После того, как Сми зашёл убрать посуду (неуклюжий, он-таки громыхнул подносом, и леди очень явно вздрогнула, не в состоянии себя проконтролировать, а капитан молча пронзил боцмана ледяным взглядом), Венди, всё же, ещё немного осмелела, чтобы спросить:
– Могу ли я попросить Вас, Джеймс, что-нибудь для меня исполнить на Вашем прекрасном инструменте? Мне так любопытно, как он звучит! Я никогда раньше не слышала звук клавесина.
– О, Венди, – «дорогая», «милая», «моя маленькая леди», «моя Венди», – конечно! От меня, правда, весьма небольшой толк в классических концертах для клавиш, я давно уже, к сожалению, не имею возможности их исполнять, но у меня имеется с избытком множество произведений личного сочинения, учитывающих некоторые мои… особенности.
– Si vous jouez pour moi une de vos œuvres musicales, je serai plus qu’heureuse.*
Каким чудом Джеймс сдержал себя, чтобы не исцеловать маленькую леди на месте, нам неизвестно, но он – сдержал. Только поморгал на неё ресницами, постарался, чтобы морщинка на его лбу залегла не слишком глубоко, и подошёл к клавесину.
– Недавно мне попалось одно стихотворение… я нашёл его романтичным и написал под него ноктюрн.
Джеймс покопался в нотных тетрадях, сложенных в стопку на полу, нашёл нужную, установил перед собой, и Венди вдруг захотелось стать страничками, которые неторопливо перелистал капитан. Он жестом пригласил её занять диван и немного развернул свой пуфик, чтобы сидеть к леди не полностью спиной, приосанился.
– Называется «Brise marine».
И, вместо того, чтобы извлечь первые ноты, вдруг тихо пропел:
– La chair est triste, – тут вступили клавиши, – hélas! Et j’ai lu tous les livres.
Fuir! Là-bas fuir! Je sens que des oiseaux sont ivres
D’être parmi l’écume inconnue et les cieux!
Rien, ni les vieux jardins reflétés par les yeux
Ne retiendra ce coeur qui dans la mer se trempe
Ô nuits! Ni la clarté déserte de ma lampe
Sur le vide papier que la blancheur défend
Et ni la jeune femme allaitant son enfant.
Je partirai! Steamer balançant ta mâture,
Lève l’ancre pour une exotique nature!
Un Ennui, désolé par les cruels espoirs,
Croit encore à l’adieu suprême des mouchoirs!
Et, peut-être, les mâts, invitant les orages,
Sont-ils de ceux qu’un vent penche sur les naufrages
Perdus, sans mâts, sans mâts, ni fertiles îlots…
Mais, ô mon coeur, entends le chant des matelots!*
Сказать, что Венди передумала быть страничками и захотела стать клавишами басового ключа, – считайте, ничего не сказать. Джеймс был бы не Джеймс, если бы со второго же квадрата не вошёл во вкус и не увлёкся: он успел исполнить ещё два своих произведения без слов, затем пропеть небольшой этюд собственного сочинения и наиграть лёгкую импровизацию, и этих двадцати минут едва ли хватило, чтобы Венди пришла в себя и закрыла рот до того, как капитан, довольный собой, к ней развернулся.
– Джеймс… – выдохнула она, поправляя волосы, – как красиво!.. Вы – настоящий маэстро.
– Благодарю Вас. Пожалуй, если бы не клавесин да книги, я бы здесь рехнулся. Может, сыграете со мной? Вы владеете инструментом?
– Да, но не столь искусно. Давно за него не садилась. Однако, я неплохо понимаю нотную грамоту! Если у Вас найдётся что-то из классики, то я смогу сыграть для Вас в скрипичном ключе…
Капитан посетовал на то, что вспылил и несколько сотен лет назад в сердцах выкинул за борт все свои классические ноты вместе с праворукими ножницами и любимой шпагой, у которой имелась изумительной красоты декоративная гарда, катастрофически неудобная для левой кисти, но стоило леди пристроиться с ним рядом почти вплотную, улыбнуться и наиграть по памяти пару мелодий, как он позабыл обо всех неприятностях и с радостью подхватил звонкую, блестящую мелодию. В удивительно непринуждённой обстановке с перерывами на смех и милые маленькие комментарии было исполнено ещё несколько произведений, нотки которых полупрозрачным шлейфом порхали теперь в каюте, словно крошечные бабочки, и Венди буквально чувствовала, как они дотрагивались до неё крылышками в моменты, когда капитан поднимал глаза от её рук и мимолётно обнимал взглядом чуть видневшуюся в разрез воротничка ключицу или розовую щёчку.
– Ce rêve tourne en rond dans ma tête…* – промурлыкал капитан, не переставая играть.
– Quel rêve, James?* – Венди затрепетала и пропустила одну ноту, потому что прекрасно знала ответ.
– Un rêve adorable… Dans lequel je me tiens ici au clavecin et vous êtes à côté de moi… on danse…*
– Oui..?*
– Je vous embrasse… Vous rougissez, mais… vous m’embrassez en retour…*
Рука с крюком тем временем с осторожностью проделывала путь вдоль хрупкой талии, но так, чтобы Венди могла её видеть, чувствовать и остановить, если посчитает нужным.
– Oui…*
– Et si maintenant je vous embrassais de nouveau? Voulez-vous me laisser..?*
– Je ne sais pas… hier j’étais un peu folle peut-être… mais aujourd’hui, je voudrais tout répéter consciemment, James… et ça me fait peur un peu.*
Будучи очень обнадёженным таким ответом, но приняв его пока за недостаточно твёрдое «да», капитан помедлил и с улыбкой поправил пару волнистых прядей у вендиного лица, ласково зачёсывая их за уши. Как можно было обижать такое нежное, хрустальное создание? Джеймсу при одном лишь взгляде на Венди хотелось лелеять её в колыбели из своих крепких рук и говорить столько комплиментов, сколько вообще возможно было придумать. Маленькая леди в его бережном объятии дрожала, как мотылёк, немного покачивалась, и виной тому были отнюдь не тёплые морские волны, ласкающие бриг, а голова, которая шла кругом, и цветные разводы перед глазами. Задержав пальцы рядом с ушком, невзначай задевая его, Джеймс чуть-чуть приблизил лицо, буквально капельку, и едва не захлебнулся в собственных чувствах, когда одна несмелая ручка тоже приобняла его за талию. Он приблизился ещё. Пальцы скользнули вдоль щеки к мягкой линии подбородка, замерли там, вожделея тронуть сладкие губы, но не решаясь на такой чувственный контакт, а маленькая ручка, невесомо касающаяся мужской поясницы, в этот момент вдруг позволила себе движение, похожее на поглаживание, и немного запуталась в шёлковых складках.
– Венди… – капитан разглядывал её, находясь уже очень близко, так близко, что девичьи губы приоткрылись ему навстречу, и видел тысячи поцелуев, которые хотел бы медленно собрать по одному, – Венди…
И – да! Леди пропустила маленький стон, чуть слышный, томный, протяжный, немного удивлённый, трепещущий в ожидании, вторая её рука как-то случайно потерялась у Джеймса в волосах, робкая, но дарящая аккуратную ласку, Венди сомкнула реснички и капитан тогда осторожно притянул её к себе за подбородок. Малюсенький поцелуй лёг в самый уголок приоткрытых губ, понежил Венди восхитительно горячим дыханием, повторился у яблочка щеки, у крыла носика, у линии челюсти, у скулы, у самого ушка, потом снова у яблочка… Леди едва не теряла сознание от этих невинных касаний, растаяв в одновременном ощущении влюблённых губ, плохо сдерживаемых мужских выдохов, усов и бороды на своей коже.
– О, боже… – пролепетала она, и, позволив себе один разок сказать это беззвучно, теперь стала сопровождать каждый следующий поцелуй дрожащим шёпотом – боже… боже… боже…
Джеймсу, который, кстати, почти не пил, казалось, что он употребил как минимум три, а то и четыре бутылки крепкого вина, каждый новый тихий стон – ещё один глоток, он плыл, с трудом отдавая себе отчёт в интенсивности объятия и в том, чтобы увести кисть от подбородка к шее сквозь корни волос с деликатностью, а не сделать резкое, пугающее движение. На всякий случай задержав руку у ушка, он стал скользить к затылку неторопливо, чтобы Венди могла предугадать его намерение и сообщить, если не захочет, чтобы он дотрагивался до неё там, и леди на секунду отстранилась от него, восстанавливая дыхание, открыла глаза и тихо кивнула. Осторожная тёплая ладонь обняла шею сзади, Венди попробовала немного отклониться в неё, пробуя, как это, когда тебя держат в руках заботливо и нежно, микроскопическая слезинка блеснула, и Джеймс, переполненный любовью, стёр её с лица маленькой леди своей собственной щекой. Он прошептал:
