Ньюленд Арчер покраснел и сказал с усмешкой:

– Насколько может любить мужчина.

Она задумалась, не сводя с него глаз, словно желая не упустить малейшего оттенка смысла только что произнесенных слов.

– Значит, вы думаете, что тут существует предел?

– В любви? Если и существует, мне он неведом.

Лицо ее засияло сочувственной улыбкой.

– Ах, так, значит, эта любовь – искренняя и настоящая!

– Искреннее не бывает.

– Как чудесно! И вы сами нашли ее, никто не хлопотал, не устраивал это за вас?

Арчер недоверчиво покосился на нее:

– Неужто вы позабыли, что у нас в стране мы не допускаем, чтобы наши браки устраивались кем-то, помимо нас?

Кровь бросилась ей в лицо, он тут же пожалел о своих словах.

– Да, – отвечала она. – Позабыла! Вы должны простить мне, если я иногда делаю такие ошибки. Не всегда помню о том, как здесь хорошо все то, что было так плохо там, откуда я прибыла…

Она опустила глаза, разглядывая свой венский веер из орлиных перьев.

– Простите, – порывисто сказал он. – Только знайте, что сейчас вы среди друзей!

– Да, я знаю. И куда бы ни пошла, всюду возникает у меня это чувство. За этим я и вернулась домой. Хочется забыть все другое, хочется вновь стать настоящей американкой, такой же, как Минготы и Уэлланды, и вы, и ваша милая матушка, и все эти милые, хорошие люди, что собрались здесь сегодня. А вот и Мэй, и вам, конечно, не терпится поскорее поспешить к ней, – добавила она, но сама не двинулась с места, а ее взгляд, обращенный было на дверь, переместился, вновь устремившись к лицу молодого человека.

Гостиная начала наполняться людьми, приглашенными на прием, обещанный после обеда, и, проследив, куда смотрит графиня, Арчер увидел в дверях Мэй вместе с матерью, входивших в гостиную. Высокая, одетая в белоснежно-серебристый наряд с серебристым цветочным венчиком на голове, девушка походила на только что спешившуюся с коня Диану-охотницу.

– О, – возразил Арчер, – у меня столько соперников! Сами видите, как они уже толпятся вокруг. И даже герцог спешит представиться.

– Тогда побудьте со мной еще немножко, – негромко сказала Оленска, коснувшись перьями веера его колена. Касание это, едва заметное, почему-то потрясло его, показавшись лаской.

– Да, разрешите мне остаться, – отозвался он, не меняя тона, но едва ли понимая, что он говорит, но тут к ним подошел мистер Вандерлиден, за которым следовал престарелый мистер Урбан Дагонет. Графиня приветствовала обоих строгой улыбкой, и Арчер, поймав направленный на него предостерегающий взгляд хозяина дома, поднялся и уступил свое место.

Мадам Оленска сделала рукой жест, похожий на прощальный.

– Тогда до завтра, после пяти… буду вас ждать, – сказала она и, отвернувшись, принялась усаживать мистера Дагонета.

– До завтра, – услышал Арчер собственный голос. Он повторил это как подтверждение, хотя ранее они ни о чем не уславливались и во время разговора она даже намеком не выражала желания опять с ним увидеться.

Отходя, он заметил Лоренса Лефертса. Высокий, несравненный в своем великолепии, он вел жену представляться графине; он услышал, как Гертруда Лефертс, просияв своей невинной, лишенной проницательности улыбкой, сказала: «Если я не ошибаюсь, то мы с вами в детстве брали уроки танцев в одной и той же танцевальной школе!» За ее спиной выстроились в ряд, ожидая своей очереди представиться графине, пары неколебимых упрямцев, не пожелавших встретиться с ней у миссис Ловел Мингот. Как заметила миссис Арчер, если уж Вандерлидены решили кого-то проучить, то они знают, как это сделать. Правда, к подобному решению они приходили на удивление редко.

Кто-то тронул молодого человека за плечо, и он увидел миссис Вандерлиден, глядевшую на него с высот своего неоспоримого, облаченного в черный бархат и украшенного фамильными бриллиантами превосходства: «Как же ты хорошо поступил, милый Ньюленд, что так самоотверженно посвятил себя развлечению мадам Оленска! Я уж просила Генри прийти к тебе на выручку!»

Он поймал себя на неопределенной улыбке ей в ответ, а она, как бы снисходя к его застенчивости, добавила:

– Мэй сегодня хороша, как никогда! Герцог считает, что красотой она затмила всех дам в этой гостиной!

Графиня Оленска сказала: «После пяти», и ровно в полшестого Ньюленд Арчер позвонил в звонок дома с облупленной штукатуркой и разросшейся глицинией, совершенно поглотившей ветхий и шаткий чугунный балкон; снятый графиней дом находился в дальнем конце Западной Двадцать третьей стрит и на значительном расстоянии от обиталища бродяжки Медоры.

Селиться в таком необычном районе было со стороны графини поступком экстравагантным. Ближайшими ее соседями теперь стали мелкие портные, таксидермисты и, что называется, «пишущая братия». Дальше по грязной, разъезженной улице Арчер заприметил деревянную развалюху, к которой вела мощеная подъездная дорожка, там жил некто Уинсет, его случайный знакомый, писатель и журналист, с которым он время от времени пересекался. Дома у себя Уинсет никого не принимал, но, прогуливаясь как-то раз вечером в компании Арчера, он показал ему, где живет, и даже предположение, что и в других столицах гуманитарии тоже могут жить в подобных условиях, будучи точно так же стеснены в средствах, вызвало у Арчера легкую дрожь ужаса.

От впечатления полного убожества жилище мадам Оленска спасала лишь свежая окраска оконных рам, и, глядя на скромный фасад дома, Арчер подумал, что польский граф, судя по всему, лишил супругу не только иллюзий, но и ее состояния.

День этот складывался для него неудачно. Он пообедал у Уэлландов, надеясь, что после обеда уведет Мэй в Парк. Ему хотелось побыть с ней наедине, сказать ей, как прелестно выглядела она накануне вечером и как он ею гордится, хотелось всячески умолить ее поторопиться со свадьбой. Но миссис Уэлланд решительно напомнила ему, что череда необходимых визитов пройдена едва ли наполовину, а когда он намекнул ей, что неплохо бы передвинуть поближе намеченную дату бракосочетания, лишь с упреком подняла бровь и, сокрушенно вздохнув, вымолвила: «По двенадцати дюжин всего, да еще с ручной вышивкой…»

Укупоренные в семейное ландо, они катались от одного родственного порога к другому, и, когда раунд этого дня завершился, он расстался со своей суженой, чувствуя себя каким-то диковинным зверем, которого хитростью заманили в капкан, поймали, а теперь демонстрируют. «Наверное, – думал он, – это чтение книг по антропологии так на меня подействовало, что простое и естественное проявление родственных чувств представляется мне чем-то грубым и нелепым»; но, вспомнив, что Уэлланды планируют свадьбу никак не раньше осени и нарисовав картины своей жизни до этой даты, он совсем пал духом.

– Завтра, – крикнула ему вслед миссис Уэлланд, – мы съездим к Чиверсам и Далласам!

Он понял, что действует она, сообразуясь с алфавитом, и, значит, они не одолели еще и четверти положенных визитов.

Он собирался рассказать Мэй о приглашении, а вернее – о распоряжении графини Оленска прийти к ней в тот день, но в краткие минуты, когда они с Мэй оставались одни, всякий раз у него возникали более неотложные темы для разговора. А кроме того, говорить с ней о приглашении ему вдруг показалось абсурдным. Разве не сама Мэй так ясно давала ему понять, что просит его проявить к кузине особое внимание? И разве не именно это ее настойчивое желание заставило их поспешить с объявлением помолвки? Его вдруг поразила мысль, что если б не приезд графини, он, возможно, был бы и сейчас свободен, или, по крайней мере, не так бесповоротно связан клятвой, и мысль эта почему-то несла облегчение, как бы освобождая от ответственности, даже если он и решил навестить графиню, ничего не сказав Мэй.

Когда он стоял у двери мадам Оленска, основным чувством, которое он испытывал, было любопытство. Его озадачивал тон, каким было сделано это приглашение, и, теряясь в догадках, он в конце концов пришел к выводу, что женщина эта не так проста, как кажется.