– О… ну… это другое… и… это ведь всего лишь кусочек стекла? Маленький? «Ничего серьёзного»..?

– Да.

– Вы кружили меня на руках. По-моему, моё тело Вам доверяет.

– Да… что ж. Хорошо, – он отложил щипчики, вытащил крюком из скляночки со спиртом деревянную пробку за специальную проволоку-петельку, намочил один лоскуток, дал его Венди и снова взял щипчики.

За эти дни Венди много и часто ловила себя на разных мыслях, и восхищение тем, что почти каждый предмет быта на всём Весёлом Роджере был умело доработан, чтобы Джеймс мог пользоваться крюком, как рукой, посещало её уже раз в тысячный, также как и последующее замечание, что сам капитан не обращает на всё это ни малейшего внимания. Вместо того, чтобы устроиться на стуле, как предполагала Венди, Джеймс отодвинул его ногой и сел на пол.

– Не больно? – Венди почувствовала щипчики где-то у основания мизинца.

– Нет.

– Ага… ну, всё. Вот он, негодяй, – капитан кинул малюсенький осколок в валяющееся неподалёку донце разбитой банки, – Надо приказать Сми, чтоб он всё тут собрал.

Он протянул руку:

– Давайте, – и девушка вложила сначала проспиртованный лоскуток в его ладонь (ойкнула, когда он дотронулся до ранки), а потом бинтик.

– Знаете, Джеймс… – сказала вдруг Венди, окружённая его заботой, пока он завязывал свой прочный узелок у неё на пальце, – Меня никто никогда не кружил на руках.

Капитан поднял на неё удивлённые глаза, оставаясь сидеть на полу.

– Ни разу в жизни? Даже… даже Пен, будь он неладен, когда Вы путешествовали с ним в детстве?

– Даже Пен, представляете. Мы, вроде бы, летали за руки, или за ноги… я плохо помню. И мои ноги… так их никто никогда не держал. Пен хватался за мои щиколотки, как сумасшедший.

– Венди…

– И, знаете что ещё… никто не целовал меня, Джеймс, по-настоящему, ни разу!

Тут его глаза стали размером чуть ли не с чайные блюдца, а брови взлетели.

– Не представляю, что и думать. Вы, леди Венди, чистый, прекрасный цветок, которой по роковой оплошности попал не в те руки… Такая утончённая и ранимая… я бы не просто держал – так, – я бы целовал Ваши ножки, с Вашего позволения, разумеется, и я бы целыми днями кружил Вас на руках. Хотите, я Вас ещё покружу?

Венди сложила лодыжки крестиком и смущённо вымолвила:

– Хочу.

С улыбкой, полной обещаний, Джеймс встал перед ней, вложил ей в руки свой крюк, игриво вильнул хвостиком брови, и Венди догадалась, – капитан желает, чтобы она открутила лезвие. Крюк щёлкнул.

– Три четверти или четыре?

– ..три? – не совсем поняла его леди.

Артистично отойдя от стола и склонившись в реверансе, капитан выпрямил спину, цокнул сапогами, и стал напевать какую-то мелодию в ритме вальса. Он шагнул к Венди, красиво подал ей левую руку, якобы приглашая в пару, и, как только удивлённая леди потянулась, чтобы вложить пальцы в его ладонь, скользнул кистью под спину, и подхватил её на руки.

– Ах!.. – тоненькие ручки снова обвили его шею.

Он кружил её по каюте в импровизированном танце, пока не закончилась мелодия, потом предложил ещё круг, и Венди, краснея, кивнула, а когда и вторая композиция подошла к концу, капитан, остановившийся рядом с диваном, сел. Венди он не стал устраивать у себя на коленях, а опустил рядом, но её ножки остались через него перекинутыми.

– Всё ещё не слишком неприемлемо?

– Нет…

– А если теперь я поцелую Вас? По-настоящему? Как дóлжно мужчине целовать такую красавицу?

– Значит, это будет мой первый такой поцелуй… он достанется Вам…

– И… – он наклонился, – Вы бы хотели подарить его мне?

– Не подарить… я бы хотела позволить Вам его взять… Возьмите его, Джеймс, он – Ваш.

– Девочка… – Джеймс прильнул к ней, чуть дыша, несколько раз сомкнул губы на карамельно-горячих устах, закрыл глаза и – совершил мягкое, неторопливое вторжение.

Много лет назад, когда Венди только узнала про поцелуи, ей казалось, что допустить к себе так близко другого человека, к тому же ещё и мужского пола, – невообразимая идея, и что она такого никогда не захочет. Потом она немножко выросла, познакомилась с Питером, подумала, что, наверное, для него можно было бы сделать исключение, и чмокнула его разок в губы. И ей тогда очень понравилось. Потом она ещё выросла, мысленно посмеялась над своей детской напористостью, и стала мечтать, что однажды кто-то – мужчина, обязательно красивый, галантный и статный, – сам захочет поцеловать её. Но так вышло, что прежде, чем она начала бы знакомиться с этой самой целью, её мама заболела туберкулёзом, и Венди долго было не до романтичных свиданий. А потом появился Тьерсен. Так леди и осталась без поцелуев: замужняя, овдовевшая, познавшая гадкое обращение со своим телом, и – нецелованная. Конечно, в обществе Тьерсен для вида множество раз колол губами её добела сжатые уста, но отобрать у Венди этот настоящий, глубокий поцелуй ему так и не удалось. Он, прямо скажем, особенно и не пытался.

Венди слышала, что мужчины, положив глаз на ту или иную леди, могут месяцами охотиться за подобными поцелуями, и страстно вырывать их у своих избранниц при первой же подвернувшейся возможности, и, вроде бы, многие дамы сами были не против такого положения дел. Но то были какие-то абстрактные мужчины, и они, как много лет спустя рассуждала Венди, не имели и толики деликатности, чувственности и цивилизованности, коими обладал в этом вопросе в избытке пиратский капитан. Маленькая леди, очарованная, влюблённая, и впрямь желала, чтобы Джеймс, красавец-пират, идеально статный и галантный мужчина из её фантазий, взял этот поцелуй так, как ему захочется, но то, что он сделал… ах! Не пройдёт и года, как Венди скажет ему:

– Моё счастье, – она будет лежать в этот момент с ним в утренней постели, обнажённая, ласковая, мягкая, а Джеймс будет отдыхать у неё на плече, закрыв глаза от блаженства, – я люблю тебя.

– И я люблю тебя, моя сладкая нотка, – с тихой улыбкой ответит ей капитан.

– Нет… я имею ввиду, что я, я люблю тебя, Джеймс. Настоящая я. Своей настоящей душой, своим сердцем. Люблю тебя – тебя. Это не то чувство, которое родилось из моих снов и чуть не смыло меня волной в первый день нашей встречи. Помнишь, это ведь было едва ли не первое, что я тогда сказала тебе…

Джеймс сядет, облокотится на подушки, Венди развернётся к нему лицом, перекинет ручку через его талию, поцелует его сонные ресницы, и улыбнётся:

– Я люблю тебя, понимаешь? Та я, которая сейчас перед тобой. Независимо от других наших жизней. Я бы полюбила тебя, даже если бы ты никогда мне не снился. Моё сердце твоё целиком. Твоё. Оно принадлежит тебе, тому, в чьих глазах-незабудках я тону каждое утро… оно принадлежит – одному – тебе.

Капитан расторгается, скажет, что никогда не думал об этом так, но что тоже любит её одну, и не может даже вспомнить, с какого момента, наверное, с самого начала… И Венди ответит:

– А я помню. Мысль о том, что я точно влюбилась бы тебя в любом случае, посетила меня почти сразу, в первое же наше утро в Нетландии. Но когда ты поцеловал меня Джеймс… как дóлжно мужчине… Боже. Всё, о чём я могла в тот момент думать, было: «я его люблю».

Я его люблю, – подумала Венди, и, наверное, расплакалась бы, если бы в это самое мгновение не была растворена в таких нежных и красочных эмоциях, что заблудиться можно.

Никакого пыла, никакого напора… Джеймс окунулся в этот первый поцелуй аккуратно, чуть-чуть, и, лаская маленькую леди в своих объятиях, выбрал не врываться дальше, разинув пасть, а ждал, чтобы Венди захотела исследовать его навстречу. Тогда он мог бы нырнуть ещё глубже…

– Мм… м-м! – ждать ему пришлось очень недолго.

Как-то по инерции мужские руки крепче обняли тонкий, трепетный стан, а девичьи взвились к чёрным локонам и шее.

– М-м…

Боги. Бо-о-оги, боги. Наверное, Джеймс мог бы думать о том, чтобы начать целовать линию ключицы, но… нет, конечно он не мог думать вообще ни о чём. Сладкая, нежная Венди изучала этот головокружительный поцелуй так ласково, так томно дышала внутри него, так… выгнулась навстречу… что все мысли потерялись в её маленьких вдохах и остреньких коготках. Самый краешек сознания с любопытством наблюдал, как коготки меняют своё местоположение, но Джеймс, похоже, немного потерял связь с действительностью. Его Венди была похожа на горячий шоколад, на полевые цветы, на ночь в самый волшебный и тёмный час, он утонул в ней, как в омуте, и неминуемо бы захлебнулся, если бы не передышка, которая так требовалась и ему, – и ей.