– Великолепно! – одобрил Харгривс.

– Жаренные в масле бараньи мозги, – пояснил Лерой и, увидев, как сосед поперхнулся, с готовностью протянул Тому пепельницу: – Можешь сплюнуть сюда.

На горячее принесли говядину и телятину с овощами. Знакомое блюдо понравилось Тому больше: по крайней мере он знал, что кладет в рот. Зал понемногу заполнялся. Мэннинг заказал еще пива. Какого черта, платит все равно корпорация! Закурив, он осмотрелся. Вошедшие в кабаре туристы, немцы по виду, устроились за самым дальним от танцевальной площадки столиком и также потребовали пива.

Где-то около часу ночи началась развлекательная программа. К микрофону на сцене вышел певец, молодой египтянин, сильно смахивавший на героя дешевого гангстерского боевика. Репертуар его состоял из песен Дина Мартина, причем каждая следующая вещь звучала хуже предыдущей.

– Дальше будет интереснее, – пообещал Мэннинг. – Поверь мне!

В половине второго в зале появилась шумная свадебная компания. Посетители приветствовали смущенную молодую пару громкими аплодисментами, а певец у микрофона пришел в неистовство. Народ продолжал прибывать. Три ближайших к Лерою и Тому столика заняла группа восторженных японцев. Через двадцать минут в кабаре не осталось свободных мест.

– Я же предупреждал, – сказал Мэннинг. – Поздние пташки.

Певец отвесил публике поклон и исчез. На сцену вышли музыканты.

– Вот и танец живота, Том. Готовься получить наслаждение.

– Кто, интересно, у них сегодня? – спросил Харгривс, допивая пиво.

– Понятия не имею. Посмотрим.

Послышались звуки настраиваемых инструментов. Свет в зале погас, в луче прожектора на сцене вновь появился певец – но теперь уже в роли конферансье. Он скороговоркой сказал что-то по-арабски, публика разразилась аплодисментами, жених и невеста поднялись со своих мест, отвесили присутствующим поклон и сели. Новая тирада на арабском – Мэннинг не успел разобрать ни слова – вызвала в зале одобрительный смех. Под конец египтянин раздельно произнес:

– Дамы и господа, уважаемые заокеанские гости! Я рад приветствовать вас на верхушке отеля «Олимпиад-Нил» и без дальнейших церемоний хочу представить нашу звезду, единственную и неповторимую… Мириам!

– О дьявол! – буркнул Лерой, уже знакомый с творчеством звезды.

Мириам оказалась полной энергии женщиной весьма внушительных габаритов. Проскользнув между столиками, она остановилась перец женихом, набросила ему на шею свой шелковый шарфик и под сладкую, тягучую музыку начала обольстительно изгибаться. Туристы из Германии сидели как завороженные, а японцы непрерывно щелкали затворами фотокамер.

– Обратил внимание? – спросил Мэннинг. – Она в трико телесного цвета, так что ни черта не увидишь. Все-таки нам есть за что благодарить фундаменталистов.

– Да, пожалуй. Трико на таких телесах – это проявление гуманизма.

– Воистину. К тому же танец живота – искусство, а не стриптиз.

Под гром аплодисментов Мириам закончила выступление, помахала публике рукой и скрылась, чтобы бумажными салфетками вытереть мокрое от пота лицо. Конферансье вновь подошел к микрофону:

– Дамы и господа! Не часто выпадает возможность познакомить наших гостей с новым молодым дарованием, однако сегодняшний вечер именно таков. У нас дебютирует великолепная Камилла!

Негромкий, но внушительный грохот барабана оборвал аплодисменты и начавшиеся было разговоры. В левом углу сцены яркий круг света упал на невинное девичье лицо под тонкой вуалью. Таких огромных и печальных глаз Лерой еще не видел. Веки девушки слегка подрагивали.

Новая барабанная дробь.

Камилла ступила на сцену, но освещено было по-прежнему лишь ее лицо. Темные глаза загадочно блеснули.

Опять барабан. Луч второго прожектора выхватил из тьмы высокую стройную фигуру в ярком шелковом костюме, под которым фосфорически отсвечивало небесно-голубое трико. Блестящие черные волосы девушки, перехваченные рубиновой диадемой, свободно ниспадали до самой талии.

В кабаре воцарилась полная тишина.

Барабанная дробь.

Начался танец – плавные, полные невыразимого изящества движения. В обеих руках танцовщицы были крошечные бронзовые цимбалы, мелодично позвякивавшие в такт музыке.

Дин-дон, дин-дон, дин-дон!

Подобно диковинной бабочке, девушка порхала над сценой в луче света, то вознося руки высоко в воздух, то трагически заламывая их. Как бы сорванная потоком ветра, на пол упала тонкая полоска шелка. Загороженный Мэннинг не сводил с танцовщицы глаз.

Музыка стала еще более медленной. Камилла находилась футах в шести от столика. Звякнули цимбалы, и ладони девушки легли на ее живот. За первым лоскутком ткани последовал второй. Лерой представил себя рядом с ней: вот они танцуют, одни… он касается ее тела…

Голубое трико скрывало все – и ничего. Высокие, совершенной формы груди, плоский живот, едва заметный, чуть выпуклый треугольник. Такого Лерою Мэннингу, десятки раз видевшему в Каире танец живота, испытывать еще не приходилось.

Камилла кружилась прямо перед ним, глаза ее блестели, длинные пальцы почти незаметно ослабляли один узел за другим.

Слетела на пол новая полоска шелка.

И еще одна, и еще… Девушка на сцене двигалась в резких сполохах черного, голубого и огненно-красного цвета – волосы, трико, шелк.

Взвился в воздух и плавно опустился к ее ногам очередной лоскут невесомой ткани.

Господи! Как же она хороша!

Внезапно Лерой понял, что с него просто льется пот. Он как бы вновь вернулся в юность. Вот на заднем сиденье отцовского «бьюика» он сжимает в объятиях Пэтси Миллер, впервые в жизни кладет ладонь на упругое теплое полушарие женской груди. Почувствовав натиск восстающей плоти, Мэннинг придвинулся ближе к столу. А вдруг кто-то увидит, что с ним происходит! Но окружающим не было до Лероя никакого дела. Харгривс завороженно следил за Камиллой, с открытыми ртами сидели немцы, забыли о своих фотоаппаратах гости из Японии.

В трех шагах от столика Мэннинга и Харгривса Камилла опустилась на широко расставленные колени: забросив руки за голову, лаская черные волосы так, как это мог бы делать любовник. Как это мог бы делать он, Лерой. Живот ее заходил волнами, поначалу медленными, но каждую секунду становившимися все более ритмичными. Через мгновение тело девушки превратилось в сгусток непреодолимо зовущей страсти. Ритм все нарастал…

На пол сцены упал последний лоскуток шелка.

С расстояния едва ли не протянутой руки Лерой смотрел на самое прекрасное из женских лиц, какие он когда-либо видел. В глазах Камиллы светилась невинность Пэтси Миллер, ее влажные губы были полны чувственности Су Лпн, а улыбка таила притягательную магию Сары Джейн. Египтянка воплощала в себе сокровенную сущность всех, кого он когда-то любил. Идеальная женщина!

– Я нашел ее! – выкрикнул Лерой.

Но возглас этот утонул в шквале аплодисментов. Разом вскочили немцы, разорвали полумрак зала вспышки японских фотокамер, восторженно жестикулировали египтяне, полным подозрений взглядом смотрела на жениха невеста.

В глубоком поклоне, так, что волосы коснулись пола, Камилла склонила перед Мэннингом голову и исчезла.

– О Боже! – выдохнул он.

– М-да… – протянул Харгривс; лицо его было покрыто крупными каплями пота. Прижав холодную бутылку из-под пива ко лбу, он признался: – Чего бы я не дал, чтобы побыть наедине с ней хотя бы полчаса!

– Она мусульманка, – с излишней, наверное, торопливостью откликнулся Лерой. – Ни малейшего шанса.

– Вот как? Ну конечно, эти красотки предназначены не для таких, как мы с тобой. И все же я бы не отказался взглянуть, что у нее под трико.

Мэннинг задумчиво смотрел на занавес, дожидаясь, пока пульс придет в норму. Наверняка у нее есть где-нибудь щедрый покровитель… Но тут же вспомнились невинные, полные печали глаза.

Нет! Она действительно идеальная женщина. Прекрасная и недоступная. Живет вместе со своей семьей, чтит отца и мать, учится в колледже. Когда сочтет себя готовой, выйдет замуж за правоверного мусульманина и заживет с ним счастливой размеренной жизнью.