и тоскливо.

Точно расплачусь, подумала я. Чего еще ждать от такой нюни? Чуть что, и глаза на мокром месте.

Но слез не было. Я мысленно похвалила себя. Не время погружаться в страдания: часы на приборной панели показывали, что до начала занятия осталось пятнадцать минут.

А я как раз въехала на парковку творческого центра, где преподавала танцы. Успеваю быстро переодеться и выпить воды.

Точно, вода. Я покосилась на две бутылки, лежащие на пассажирском сидении. Надо же, ни одна не пригодилась.

Мои ученицы и – в меньшем количестве – ученики вели себя как обычно. То есть, были несобранны и капризничали. Удивительно, что я хоть чему-то умудряюсь их научить. Иногда родители моих подопечных говорят, что ожидают большего от занятий, и я их понимаю. Учитель из меня никчемный, надо, наконец, это признать.

И жена никчемная. Да и дочь я была так себе. Была…

Отмучившись со второй группой, я отправилась в комнату для персонала и, пока переодевалась, подумала, что зато я могу считать себя хорошей подругой. Я всегда утешала Марину, когда ей было плохо. И это при том, что ее переживания были не особо стандартны – никакой несчастной любви, сплошь расстройства из-за неудач в учебе или на работе. Когда Марина училась в своем исследовательском университете последний год, у нее совсем не было денег. Я предлагала ей взять у меня и просто так, и в долг, но она отказывалась наотрез. Говорила, что лучше будет сидеть на гречке и воде, чем станет пользоваться моей добротой, как это делают некоторые другие люди.

Тогда я придумала план. Давала Марине курсовые по химии и биологии, которые якобы нужно было выполнить для знакомых из моего педагогического. Никому ничего делать было, конечно же, не нужно – я просто нашла способ помочь подруге. Думаю, Марина что-то подозревала, но так никогда и не высказала свои подозрения вслух.

***

Все столики в «Гладиолусе» были накрыты кремовыми скатертями и уже сервированы в ожидании гостей. Но занят был только один, в самом углу, подальше от посторонних глаз. Марина уже ждала меня.

– Ужасно выглядишь, – сказала она вместо приветствия.

Я заметила, что официантка, проводившая меня к столу, хмыкнула. Что меня не удивило: из нас троих – меня, Марины и официантки – я выглядела хуже всех. Марину сложно назвать красавицей, но не заметить ее невозможно. Раскосые черные глаза, высокие скулы, длинные темные волосы, заплетенные в две косы. Уверена, в роду Марины были индейцы, уж очень она похожа на индианок, какими их показывают в кино.

Экзотическую внешность Марины подчеркивало простое серое платье до колен. Нарочито неброское, однотонное. Марина не носила украшений и не пользовалась косметикой, и это делало ее без условий сногсшибательной.

Официантка брала очарованием юности. Сияющая кожа, блестящие голубые глаза, пухлые губы накрашены бледной помадой. Тоже в платье – форменном, конечно, но девушке очень шло.

В потертых джинсах и футболке я выглядела на их фоне как нищая домохозяйка, пробравшаяся на звездную тусовку. Я подумала, что при желании могла бы купить весь этот ресторан вместе с официанткой и нервно хихикнула.

Марина с подозрением покосилась на меня.

– Будешь кофе?

– Не, – я замотала головой, как будто Марина предложила хлопнуть сто пятьдесят грамм в девять утра. Без закуски. – Какао хочу.

И что это я раньше не вспомнила, что на свете существует какао?

– У нас только горячий шоколад, – сказала официантка. В ее голосе мне почудилась надменность.

– Алиса, – я прочитала имя на бейджике девушки, – а чем отличается какао от горячего шоколада?

– Ну, – похоже, Алиса смутилась, – это же всем известно…

– А мне неизвестно. Вы, как специалист, просветите меня, пожалуйста.

– Их…там…разные компоненты.

– И какие же?

Не знаю, что на меня нашло. Я видела, что у девушки Алисы дрожат губы, и глаза подозрительно блестят. Но продолжала изводить ее вопросами. Это, наверное, из-за недосыпа.

– Горячий шоколад готовят из растопленного плиточного шоколада. Какао, соответственно, из какао-порошка, – сказала Марина, прекратив истязания официантки. – Алиса, будьте добры, принесите нам чашку эспрессо и чашку горячего шоколада.

Эспрессо! Рот наполнился знакомой приятной горечью и я впервые в жизни позавидовала Марине. Она сейчас будет пить эспрессо и даже не осознает, до чего она счастливый человек.