— Чему ж вы, дурнi, радуетесь, — кусал ус Иван, — тому, что не пройдет и нескольких месяцев, как оденете на себя снова панское ярмо? Тому, что все выгоды от этого договора получили только те, кто будет зачислен в реестр? Тому, что гетман использовал вас, гречкосеев, чтобы добиться возвращения казацких вольностей и привилегий, а теперь обманул вас и обрек на новые мучения, может, еще горшие, чем прежде?

Но никто не слышал этих его слов, кроме Верныдуба, который согласно кивнул головой. Он не хуже побратима понимал, что из двухсоттысячного войска, которым располагал Хмельницкий, в реестр будет включена едва ли пятая часть, а остальным придется идти в услужение к панам.

— А захотят ли они себе такой участи? — думал он. — И кто сможет их заставить сменить завоеванную собственной кровью свободу и вольную жизнь на новое рабство?

Как бы то ни было, но мир короля с ханом был заключен, военные действия прекращены и в дальнейших услугах волонтеров запорожский гетман не нуждался. Да и сами они стремились поскорее возвратиться домой к родным и близким, которых давно уже не видели. Никто их охотников, служивших под началом Серко, в накладе не остался, у каждого за пазухой имелся объемистый кожаный кошелек с золотыми монетами, а на поводу не одна заводная лошадь, груженная тюками материи, драгоценной утварью, роскошной одеждой. Грех жаловаться, трофеи им за эту кампанию достались немалые. Да и желания оказаться в казацком реестре у волонтеров не было, большая часть из них, как помнит читатель, состояла из мелкопоместной шляхты и зажиточных мещан.

Едва была снята осада со Збаража, Серко выстроил полк и объявил своим волонтерам, что в виду окончания военных действий все охотники могут возвращаться по домам.

— Благодарю всех за службу, — прочувственно сказал он, — воевали вы отважно и умело, как и надлежит настоящим воинам. Как ваш командир, я горжусь вами! Но настало время нам расставаться и разъезжаться по домам. Волонтеры теперь не нужны и в реестр никого из нас не зачислят. Но, если кто хочет попытать счастья, то может записаться в какой — нибудь регулярный полк, хоть к тому же Нечаю. Может и повезет.

От строя отделился Петр Одинец, который давно уже был произведен в сотники, и, обратясь к Ивану, с чувством произнес:

— Спасибо тебе, батько! Не думаю, что этот мир продержится слишком долго. Если мы тебе понадобимся, ты только скажи, явимся все, как один, по первому твоему зову!

И, обернувшись к строю, он сорвал с головы шапку, подбросил ее вверх и крикнул:

— Слава полковнику!

Две тысячи шапок взлетело в воздух, две тысячи голосов грянули:

— Слава полковнику!

Когда охотники разъехались по домам, засобирались в дорогу и Серко с Верныдубом. Остап хотел повидаться с родными, к которым он после возвращения из Франции заглянул всего на несколько дней, а Иван намерен был вернуться в Мурафу помочь матери в ведении хуторского хозяйства. Там, занятый домашними делами, он и находился до весны, мало интересуясь политической жизнью казацкого края.

Между тем, эйфория от Зборовского мира постепенно стала проходить, чему способствовали и некоторые непредвиденные обстоятельства. Прежде всего, уже к осени стали сказываться последствия того, что многие землепашцы пошли еще весной в казацкое войско, и, рассчитывая на добычу, не стали засевать свои наделы. Кто все же успел засеять свою ниву, не смог убрать урожай, так как военные действия прекратились только к концу августа. Из — за этого по всей малороссийской территории уже к началу зимы стал свирепствовать небывалый голод. Повсеместно стала утрачиваться вера в долговечность мира, так как большинство населения стало понимать, что теперь, когда панам разрешено вернуться в свои владения, они начнут жестоко мстить за участие в восстании. Положение простого народа на Украйне продолжало осложняться с каждым днем. Когда свирепствовал голод, та добыча, которая была захвачена в сражениях с поляками, оказалась никому не нужной. Повторилась ситуация прошлого года: московские и турецкие купцы скупали эти трофеи за бесценок, так что вырученных денег даже не хватало на покупку хлеба. Особенно тяжело становилось бедным, у кого не было никаких сбережений или запасов, они были обречены на голодную смерть.

Многие надеялись, что после составления казацкого реестра, положение улучшится, так как будет выплачиваться жалованье и начнется снабжение продовольствием. Но, хотя Хмельницкий и превысил реестр на несколько тысяч человек, основная масса крестьян, принимавших участие в Освободительной войне, в него не вошла. Люди, не попавшие в казацкий реестр, иначе говоря «поспольство», должны были возвратиться под власть панов, несмотря на то, что они на равных с остальными участвовали в борьбе за общую свободу. Точное количество, оказавшихся вне реестровых списков не известно, но, по всей видимости, не менее 80 -100 тысяч человек. Всем им гетманским универсалом было предписано явиться в места постоянного проживания и повиноваться своим панам под страхом смертной казни. Одновременно и король своим универсалом, обращенным ко всем жителям Украины, предупредил, что в случае возникновения бунтов, они будут беспощадно подавляться коронным войском вместе с запорожским.

Народные массы, наконец, стали понимать, что гетман не выполнил своих обещаний, а от мирного договора выиграли только те, кто оказался зачисленным в реестр. По всему краю прокатились стихийные бунты, некоторые из панов, возвратившиеся в свои владения, поплатились жизнью. Иные вынуждены были вновь уехать, а более богатые и знатные, наоборот, приводили собственные надворные военные команды и начинали розыск тех, кто участвовал в восстании. Волей — неволей и Хмельницкий вынужден был подавлять народные бунты, вешал и казнил непослушных, что снижало его авторитет как у поспольства, так и в других слоях населения.

В связи с этим недовольство возникло и среди казаков, включенных в реестр. Брацлавский полковник Данила Нечай, пользовавшийся большой популярностью в казацкой среде, прямо говорил в лицо гетману: «Разве ты ослеп? Не видишь, что ляхи обманывают тебя и хотят поссорить с верным народом?». Когда в марте 1650 года в Переяславле собралась генеральная рада, то она с большим трудом приняла решение об утверждении реестра, даже реестровые казаки были недовольны своей исключительностью. Огромный авторитет самого гетмана и тот оказался под угрозой. Когда он вскоре после этой рады поехал к киевскому воеводе Киселю в его замок по приглашению последнего, то огромная толпа вооруженного «поспольства» подошла к замку с намерением расправиться с его владельцем, обвиняя того в измене. Гетману пришлось выйти к народу и лично убедить собравшихся разойтись. В этот раз его послушали, но было ясно, что авторитет Хмельницкого в народе пошатнулся. Сам он после этого с досадой говорил Адаму Киселю, что паны обманули его: «Судите сами: сорок тысяч казаков, а с остальным народом что я буду делать? Они меня убьют, а на поляков все — таки поднимутся».

Из создавшейся ситуации гетман все — таки частично нашел выход, разрешив записываться в казаки всем желающим, но они в реестр не включались, а числились в «охотниках» или волонтерах. Это решение, пусть и половинчатое, в какой — то степени на время разрядило ситуацию. Одновременно Хмельницкий направил послание королю, напоминая о необходимости поскорее решать проблему с унией, а, кроме того, просил запретить панам, возвращающимся на Украину, брать с собой военные команды.

Несмотря на то, что недовольство условиями Зборовского мира нарастало у обеих сторон, зимой и весной 1650 года никаких враждебных действий ни со стороны польского правительства, ни со стороны казаков не предпринималось. Еще с осени Хмельницкий сосредоточился над составлением реестра казацкого войска. Фактически к казацкому сословию было отнесено довольно большое количество людей, так как казак вписывался в реестр вместе со своей семьей. Каждый вписанный в реестр казак получал в собственность земельный надел, на котором он прежде работал у пана. Гетман преимущественно принимал в реестр крестьян из имений Вишневецкого и Конецпольского, с тем, чтобы не дать возможности представителям этих родов вновь распространиться по Малороссии. Кроме того, у некоторых панов отбирались целые волости, под предлогом того, что они ими были захвачены самовольно из казенных земель. Из этих конфискованных угодий формировался особый фонд ранговых поместий, которые гетманом передавались генеральной и полковой старшине, не забывая и о себе. Помимо отданного ему королем на «булаву» Чигирина, Хмельницкий присоединил к своим владениям и богатое местечко Млиев, которое приносило его бывшему владельцу Конецпольскому до 200 000 талеров дохода. Крупными землевладельцами становились также многие «значные» казаки, не говоря уже о полковниках и казацкой старшине. По существу тем самым зарождался класс будущего пожалованного украинского дворянства. Получая в свою собственность земельный надел, казак освобождался от уплаты каких — либо налогов и сборов, он лишь обязан был за него нести военную службу. Так как обработать этот надел самостоятельно он возможности не имел, в виду постоянного пребывания на службе, то нанимал людей из «поспольства», которые, конечно, предпочитали работать на своих земляков — казаков, чем на пана, о чем справедливо отмечал в своем письме королю Адам Кисель. Если исходить из того, что семья казака в среднем состояла даже из четырех человек, да еще в хозяйстве имелось хотя бы 2–3 слуги, то, по меньшей мере, 300 000 человек, не считая проживавших в местечках и городах мещан, в трех украинных воеводствах были свободны от панской зависимости.