— Предпочитаю обратиться к первоисточнику. Если он, конечно, в состоянии вещать.
— О, вы об этом? — помахал фляжкой. — Это сердечное. Коренья, ягоды, травы… Да, чуточку алкоголя присутствует, но для того, чтобы напиться, проще раздобыть обычное спиртное.
Значит, всю эту пургу он гонит в трезвом уме? Как-то мне тоже вдруг стало слишком зябко.
— Так я получу ответы?
— На некоторые вопросы — определенно. Но о многом придется умолчать. И потому, что не положено распространяться, и… Просто не смогу рассказать. Не велено.
— То есть, запрещено?
Поежился.
— Запреты, ограничения… Да, со стороны видится именно так.
— А изнутри?
Он убрал фляжку в карман и поднялся со скамейки.
— Моя семья всегда служила Ордену. С незапамятных времен. А кое-кто из родственников даже попадал в свиту гроссмейстера, да… Я тоже был полон юношеских надежд. И к первой песне готовился, как к встрече с господом. Причин сомневаться в успехе не было, но в самый последний момент… Меня попросили на выход.
В свете фонарей профиль Рейнлодса напоминал что-то птичье. Но не гордо-хищное, а скорее, стервятническое.
— По их мнению, я оказался настолько талантлив, что должен был остаться в миру. А печать рыцаря — во мне. Нет, она ничем меня не ограничивает. Среди обычных людей и песенниц. Но стоит любому мейстеру хотя бы приблизиться… С этим ничего нельзя сделать. Это не связь и не зависимость. Просто часть тебя, которая оживает лишь в присутствии рыцаря. Главное, оживляет. Наполняет всеми оттенками существования. Так полно и так глубоко, что…
Смешно, но я вполне его понимаю. И наверное, раз за разом неизбежно оживать и умирать — не самое приятное времяпровождение.
— Все остальное время я не живу. Всего лишь исполняю функции и приказы. И так будет продолжаться, пока моё тело не износится вконец и не рассыплется прахом. Пылью, которую никто даже не заметит. Но вам… Вам даровано право умереть с почестями.
А право ли? Кажется, отказаться я попросту не смогу.
— Конечно, это не будет рыцарь… Они давно уже не утруждают себя кровопролитием. Слишком низко. Слишком грязно. Для таких целей есть гончие.
Ну ещё бы. Простого слова «убийцы» недостаточно. Больше пафоса богу пафоса.
— Они получаются из тех, кто не справился с восхождением. Из тех, кто сорвался. Ваш подопечный должен был закончить именно так. Без надлежащего ведения, без управления и контроля доз… Да, он должен был сорваться совсем-совсем скоро. Вы, конечно, не знаете, насколько это тонкий процесс. Каждая песня должна подаваться к столу строго по расписанию и заранее определенными порциями, иначе… Сами они не могут сдержаться. Когда восхождение начинается, вместе с ним приходит голод. Постоянный. Сжигающий изнутри. Восходящий рыцарь готов пожрать все на своем пути. И если рядом не окажется умелой сиделки, методично подкидывающей в топку дрова, он начнет искать пищу сам.
Пожалуй, после таких рассказов стоит частично принять точку зрения Лео. Только не в смысле чудовища. Тут скорее что-то бессознательное и животное. Но почти чудовищное, да.
— А найдя, сами понимаете: будет есть, пока не насытится. Но вся штука в том, что во время восхождения голод невозможно унять. Только пережить и перетерпеть. А каждая новая песня в нарушение диеты углубляет уже вырытые траншеи. Пока, в конце концов, не пробьет насквозь.
Неужели Петера и впрямь ожидало что-то подобное? Как-то не верится. Уж не знаю, что он чувствовал по отношению к тем двум несчастным, но со мной… Он же не взял ни капли лишнего. Удержался. Словно считал, что иначе поступит плохо и…
Ну да. Потому что его таким растили. Сначала в одной клетке, потом в другой. Да и последние годы, вся эта его служба и прочее… Только правила и ничего, кроме правил.
Конечно, он голоден. Но вовсе не по песням. И тут кто-то очень сильно просчитался.
— Гончий уже никогда не способен насытиться. Его можно держать на привязи, подпитывая время от времени, но такие подачки только ещё больше сводят с ума. Совсем свихнувшихся, разумеется, приходится уничтожать. Но в новых кандидатах недостатка не случается: каждый, кто почувствовал свое призвание, уже не может отступить. Только в самом начале, ещё до первых значимых симптомов можно остановить процесс. Даже не оперативно, а медикаментозно. А поскольку это обычно происходит в детском возрасте, никаких проблем с приемом разноцветных вкусных таблеточек не возникает. Потом, уже после совершеннолетия, кандидата могут посвятить в детали. И он даже получает шанс попробовать. Если захочет. Но с возрастом большинство обычно начинает соображать, что к чему.
Могу себе представить. Особенно если им посчастливится увидеть тех, кто не сообразил вовремя. Или, вернее, за кого не сообразили родные и близкие.
— Знаете, а я завидую даже им. Потому что как бы кровава и коротка ни была их служба, они всегда рядом со своими хозяевами. Даже умирают, чувствуя их присутствие до последнего мгновения.
После этой проникновенной эпитафии Рейнолдс нахохлился и ненадолго замолк, словно предоставляя мне время на размышление. Но в голову, как назло, не спешили приходить ни идеи, ни вообще хоть сколько-нибудь связные мысли.
— Он уже спущен с поводка, гончий для вас. И скоро учует вашу песню. Вы можете попробовать убежать, и даже бегать какое-то время, но петь… Прекратить петь вы не сможете, стало быть…
Старик посмотрел на меня мутным взглядом, а потом вдруг изобразил церемонный поклон:
— Моё восхищение, мисс Дью. Вы прожили свою жизнь не зря.
Поднял воротник ещё выше, повернулся и пошел прочь. К лестнице, ведущей с платформы. А мне, наверное, следовало со всех ног мчаться в противоположную сторону, вот только…
Осталось ли в этом мире хоть одно направление движения, чтобы без страха, угроз, жажды наживы? Без необходимости все время оглядываться по сторонам? Без ледяного холода, разливающегося в груди?
Главное, я не услышала ни слова о Лео. А ведь он стал бы лучшим поводом для запугивания и вообще. Но Рейнолдс даже не намекнул на эту сторону моей жизни, значит… Да, пока на этот счет можно ничего не опасаться. И если буду спокойной и рассудительной…
Ох.
Уж не знаю, нарочно или нет, но мне явно оставили время для того, чтобы попаниковала. Что мешало старикану прийти вместе с этим, как его, гончим? Да и вообще обойтись без разговоров? Все это неспроста. И прямо теперь я, испуганная и отчаявшаяся, должна, по их мнению… Ну конечно. Выдать сообщников. Потому что комм наверняка прослушивается. И как только наберу любой номер… Нет уж. Не на ту напали. Как бы мне ни хотелось услышать голос Лео в последний раз, ничего у них не выйдет.
К тому же, лучше сохранить все, как есть, на текущий момент. Мы расстались, полные надежд и предвкушений, вот они пусть и длятся. Хотя бы для него. Пока это возможно. Пусть в памяти останется самое хорошее, что только могло быть. Все главные слова уже сказаны, а просить прощения вроде не за что.
Да, не за что.
У Лео.
Но есть ещё один человек, перед которым… И который все ещё здесь, со мной. Я четко слышу его пульс в наушнике. А ещё помню, как продавец особенно напирал на то, что эти устройства гарантируют тайну переговоров.
Но ответят ли мне? С другой стороны, если парень не снял гарнитуру, может быть… Что ж, пока не попробую, не узнаю.
— Петер?
— Да, мэм.
Уф-ф-ф. Если и злится, то по голосу не понять: такой же ровный, как и раньше.
— Мне нужно кое-что тебе сказать. Нет, я должна. Очень-очень важное.
— Должны — говорите.
Вот и пойми, это разрешение, подколка или что-то ещё? Но хоть одна вещь в мире осталась неизменной, и я рада этому, как никогда.
— Главное, что тебе надо знать: ты замечательный. Плевать, что думают и говорят другие. Ты лучший. Понял?
— Да, мэм.
Он явно не вдумывается в то, что я сейчас говорю. Зато точно знаю: запомнит. И обязательно обдумает.
— И тебе нужно быть осторожным. Не доверять никому. Считай, что любой человек, который окажется рядом, твой враг. И я тоже.
