— Никогда прежде не выставляла Запорожская Сечь такого воинства, — с гордостью думал он. — Этим воинам не страшны ляхи. Они их уже били и еще не раз побьют.

Получив сведения о подходе основных сил Хмельницкого Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Конецпольский и другие польские командиры, перешедшие Горынь, соединились вместе у Староконстантинова и стали решать, как поступить дальше. Известие о приближении запорожского гетмана и крымского хана, даже в сердцах самых отважных вызывало трепет, тем более, что по слухам, распространившимся по лагерю, казацкое войско насчитывало триста тысяч, а крымский хан вел с собой стотысячную орду. Сами эти цифры гипнотизировали, заставляли трепетать сердца, леденеть кровь в жилах и замирать от ужаса. Уже немало челяди и даже шляхтичей спешили покинуть региментарей и отойти в Малую Польшу. Фирлей все отчетливее понимал, что нужно немедленно отступать, пока он не растерял все войско, однако в каком направлении следует отходить, было неясно. Король, которому он отправил донесение о сложившейся ситуации, приказал перейти Горынь и двигаться к Сокалю, где сосредотачивалось кварцяное войско и часть посполитого рушения из трех воеводств. Еще две недели назад такой приказ был легко выполним, но сейчас это было вряд ли возможно. Узнав о подходе Хмельницкого, поднялся весь край и продвигаться к Сокалю пришлось бы с постоянными боями.

Наконец, после долгих дебатов было решено оставить Староконстантинов, отойти западнее к Збаражу, наследственному владению князей Вишневецких, и здесь, укрепившись, ожидать подхода основных королевских сил. Переход не занял много времени и, расположившись в предполье перед обоими збаражскими замками, шеститысячное войско Фирлея приступило к оборудованию лагеря, а также к заготовке в спешном порядке провизии и фуража из окрестных населенных пунктов. Но и здесь тревога, охватившая поляков под Староконстантиновом, не покидала их. Челядь открыто грозила перейти на сторону Хмельницкого, некоторые шляхтичи со своими хоругвями, покидали замок и уходили к Львову, пока еще можно было. Панику возбуждали и рассказы все большего числа беглецов, вынужденных оставить насиженные места перед приближением Хмельницкого.

Князь Иеремия Вишневецкий, хранивший обиду на короля и сейм, за то, что ему не была вручена булава великого коронного гетмана, которую он заслуживал больше других польских военачальников, все еще находился за Горынью и к региментарям не присоединился. Однако узнав о том, что против Фирлея, Остророга и Лянцкоронского выступил сам Хмельницкий, он после долгих размышлений смирил гордыню, и в конце мая перешел Горынь, хотя от тех хоругвей, с которыми он стоял при Пилявке в сентябре прошлого года, осталось, даже с учетом присоединившегося к нему названного сына Дмитрия Ежи Вишневецкого, всего около трех тысяч солдат… Узнав, что Фирлей и другие военачальники укрылись в Збараже, князь Иеремия также подошел туда, хотя многие советовали ему не делать этого, обоснованно указывая на серьезную опасность со стороны запорожских войск. Вишневецкий понимал, что вряд ли кто осудил бы его, останься он в стороне, ведь те же Фирлей и Конецпольский, как раз наиболее активно выступали против вручения ему гетманской булавы, однако, долг перед Отчизной оказался сильнее обиженного самолюбия и гордости. Все же, подойдя к Збаражу, князь поначалу не стал присоединяться к основным силам Фирлея, а остановился отдельным лагерем в стороне, готовый в случае необходимости к скорому отходу.

… Серко встретился с гетманом, когда тот подошел к Староконстантинову. Прибытие двухтысячного отряда охочекомонных обрадовало Хмельницкого не меньше, чем встреча со старинным приятелем. В первое мгновение Серко даже не узнал в этом несколько располневшем и немного обрюзгшем пятидесятипятилетнем мужчине того Богдана, который всего четыре года назад вместе с ним осаждал Дюнкерк. Изменилось не только лицо, дышащее надменной гордостью, но стала другой и вся фигура Хмельницкого, приобретя важную, полную собственного достоинства, осанку. Иван подумал, что, пожалуй, лишь его живые черные глаза с лукавой хитринкой в их уголках остались прежними. Хотя гетман за последнее время и стал относиться к окружающими с изрядной долей превосходства и высокомерия, однако с Иваном кичиться не стал и держал себя с ним запросто, как в бытность свою чигиринским сотником. В гетманском шатре нашелся и не один корец забористой оковитой, и приличествующая такому радостному событию закуска. Прежде всего, помянули безвременно ушедших общих побратимов Максима Кривоноса, Ивана Ганжу и Федора Богуна, затем перешли к воспоминаниям о делах старины глубокой: о морском походе на Крым; боях под Смоленском; восстании Линчая; славных битвах под знаменами принца де Конде. Было что вспомнить старым запорожским товарищам и о чем поговорить. Наконец, когда оба находились уже в изрядном подпитии, а жупаны на груди обоих расстегнуты так, что видны были нательные рубахи, Хмельницкий озабоченно сказал:

— Куда же мне тебя девать? Реестр уже составлен и утвержден на раде, полки сформированы. Вакантных полковничьих должностей у меня нет.

— У меня же охотники, — напомнил ему Серко, — они не особенно стремятся в реестр. Я их содержу на свой кошт, да и трофеев хватает. А что касается меня, то для своих людей я не то, что полковник, а царь и Бог.

Гетман на минуту задумался, пригладил рукой редеющие волосы на голове, затем тоном, не терпящим возражения, произнес:

— Нет. Так не годится. Ты уже был куренным атаманом и запорожским полковником, когда тот же Нечай или Иван Богун еще под стол пешком ходили. Назначаю тебя наказным полковником и будешь со своими охотниками выполнять обязанности разведчиков. Хорошая разведка нам ой как необходима. Ну, давай за твое назначение выпьем еще по чарке akva vita! На погибель ляхам!

В Староконстантинове Хмельницкий не был намерен задерживаться долго, так как уже вскоре ожидал прибытия сюда Ислам — Гирея. Серко все это время оставался при гетмане, не получая какого — либо конкретного задания, так что имел возможность лишний раз заняться обучением своих людей. Пока под руководством Верныдуба они до седьмого пота треиировались в рубке лозы, вольтижировке, стрельбе и фехтовании, сам он успел повидаться со своими давними приятелями Иваном Богуном и Данилой Нечаем. Оба молодых полковника не знали, куда усадить знаменитого запорожского атамана и чем угостить. Тогда же Серко встретился со многими из тех, кого знал раньше, и познакомился с ранее незнакомыми ему Станиславом Морозенко и Петром Дорошенко, внуком незабвенного Михаила Дорошенко и сыном Дорофея Дорошенко, бывшего под Смоленском наказным гетманом. Юноша сразу понравился Ивану, в свою очередь и Петр с самого детства был наслышан о его подвигах. Однако продолжить знакомство им помешало приход татарского войска во главе с ханом.

Соединившись вместе, Хмельницкий и Ислам — Гирей, не тратя попусту времени, выступили к Збаражу. Получив об этом известие, князь Вишневецкий также не стал испытывать судьбу и присоединился к Фирлею. Его приход взбудоражил весь польский лагерь. Шляхтичи и чернь в один голос требовали от региментарей просить князя возглавить войско. С приходом Вишневецкого тревога и волнения в лагере, словно по мановению волшебной палочки, улеглись, а воинов охватили отвага и энтузиазм. Успокоилась и чернь, не помышляя больше о бунте, такое магическое воздействие произвело на всех одно лишь имя грозного князя. А спустя несколько дней, в субботу, когда солнце уже склонилось к западу, к Збаражу подступили татарское войско во главе с самим ханом и казацкое — под началом гетмана, показавшиеся полякам темной грозовой тучей, нависшей над горизонтом и готовой разразиться всесокрушающим ливнем из свинца и железа.

Едва ли больше десяти тысяч поляков, не считая челяди и обозной обслуги, осмелились противостоять многократно превышающей их численность казацко — татарской орде, но мало кто из них сомневался в исходе этой битвы, если в ближайшее время на помощь осажденным не подойдет король с кварцяным войском. Вся Украйна, Подолия, Волынь и Заднепровье шла за народным вождем, каждый, у кого даже был один только засапожный нож, спешил присоединиться к Хмельницкому. С ним был и хан, лично возглавлявший своих воинов в походе только, когда их численность превышала восемьдесят тысяч всадников, но в этот раз, помимо Крымской орды, под его началом шли белгородские и добруджские татары, силистрийские и румелийские турки, выступившие в поход по повелению султана, а также свирепые и полудикие ногайцы, прибывшие сюда из далеких заволжских степей. В рядах ханского войска находились черкесы в черных бурках с обритыми головами, валахи, молдоване и даже ватаги сербов и болгар.